– В течение долгих лет он был монахом, а потом сбежал из монастыря и бродил по всей Европе. Я знаю, что его даже объявили в розыск, поскольку подозревали в делишках, несовместимых с нашей святой верой. Однако ему удалось избежать как петли, так и вашей опеки, – он подмигнул мне, – и исчезнуть на несколько лет. Но, наконец, он появился в Аахене, где ваш прыткий коллега совершенно случайно поймал его и арестовал.
– И что было дальше? – позволил я себе спросить, поскольку Заремба прервался и явно ожидал моего вопроса.
– Допрошен под пыткой. Умер.
Я зашипел. Смерть подозреваемого во время следствия свидетельствовала о вопиющем отсутствии профессионализма. Да, когда-то и у меня такое случилось, но осмелюсь утверждать, что произошло это не по моей вине, ибо я не успел даже коснуться допрашиваемого, когда он вытаращил глаза, покраснел и умер. А я только объяснял ему принцип действия пилы для резки костей, поскольку презентация инструментов была привычным началом каждого квалифицированного допроса.
– Документы уничтожены, – добавил он, но об этом я уже слышал.
– При всём уважении, господин воевода, я вынужден отказаться, – сказал я с искренним сожалением, ибо сто золотых дублонов очень бы мне пригодились.
Заремба уставился на меня, даже не рассерженный, а удивлённый. Наверное, ему редко доводилось слышать отказ.
– Опять у вас полный кубок, – заявил он осуждающим тоном. – Боитесь, что я подсыплю вам яда? Или может, вино вам не по вкусу?
–Оно великолепно, господин, насколько это может оценить нёбо человека настолько убогого, как я – ответил я, и мы в очередной раз выпили до дна. Слуга почти в тот же миг долил напитка.
– Почему вы хотите отказаться оказать мне услугу? – Заремба вперил в меня тяжёлый взгляд.
– Содержание допросов, проведённых Святым Официумом, может быть раскрыто публично только с особого разрешения руководителя местного отделения Инквизиториума. В некоторых случаях требуется даже согласие канцелярии Его Преосвященства. Я не могу нарушить закон, который поклялся охранять, – объяснил я.
Он внимательно смотрел на меня и стучал перстнями по столешнице.
– В таком случае, давайте заключим соглашение, – сказал он наконец. – Вы расследуете это дело и сами решите, хотите ли вы поделиться со мной полученной информацией. Сто дублонов, так или иначе, ваши.
Заремба был не только щедрым человеком. Он был человеком, вызывающим симпатию и уважение. Больше всего мне понравилось, что он не попытался купить мои угрызения совести и взяткой убедить, чтобы я нарушил правила Официума. А его решение означало одно: воеводе важнее, чем узнать секреты этого дела, было то, чтобы оно было решено. Если, конечно, вообще существовало какое-либо "дело". У меня не было сомнений в том, что я был всего лишь одним из инструментов, которые он намеревался использовать. Наверняка, он так или иначе привлёк к делу своих агентов при императорском дворе, хотя, скорее всего, они до сих пор ничего не добились.
– Это более чем щедрое предложение, – признал я. – Сделаю всё, что в моих силах, господин.
Воевода кивнул, словно ничего другого от меня и не ожидал.
– Но могу ли я, однако, задать несколько вопросов?
– Спрашивайте.
– Откуда ваша милость знает об уничтожении протоколов? Кто осмелился отдать такой приказ? Чего касалось расследование? И, наконец, самое главное: кто помогал Лютхоффу во время следствия? Ведь должны же были быть по крайней мере писарь и палач.
– Обоих нет в живых. Писаря сбила разогнавшаяся карета, палач погиб в драке за городом. Вот незадача, правда, инквизитор?
– А Лютхофф умирает в лазарете… Это действительно большая незадача, ваша милость.
– Я не знаю, кто отдал приказ уничтожить документы. По вашему мнению, кто мог это сделать?
– Никто, господин воевода! Даже канцелярия епископа не имеет такого права. Кто-то должен был нарушить правила. Но это строго карается.
– Кто мог потребовать от инквизиторов отдать эти документы?
– Епископ и папа. И никто иной.
– Мы оба знаем, что есть ещё кое-кто иной, – он особо выделил два последних слова. – Однако об этом говорить не будем, ибо, насколько я знаю, дело не касается ни монастыря Амшилас, ни Внутреннего Круга.
– Какого круга? – Я широко распахнул глаза, надеясь, что моё удивление подлинно и искренне, поскольку я не собирался обсуждать с послом иностранного государства настолько щекотливые темы.
– Документы потребовали папские посланники. Оригиналы и копии. – Заремба усмехнулся из-под усов, игнорируя мой вопрос.
– Может, ваша милость знает, кто был этим посланником?
– Брат-элемозинарий Маурицио Сфорца.
– Что?!
– Вы знаете этого человека?
Да уж, я знал. И мне было приятно узнать, что есть часть моей жизни, о которой польский аристократ ничего не знает.
– Да. – Я кивнул. – И осмелюсь сказать, что это отъявленная сволочь, простите на грубом слове, господин воевода.
– Слышал я слова и похуже. – Заремба снова усмехнулся.
– Он всё ещё парализован?
– А как же. Два человека носят его в специально приспособленном кресле. Может, вы знаете, что означают буквы ГЛ, вырезанные на его щеках?
– Они происходят от имени и фамилии Гаспара Лювайна, прозываемого Весёлым Палачом из Тианнона. Весёлый Палач разукрасил его так однажды ночью, а после пропал, – объяснил я.
– Вы хорошо осведомлены на этот счёт…
– Я был тогда в Столпене и вместе со Сфорцей проводил одно расследование. Он хотел отдать меня под папский суд.
Заремба протяжно присвистнул.
– Так вы с братом элемозинарием друг друга не любите, а? А вы знаете, что он сейчас здесь? В Аахене?
Я не знал, но эта информация не могла улучшить мне настроение.
– Он теперь важная персона, – добавил воевода, что меня ещё больше опечалило. Только подумать, что однажды ночью я мог безнаказанно убить Сфорцу! Теперь я жалел о своей кротости. – Вернёмся, однако, к делу, только прежде давайте выпьем, а то у меня язык сохнет. – Заремба на этот раз сам разлил вино в кубки, так как его слуга только что исчез за дверью. – Так, о чём это я... – начал он, когда уже проглотил напиток.
– Чего касалось расследование? – Напомнил я ему.
– Чёрной магии. Это всё, что я знаю.
По всей вероятности, знал он намного больше, чем хотел показать. Однако не было смысла давить, так как Заремба не производил впечатления человека, которого можно было уговорить, чтобы он сказал больше, чем хочет.
– И ещё одно, господин: кем были предыдущие три человека из окружения императора, которые, по мнению вашей милости, повели себя столь необычным образом?
– Вам это ничего не даст. – Он пожал плечами. – Их отправили в родовые владения, и из того, что я знаю, они живут там, отгородившись от мира. Иоахим Клузе, императорский виночерпий, Зигфрид Гильдебрандт, медик, и Гедеон Тахтенберг, конюший.
Эти имена ничего мне не говорили, тем не менее, я отложил их в памяти. Надо признать, что до недавних пор безумие охватывало людей, занимающих не самые важные позиции, хотя, безусловно, слова "виночерпий" или "конюший" не следовало понимать буквально, ибо, чтобы занять подобную должность, нужно было обладать хорошей родословной и значительными связями.
– Медик, – проговорил я. – Если я верно понял слова вашей милости, именно он стал причиной трагической смерти светлейшей государыни?
– Не знаю подробностей, – ответил Заремба. – Кроме того, что он вырезал плод из её чрева, прежде чем кто-либо успел его остановить.
Я посмотрел на него таким взглядом, будто он сейчас признался в том, что является изнывающей от желания прекрасной девушкой. В таком мире, как наш, мире неожиданных событий и головокружительных поворотов судьбы, редко можно удивить чем-то инквизитора Его Преосвященства. Но на этот раз слово "удивление" не передавало даже части моих ощущений.
– Ваша милость, вероятно…
– Нет, я не шучу и не издеваюсь, – опередил он мой вопрос. – Не думаю, чтобы смерть была хорошим поводом для шуток. – Он перекрестился. – Господи, упокой с миром души этой несчастной женщины и её нерождённого ребёнка.
Я перекрестился вслед за ним.
– И он не наказан, не осуждён…
– Сумасшедший? Несущий околесицу и плюющийся пеной, словно бешеный пёс?
И всё-таки Заремба знал подробности той занимательной истории.
– Не стали выносить сор из избы. И правильно. Я и сам бы так поступил.
Я вдруг понял, насколько большую власть имел этот человек. Польша была огромной страной, правда, со значительной частью территории покрытой непролазными чащами, но, тем не менее, огромной. А этот человек, может, и не управлял Польшей, но в управлении ею принимал значительное участие. И вот теперь у меня была возможность сидеть с ним за одним столом. С феодалом, который одним движением руки мог решать судьбы городов, людей и целых стран. Я верил, что он замял бы подобный скандал и без колебаний пошёл бы на устранение его свидетелей. Пришлось также признать, что я не слишком обрадован тем, что стал одним из посвящённых в подобную тайну. Зарембе даже не нужно было меня предупреждать, чтобы я ни с кем не говорил об этом деле. Если бы он это сделал, всё выглядело бы так, будто он определённо считает меня полным дураком.
– А что с попыткой убийства Светлейшего Государя, господин воевода?
– Тахтенберг. Вилами. На конюшне. Можете себе представить?
Я мог это представить, хотя и с трудом. Логично было бы, если бы дворянин попытался убить императора при помощи кинжала, меча, в худшем случае – яда. Но вилами? Словно какая-то деревенщина?
– Трудно поверить… – только и ответил я.