Лемми прислушался. Поначалу он вообще ничего не слышал, но постепенно различил очень слабый, незнакомый и новый звук: вздох, который становился то громче, то тише и прокатывался где-то в пустоте за периметром. Он часами мог бы слушать этот звук из пространства за краем его собственной вселенной. Но старухе он ни за что не проговорится.
– Нет, – твердо сказал Лемми. – Я ничего не слышу.
А старуха улыбнулась и коснулась пальцем его щеки.
– А ты мне нравишься. Как тебя зовут? Откуда ты?
Лемми мгновение только смотрел на нее, взвешивая вопрос.
– Лемми, – ответил он наконец, решительно вздернув подбородок. – Лемми Леонард. Я живу далеко, в Дот.лэнде.
– В Дот.лэнде? Ну надо же, как далеко ты забрался! Это ведь на другом конце Лондона! Послушай, Лемми, меня зовут Кларисса Фолл. Мой дом вон там. – Она указала на большой викторианский особняк приблизительно в полумиле к востоку, который стоял у самого периметра, подсвеченный снизу холодными зеленоватыми огоньками. – Почему бы тебе не перекусить у меня, прежде чем ты отправишься домой?
Ничего подобного мальчику совсем не хотелось, но он решил, что отказаться будет бестактно и жестоко. Старуха выглядела такой одинокой ("Наверное, они все одиноки, – подумал он. – Никто ведь не хочет с ними разговаривать. Никто не хочет встречаться с ними взглядом. Люди даже не подпускают к ним детей").
– Ладно, пошли, – сказал он вслух. – Но ненадолго.
Дом Клариссы стоял в строго распланированном английском саду с геометрически правильными розовыми клумбами и каменными нимфами и богами, которые маячили в темных, поблескивающих прудиках и из которых била вода. Тропинки вились от одной застывшей группки к другой и все были подсвечены прожекторами.
– Статуи и прожектора – физические, – пояснила Кларисса, – но от физических роз и физической воды пришлось избавиться, за ними слишком тяжело ухаживать. Поэтому фонтаны и розы здесь консенсусные, они – часть поля. Если я выключу имплантанты, то увижу только каменные статуи и чаши, в которых нет ничего, кроме сухой тины и лягушачьих косточек.
Глянув на Лемми, она вздохнула. Лампочки вдоль дорожек светились зеленовато, словно яркий лед.
– И конечно же, тут не будет тебя, – добавила она.
– Как это не будет меня? А где же я буду?
– Ну, наверное, ты-то тут будешь, только я не смогу этого определить. Совсем как олень.
Лемми видел, что ей хочется сказать что-то еще, что-то неположенное. А потом вдруг она с собой не справилась…
– Если честно, оленя его глаза не обманывали, – вырвалось у нее. – На самом деле тебя тут нет, ты…
– Что значит, меня тут нет? – сердито возразил Лемми.
На ее лице возникло странное выражение, одновременно виноватое и победное. Словно она радовалась, что добилась хотя бы какой-то реакции – так некрасивая девчонка на школьной площадке пристает к тебе, лишь бы самой себе доказать, что она существует.
Они как раз приблизились к двери особняка, когда Кларисса повернулась к гостю.
– Не обращай внимания на мои слова. Конечно же, ты здесь, Лемми. Конечно, здесь. Ты молод, ты жив, полон надежды и любопытства. Ты здесь больше, чем я. Правду сказать, намного больше.
Она толкнула тяжелую дверь, и они ступили в гулкий мраморный вестибюль.
– Это ты, Кларисса? – раздался ворчливый мужской голос.
Из боковой комнаты вышел старик, лицо у него было желтое и помятое, плечи – сутулые. Бесформенные джинсы держались на обернутой вокруг туловища бечевке. Но, как и у Клариссы, разрешение у него было такое высокое, что Лемми едва не почувствовал себя грейтаунцем.
– Ты долго пропадала, – пробурчал старик. – Где, скажи на милость, тебя носило?
– Познакомься с Лемми, Теренс, – сказала Кларисса.
Старик нахмурился, уставившись на мраморную плиту, на которую она указала.
– А?
– Это Лемми, – повторила она раздельно и с нажимом, как говорят, пытаясь напомнить другим то, что им давным-давно положено знать. – Имплантанты, – прошипела она, когда он не уловил намек.
Пробормотав что-то себе под нос, старик покрутил у себя за ухом.
– О Господи, Кларисса! – устало вздохнул он, только сейчас заметив Лемми и поспешно отводя глаза. – Неужели опять? Только не начинай все сызнова.
Кларисса предложила Лемми пройти в гостиную.
– Садись, дружок, устраивайся поудобнее. Я через минутку вернусь.
Это была высокая длинная комната, отделанная деревянными панелями. По стенам висели потемневшие от времени картины с вазами фруктов, мертвыми фазанами и строгими, неулыбчивыми лицами. Почти догоревший огонь тлел в камине под огромной каминной полкой с резьбой в виде переплетенных листьев.
Лемми неловко опустился на большой темно-красный диван и стал ждать, жалея, что согласился прийти. В вестибюле ссорились старики.
– Почему я должен включать треклятые имплантанты в собственном доме? Почему мне нельзя жить в реальном мире без электронных штуковин? Я же не просил тебя приводить в гости всяких призраков!
– Почему бы тебе не признать, что теперь их мир реален, Теренс? Не они сейчас призраки, а мы!
– Ах вот как? Тогда почему они исчезают без следа, как только отключишь чертовы…
– А потому, что через двадцать или тридцать лет мы умрем, и никто про нас даже не вспомнит, а миллионы их будут жить и любить, учиться, работать, играть…
– Речь не о том, и ты это знаешь. Речь о том…
– Оставь, Теренс. Я не желаю об этом спорить. Я вообще не желаю с тобой спорить. У меня гость, понимаешь? Если уж на то пошло, у нас обоих гость. И, пожалуйста, относись к нему как полагается.
Переступив порог гостиной, она выдавила улыбку, немного нервную после ссоры в вестибюле.
– Как насчет шоколадного кекса? – воскликнула она слишком весело, указывая на блюдо с выпечкой.
Лемми умирал с голоду и сразу потянулся к блюду – но без толку. Он мог коснуться кексов, даже их потрогать, но пытаться сдвинуть один, все равно что толкать грузовик или дом.
– О Господи! – охнула Кларисса. – Извини, я совсем забыла.
"Опять?" – подумал Лемми, вспоминая, как раньше она "забыла", что дальше периметра он ничего не видит.
– Нестрашно. – Вскочив, она подошла к буфету в углу комнаты. – Я всегда держу кое-что из вашей снеди. Гости к нам заглядывают редко, но никогда не знаешь…
Вернулась она с другим блюдом кексов. Эти были кричаще яркими и с таким низким разрешением, словно она специально их выбрала, лишь бы оттенить свое домашнее печево. Но Лемми был голоден и съел один за другим шесть штук, а она смотрела и улыбалась.
– Надо же, какой завидный аппетит!
– Я ведь из самого Дот.лэнда добирался, – напомнил ей Лемми. – И постоянно бежать приходилось. К тому же зверь не по прямой сюда шел. То туда, то сюда, а еще несколько раз давал кругаля.
Рассмеявшись, Кларисса кивнула. А потом, как уже несколько раз до того, начала что-то говорить, осеклась, но все равно сказала. Похоже, у нее была такая привычка. Наверное, когда много времени проводишь один, разучиваешься о чем-то умалчивать.
– Знаешь, как функционирует твоя еда? – спросила она Лемми. – Знаешь, почему она тебя насыщает? – И даже не дала Лемми возможности ответить: – Всякий раз, когда ты что-то откусываешь, компьютер посылает сигнал, и откуда-то очень далеко идут сигналы к твоим центрам осязания. Тогда небольшое количество питательных веществ впрыскивается в твой кровоток…
Лемми нахмурился.
– Почему ты все время так делаешь?
– Что именно, дружок? – Она разыграла полнейшую невинность, но притворство было хрупким как стекло.
– Сбиваешь меня с толку.
– О чем ты, Лемми? Зачем, скажи на милость, мне сбивать тебя…
Она снова осеклась, провела рукой по лицу, словно стирала маску ложной искренности, и ненадолго умолкла, уставившись на почти догоревший огонь.
– Наверное, из зависти, – сказала она наконец. – Да, из самой обычной зависти. Мне так обидно смотреть на шум и смех в Дот.лэнде. Мне завидно, что ты живешь в этом городе. Ведь все мои настоящие друзья умерли. В Лондоне нас, Внешних, осталось не больше ста, и по прошествии стольких лет мы на дух друг друга не переносим. Знаешь, мы не можем иметь детей. Это – одно из условий, при которых нам позволили остаться Извне. Нас стерилизовали. Конечно, мы все равно были слишком старыми.
Она устало вздохнула – точно человек, которому сама печаль надоела, как серые тучи, которые никогда не развеются.
– А на улицах… ну, сам знаешь, каково там… Ты необычный. Ты ведь не убежал, едва узнав, кто я, и не стал надо мной потешаться, и друзей не позвал, чтобы они тоже надо мной посмеялись и обозвали "жутиком". Ты добрый. И посмотри, как глупая старуха тебя отблагодарила!
Внезапно схватив блюдо с настоящими кексами, она решительно подошла к камину и выбросила их в огонь. Поднялись язычки желтого и голубого пламени, чтобы сожрать промасленный кулинарный пергамент.
Некоторое время оба молчали.
– Вы мистера Говарда знаете? – спросил вдруг Лемми. – Того, которому принадлежат дома в Грейтауне?
– Ричарда Говарда? Знаю? Да я пять лет была за ним замужем!
– Замужем? За мистером Говардом? Шутите!
– Отнюдь, – улыбнулась Кларисса. – Видишь ли, все мы, уцелевшие, так или иначе жили друг с другом. Возможных перестановок ведь не так много.
– И какой он?
– Ричард Говард? Этот никогда не моется, – сморщила носик Кларисса. – И воняет от него, как из помойки.
– Воняет? – спросил вдруг ее муж. – Кто воняет?