- Эй, Захар, у тебя ангела нет? - спрашивал кто-то. Поднялись и Захар, и ангел. Подошли к окну. Попытались рассмотреть - кто это там ангела ищет, но ничего не увидели сквозь заиндевевшие морозные узоры. Однако тихо было на дворе, значит ночная вьюга к тому времени окончилась.
Отпер Захар двери. В сени ввалился красный с мороза горбун-счетовод.
- У тебя ангел-то? - отдышавшись, снова спросил он.
- Ну, У меня, - ответил Захар. - А тебе он зачем?
- Да там Архипка-Степан умирает, просил его - хочет перед смертью с ангелом поговорить.
- О Господи, - вырвалось у Захара. - Чего ж это он помирает? Случилось что?
- Нет, - ответил горбун. - Сам решил помереть. От тоски, сказал.
Ангел быстро надел одолженный предыдущим утром кожух и вышел во двор. Горбун за ним.
- Я счас тоже подойду! - крикнул им вслед Захар. В самом углу человеческого коровника, того же, где и ангел жил, лежал на лавке АрхипкаСтепан, накрытый несколькими шинелями и кожухами. Вокруг него сидели на лавках и на корточках новопалестиняне, сидели и молчали, горестно поглядывая на Архипку.
Ангел подошел несмело, стал у изголовья и поймал на себе тусклый, но радостный взгляд умирающего.
- Пришел… - тихо произнес Архипка-Степан. - Присядь тута.
Ангел присел на ту же лавку.
- Слыхал? Я умирать решил, - сказал Архипка-Степан слабеющим голосом.
- Зачем? - спросил ангел.
- Да тоскливо стало. Без толку живу, - признался Архипка-Степан. - Уже столько лет маюсь, вот и решил - хватит! Я тебя вот что спросить хотел: как там, в Раю? А?
- Хорошо там, - прошептал ангел. - Тепло. Хлеб вкусный - белая паляница.
Архипка-Степан облизнул свои пересохшие губы.
- А меня туда впустят?
Ангел задумался. Казалось ему, что должны впустить Архипку в Рай, ведь ничего плохого он никому не сделал, да и наоборот: сам же привел сюда людей, к лучшей жизни стремившихся, вместе с ними строил эту жизнь. Правда, потом действительно затосковал и вроде как ничего больше не делал, только лежал на лавке или сидел на траве летом и тосковал.
- Слышь, впустят? - повторил свой вопрос Архипка-Степан.
- Наверно, - ангел кивнул.
Архипка-Степан улыбнулся. Лицо его было иссиня-желтым, и улыбка эта словно натянула на его лице ссохшуюся от тоски кожу. Ангел, глядевший на АрхипкуСтепана, даже испугался, подумав, что не выдержит ссохшаяся кожа и лопнет.
- Может, молочка попьешь? - спросила жалобным голосом одна крестьянка, наклонившись над умирающим.
Архипка-Степан мотнул головой, отказываясь, потом закрыл глаза.
К вечеру он действительно умер. Из второго человеческого коровника приходили с ним взглядом попрощаться. Молчали. Бабы тихонько выли по углам, сами себе закрывая рты, чтобы не могли вырваться наружу их страдания.
Горбун-счетовод ушел к себе на лавку, достал из-под матраца толстую амбарную тетрадь и карандаш. Долго пролистывал ее, пока не нашел "Список населения Новых Палестин". Потом отыскал в этом списке Архипку-Степана и вычеркнул его аккуратно. После этого пролистал тетрадь дальше и на чистой странице вывел крупными круглыми буквами: "Список умерших жителей Новых Палестин", а под ним вывел карандашом жирную единицу и записал под этим номером Архипку-Степана, после чего тетрадь закрыл и снова спрятал под матрац.
Всю ночь лежал умерший на своей лавке, а утром горбун-счетовод провел собрание, на котором решили хоронить Архипку-Степана весной, а пока вынести его на мороз, который и сохранит умершего до дня похорон. Под конец собрания горбун предложил Демиду Полуботкину спеть у лавки умершего народную грустную песню. Хоть и хотел Демид отказаться, но не посмел. Да и у него самого настроение было тяжелое и тоскливое. И запел он "Вы жертвою пали в борьбе роковой…" Все сразу встали и головы склонили. И ангел встал. Огляделся и остановил свой взгляд на сыне счетовода, Васе-горбунке, прижавшемся к своему отцу. Поискал взглядом ангел его мать, но так и не нашел, хотя ведь и лицо ,ее помнил очень смутно, а может быть, и не помнил уже вовсе.
После песни Архипку-Степана вынесли и положили возле зимней кухни, как раз между ее стеной и колодой, на которой рубили дрова, а иногда и мясо.
Морозный воздух был прозрачен и колюч, а на горизонте уже темнелась приближающаяся вьюга.
Глава 3
Дверь в кабинет начальника тюрьмы без стука распахнулась, и вошел Юрец. Прошел к столу, кивнув на ходу малолетнему сыну Крученого Володе. Сел на прибитый к полу табурет.
Крученый уставился в глаза Юрцу выжидательно.
- Ну что, гражданин Юрецкий, - наконец заговорил начальник тюрьмы, не дождавшись ответа на свой вопросительный взгляд. - Новости есть?
- Есть то они есть, - с хитроватой ухмылкой на лице сказал Юрец. - Да только платить надо…
Крученый нагнулся и из нижнего ящика своего стола вытащил батон колбасы и несколько пачек папирос. Выложил все на стол, глянул в глаза заключенному Юрецкому и, к собственному удивлению, не увидел в них радости. Озадаченный, Крученый прищурился.
- Вас что, это не устраивает? - спросил он.
- Нет, не устраивает, - спокойно ответил Юрец.
- А что же вы хотите?
Юрец выдержал паузу длиной минуты полторы-две. Потом тяжело вздохнул.
- Гражданин начальник, - заговорил он. - Я же шкурой рискую, таская к вам эти новости, а вы меня все в четырехместной держите!..
- Но на ваш трудосчет уже положено шесть тысяч рублей, это что, по-вашему мало?
- А на кой они мне, если меня накроют вдруг? - резонно спросил Юрец.
- Ну так что ж вы хотите?
- Я хочу, чтобы вы разрешили пришить артиста…
- Артиста? Это того, что с попугаем сидит? - Ну да.
- А на хер тебе это надо? - не сдержал удивления Крученый.
Юрец покосился на мальчика, сидевшего за партой в углу кабинета.
- Да ты не бойся, он не продаст! - тоже посмотрев на сына, сказал начальник тюрьмы.
- Ну это, - произнес уже менее уверенно Юрец. - В общем, если его убрать, то я бы в его камеру перешел… И мы б с попкой… Короче, это мне надо…
- А что у тебя за новости такие?
- Подготовка группового побега. - Юрец улыбнулся, зная, сколько стоят такие новости.
Крученый, задумавшись, уставился на батон колбасы, лежавший на столе. Потом, видимо, надоела ему эта колбаса, и он спрятал ее обратно в ящик стола. Папиросы Юрец, испугавшись, что и их начальник спрячет назад, перехватил и рассовал по карманам ватника.
- Дело в том, что об артисте этом в ЦК беспокоятся. Как-то письмо было, чтобы помягче режим ему устроить… Так что пришить его нельзя…
- Ну а если в другой какой лагерь или тюрьму перевести? - предложил Юрец.
- Это трудно, - ответил Крученый. - Нужна причина, да и управление запрашивать надо…
- Папа, да выпусти ты его!.. - прозвучал вдруг в кабинете детский голос, и от неожиданности Крученый и Юрец резко обернулись к мальчишке.
- Еще раз встрянешь в разговор, будешь не здесь, а дома сидеть! - грозно рявкнул отец. Юрец задумался.
- А может, выгнать его из тюрьмы, а попугая оставить? - предложил он.
- Да ты охренел! Как из тюрьмы выгнать?!
- Ну, освободить досрочно за примерное поведение… - продолжал Юрец. - А у меня тут побег на тринадцать человек… - добавил он, постучав указательным пальцем по виску. - Думай, начальник! Проворонишь побег - сам сядешь!..
Крученый думал. Думал серьезно и глубоко. Допущенный побег - это действительно конец карьере, а предотвращенный - возможное повышение и уж точно какая-нибудь награда…
- Ну не за поведение, а за плохое здоровье освободи, раз из ЦК писали… - сказал Юрец.
- За плохое здоровье освобождать - в тюрьме никого не останется! - ухмыльнулся начальник.
- Почему? Ты останешься! - сдерзил Юрец. Крученый промолчал.
- Ладно, - наконец ответил он. - Я подумаю. Потом достал лист бумаги и карандаш, придвинул к Юрцу.
- Давай, про побег пиши! - сказал.
- Когда подумаешь, тогда и напишу! - решительно заявил Юрец. - Я ж не писатель, чтоб без повода писать…
- Хрен с тобой, - рассердился Крученый. - Иди пошляйся по тюрьме и через полчасика зайдешь!
Юрец развязной походкой, мурлыкая какую-то мелодию, вышел из кабинета.
* * *
В тот же день в камеру к Марку и Кузьме пришел тюремный врач - седой низенький старичок в заплатанном белом халате.
- Ну здравствуйте, - обратился он к Марку. - Расскажите, на что жалуетесь!
Для Марка этот вопрос прозвучал так неожиданно, что он просто опешил. А потом, испугавшись, что драгоценное время, отпущенное на жалобы, уйдет безвозвратно, уселся на нарах поудобнее и стал жаловаться старичку-врачу на свое здоровье. Рассказал ему все подробно, и про осколочное ранение легкого, и про пять лет с черной повязкой на глазах, и про хромую ногу, ноющую на каждый сырой день.
Старичок кивал и записывал что-то в синюю толстую тетрадь.
- Это все? - спросил он Марка, когда тот закончил.
- Да, - тяжело дыша, ответил артист. - А что, мало?
- Да нет, голубчик вы мой, совсем наоборот! Многовато! - сказал старичок.
- И как вы только живете со всем этим! Ну а птичка ваша не болеет?
- Вроде нет, - ответил Марк. - Начальник тюрьмы сукна обещал, так что я что-нибудь для Кузьмы к зиме сошью…
- Ага, - понимающе кивнул старичок. - Ну ладно, позвольте откланяться!
И тюремный врач как-то излишне вежливо выпятился из камеры, тихонько прихлопнув за собой тяжелую дверь и звякнув задвижкой.