* * *
Я уснул почти сразу, словно провалившись в густую томную тину крепчайшего сна. Никогда бы не поверил, что можно так сладко спать на голом каменном полу, прислонившись спиной к холодной стене, с разбитыми и связанными руками, с синяками по всему телу, с вынесенным приговором и смертной казнью на носу… Мне снилась моя жена. Мы оба куда-то шли по пыльной степной дороге, небо было хмурым, солнце исчезло за плотными облаками, навстречу дул сильный ветер, развевая крылья черных одежд Наташи.
- Еще далеко?
- Нет… - кричала она, хотя мы держались за руки, видимо, ветер сносил звуки. - Но они нас уже ищут. Ты зря сюда пришел…
- Я тебя искал, нам домой пора.
- Здесь нет дома.
- Тогда куда же мы идем?
- Я хочу спасти тебя… - Внезапно ее лицо исказилось гримасой ненависти, а дыхание обжигающим смрадом ударило мне в лицо. Я полной грудью вдохнул уже знакомый запах псины и… проснулся. Напротив меня, в двух шагах, напружинив лапы и оскалив зубы, стоял огромный серебристо-серый волк! На какую-то долю секунды мы замерли, встретившись взглядами. Потом его тело распласталось в коротком прыжке, и я едва успел выставить вперед связанные руки и вцепиться железной от ужаса хваткой в густую шерсть на горле зверя. Я не смог бы его задушить, будучи даже в лучшей физической форме, но моих сил еще хватало на то, чтобы удерживать страшную пасть в нескольких сантиметрах от лица. Мы глядели прямо в зрачки друг друга, пока до моего сознания не дошла абсолютно человеческая осмысленность его глаз. Волк-оборотень неумолимо напирал, и, вспомнив рассказ Наташи, я вдруг почувствовал прилив жгучей ярости. Она говорила, что в их стае были такие чудовища и они убили бы ее, если бы смогли догнать. Я видел в желтых, человеческих глазах тупую страсть маньяка-убийцы, и теплая слюна, сбегая с его клыков, текла мне на руки. Почему я не закричал, не позвал на помощь… не знаю… Наши силы были более чем неравны, и мне не объяснить, какие чувства заставляли меня продолжать бессмысленное сопротивление. Любовь? Ненависть? Гордость? Волк удовлетворенно зарычал, в клокочущих переливах его горла зазвучали торжествующие нотки победителя… Потом рык неожиданно резко прекратился, а по морде разлилось раздраженно-недоуменное выражение. Его лапы соскользнули с моей груди, зверь нервно обернулся - позади стоял бледный Иван и, вцепившись в хвост хищника, тащил его назад.
- Держись, волхв! Вдвоем небось одолеем.
Волк попытался крутануться назад, но царевич ловко дернул его влево, и зверь упал и покатился по полу. Когда он вновь вскочил на ноги, мы оба уже стояли плечом к плечу, готовые к обороне. О победе мы не думали, одолеть такого матерого волчару проблематично даже вооруженным людям, а у нас не было ничего, да еще и руки связаны, но почему-то очень хотелось подороже продать свою жизнь. Хотя, по сути разобраться, чем смерть от зубов хищника хуже сожжения заживо на костре? Мысли проносились в голове с феерической скоростью, не задерживаясь ни на секунду… Волк глядел на нас с непередаваемой ненавистью, шерсть у него на загривке вздыбилась, глаза стали отсвечивать красным, а клыки обнажились, острые, словно зубья пилы. Он бы, несомненно, бросился на нас, но в эту минуту раздался осторожный стук в дверь. Два быстрых удара, через паузу еще один и опять два быстрых. Зверь обернулся, дверь камеры приоткрылась, волк мгновенно нырнул в проем, и стальные засовы лязгнули вновь, запирая нас двоих. Двоих, потому что Иван первым делом шагнул в угол, где спал старик по прозвищу Сыч, чье лицо мне так не понравилось. Там валялись лишь обрывки одежды, самого старика не было.
- Оборотень! - сплюнул царевич, я кивнул. - Не порвал ли он тебя, часом?
- Нет… не успел. - Слова давались с трудом, только сейчас, когда все было позади, мной овладел панический страх. Что, если бы я не проснулся? Об этом не хотелось и думать…
- Одного не пойму, если сегодня всех сжечь порешили, зачем же они волка спустили на нас? Я-то в погребе этом уже трое суток сижу, а старика вот прямо перед тобой доставили. Мы с ним только познакомиться и успели.
- Он хотел меня убить…
- Знамо дело, на то он и зверь. Слышь, волхв, а почему ты ему слово чародейное не сказал? Нешто и вправду молитвы монашеские всю силу у тебя отняли?
- Нет у меня никакой силы. Я - поэт. Не колдун, не маг, не волхв, просто - поэт. Стихи сочиняю, а к волшебству не имею ровно никакого отношения.
- Ну, ну… - понимающе подмигнул Иван. - Только если бежать вздумаешь, меня с собой захвати. Хоть мечом, хоть псом, хоть конем боевым оберни - я тебе верой и правдой отслужу!
- Договорились, - устало хмыкнул я. - Но помни, я тебя честно предупредил…
- Вот уж спасибо, Серый Волхв! Пока живы - будем друг за дружку держаться, а уж наступит черед помирать - так и винить некого, от судьбы не сбежишь.
Хороший он парень. Я почему-то представлял царевичей несколько иными. В русских народных сказках они обычно кручинятся, вешая буйну голову ниже плеч, да еще вечно плачут горючими слезами. В это время, умиляясь зрелищу распустившего нюни здорового мужика, на них успешно трудятся разные Серые Волки, Василисы Прекрасные, Трое из ларца и еще с десяток сострадательных умельцев. Сам царевич проявляет себя либо в бездарной краже тщательно охраняемой Жар-птицы, либо в суровом поединке с Кащеем Бессмертным. Уже героизм, хотя обычно этого же Кащея сам царевич и выпускает на свет Божий по причине болезненного любопытства и недалекого ума. Собственно, и мой знакомый Иван отличался теми же недостатками, но, с другой стороны, он был прост в общении, вежлив, ненавязчив, неслезлив… Так что нельзя всех стричь под одну гребенку.
- Волхв?
- Да? - Я ответил прежде, чем сообразил, как он ко мне обратился.
- Ты вот говоришь, что сочинять обучен. За нами ведь придут скоро. Прочти мне песню какую-нибудь, или былину, или еще что… Не так мучительно ждать, а то уж пока на костер поведут, всю душу ожиданием вымотают.
- Хорошо, давай устроим маленький творческий вечер известного петербургского поэта Сергея Гнедина. То есть меня! Начнем, я думаю, с исторических стихов. О гусарах не будем, их еще и в помине нет, на смерть офицера Гумилева тоже не пойдет, а вот "Варвары"… Было у меня одно такое стихотворение, созвучное твоему времени:
Варвары! В хрип переходит крик.
Фыркает кровь из груди часового.
Всадник к растрепанной гриве приник,
Вслед ему грохот тяжелого слова…Варвары! Вздрогнул седой Ватикан.
Тяжесть мечей и задумчивых взглядов…
Боли не знают, не чувствуют ран,
Не понимают, что значит преграда.Город ли, крепость, гора ли, скала…
Что бы ни стало - едино разрушат!
И византийских церквей купола
Молят спасти христианские души.Но и сам Бог что-то бледен с лица…
Страх как комок обнажившихся нервов…
И под доспехами стынут сердца
Старых и опытных легионеров.Хмурое небо знаменья творит,
Тучи в движении пепельно-пенном.
Варвары! Посуху плыли ладьи
К окаменевшим от ужаса стенам.Быль или небыль о предках гласит…
Ждет лишь потомков пытливого взгляда,
Как Святослава порубанный щит
На неприступных вратах Цареграда…
- Ух ты! - тихо восхитился царевич Иван. - Вот она, оказывается, какая, твоя поэзия!
- Нравится?
- Очень. Большой дар тебе Господом дан, очень уж редкое это умение так красно да складно истории рассказывать. Чую, прогремят твои строки в веках…
- Ну… на самом-то деле это далеко не лучшее мое стихотворение. - Как и всякий поэт, я был весьма падок на простодушную лесть. Такому слушателю хочется читать и читать бесконечно, лишь бы сидел вот так, с распахнутым от восхищения ртом, а я бы вливал ему в уши весь запас собственных стихов о природе, философии или неразделенной любви к прекрасной незнакомке. Но стоило мне об этом подумать, как слева раздался язвительный шепот:
- Нет, ты слышал, Циля? Этот неугомонный ниспровергатель Бродского и здесь пытается колдовать…