– Боже, упаси, – ответил я честно, поскольку приехал в Аахена с подачи Риттера и ещё утром не знал, что буду заниматься каким-либо заказом, а тот, который я получил от польского воеводы, был весьма косвенно связан с делами Инквизиториума.
– Я прикажу показать тебе комнату, – сказал Эйхендорф. – Молитва на рассвете, завтрак сразу после.
Это были именно те неудобства, которые связаны с проживанием в отделениях Инквизиториума. Молитва на рассвете. Боже мой, на рассвете нужно засыпать, а не преклонять колени на холодных камнях! А завтрак лучше всего смаковать в ясный полдень. Это будет трудно, но мне придётся приспосабливаться к привычкам и образу жизни хозяев, если я не хотел быстро стать нежеланным гостем. Конечно, никто бы не выпроводил меня официально, но мне дали бы понять, что я не соответствую ожиданиям хозяев.
– Покорнейше благодарю, Лукас.
– Ты один приехал в Аахен?
– Нет. Вместе со мной путешествует драматург Хайнц Риттер, если это имя о чём-то вам говорит.
– Говорит, говорит. – Он рассмеялся, словно воспоминая приятное событие. – У нас ставили "Весёлых кумушек из Хеза". Весьма забавно... Можешь пригласить и его, если хочешь. Он может жить в крыле, предназначенном для гостей Официума.
– Покорнейше благодарю, – повторил я. – Хотя и не знаю, не пренебрежёт ли человек настолько светский, как он, нашим скромным житьём.
– Ох уж эти писатели, – фыркнул он. – Одни девки да вино на уме.
– Не каждый может так, как мы, найти счастье в молитвенном бдении, – признал я.
– Если хотите, можете отобедать с нами – пригласил он. – Мы недавно взяли повара из усадьбы канцлера. И поверьте мне, то, что он делает, это настоящая поэзия, Мордимер.
– Канцлера, – повторил я значительным тоном.
Он бросил на меня быстрый взгляд.
– Уже знаешь, да? – спросил он. – Конечно, знаешь. Все знают, Жаль, что меня там не было. – Он весело хлопнул ладонью по колену. – Тем не менее, это плохая новость для Империи. Умным он сроду не был, – пожал плечами Эйхендорф. – Но я, однако, не ожидал, что он сумасшедший. Он теперь мог бы и элемозинарию руку пожать...
– Маурицио Сфорца, – произнёс я спокойно и уверенно, поскольку понял, о ком идёт речь.
– Ах, что за проклятая сволочь! – в голосе Эйхендорфа я почувствовал искреннюю неприязнь. – Он прибыл сюда как руководитель папских элемозинариев.
– Совсем вас допёк? – спросил я сочувствующе. – Я вполне могу это понять...
– Дело в Столпене. – Усмехнулся он. – Слышал, слышал. Тому Весёлому Палачу, что его так разукрасил, я с удовольствием пожал бы руку. Я слышал, что этот псих Сфорца хотел отправить тебя в Рим? Это правда?
– Правда. – Я кивнул головой. – Наверное, я и сейчас сидел бы в темнице под Замком Ангелов. Но осмелюсь спросить: почему вы думаете, что он сумасшедший?
– Хммм… – Он сложил руки. – Я неправильно выразился. Сфорца не сумасшедший, но одержим идеей, которую он считает своей миссией, что в его случае, впрочем, близко к безумию. Но при всём этом мы считаем его весьма и весьма опасным человеком. Не становись у него на пути, Мордимер, ибо здесь, в Аахене, у него сильные позиции и много сторонников. Удивительно, как ему удалось этого достичь, в его-то паршивой физической форме.
Мне было досадно это слышать, и я вновь пожалел, что решил лишь сыграть небольшую шутку, а не убить брата элемозинария. Ибо, как параличу, который разбил его ниже пояса, так и вырезанным на щеках буквам он был обязан не кому иному, как вашему покорному слуге. Конечно же, об этом он не знал, подозревая Весёлого Палача из Тианнона, которым я умело притворился. Это была моя маленькая тайна, и я не собирался ни с кем ею делиться, тем более что Сфорца, по-видимому, стал человеком ещё более опасным и ещё более влиятельным, чем когда-либо.
– И что это за миссия? Что за идея?
– Ослабить нас, может, даже заменить…
– Монахами? Священниками? – Фыркнул я. – Они не смогли бы разыскать и коровью лепёшку, даже если бы в неё наступили.
– Именно. Так и бывает, когда в нашу работу вмешиваются дилетанты. А между тем дела всё хуже и хуже, Мордимер. В Аахене уже некуда деться от этих скотов. Всюду суют свои грязные носы.
– А что могут рассказать инквизиторы из Рима? Радуйтесь, что мы не там работаем.
– Римская инквизиция, жаль это говорить, уже практически не существует, – признался Эйхендорф. – Папские люди подчинили себе почти всех наших товарищей, а тех, кто подчиняться не хотел, изгнали из города в провинцию. Плохие дела творятся, Мордимер. И чем ближе к Риму, тем хуже.
– Мы отстаиваем лишь статус-кво, – сказал я. – И даже в этой борьбе мы проигрываем, несмотря на ряд более или менее впечатляющих побед, которые, однако, ничего не значат для дела в целом.
Он некоторое время смотрел на меня, словно желая понять, говорю ли я искренне или только пытаюсь вызвать его на откровенность.
– Святая правда, – ответил он наконец. – Но скажи: что ещё нам остаётся? Они нас обгладывают, как волки оленью тушу. Кусок за куском, кость за костью... Мелкие уступки, постепенное расширение прав, туманные толкования, письма, исковые заявления, апелляции, жалобы...
– Не меч, но перо правит миром, – подытожил я.
– Именно, – согласился он. – Нас спасает лишь жар истинной веры, который мы храним в наших сердцах.
Я вздрогнул. Но лишь внутренне. Я не дал понять по моей реакции, что слова об "огне истинной веры" и спасении, приходящем благодаря ему, были мне знакомы, поскольку я слышал их прежде из уст членов Внутреннего Круга Инквизиториума, людей, о существовании которых не должен был даже знать. Но я не только знал о них, но и был обязан им жизнью. Я был перед ними в долгу. Однако я не думал, что Эйхендорф принадлежал к этому избранному кругу. Хотя, возможно, служил ему. Поскольку, в некотором роде, я и сам служил людям, чьих намерений я не понимал, но которые казались мне похожими на красивые цветы, пытающиеся прорасти среди полей, преисполненных хищными сорняками.
– Будет хуже, – произнёс вдруг Эйхендорф. – Мы все это видим, не так ли?
– И насколько хуже, по вашему разумению?
– Папа создаст новую организацию, чтобы она соперничала с нами, – ответил он. – Я слышал также о проекте закона, гласящего, что каждый епископ сможет назначать в своей епархии священников, которые получат с его согласия лицензии инквизиторов. И тогда благородная миссия преследования колдунов и еретиков затеряется в спорах о полномочиях.
Споры о юрисдикции ещё не были самым страшным, хотя, несомненно, и раздражающим. Хуже, если бы случилось так, как предсказал Эйхендорф, тогда позиции инквизиторов будут значительно ослаблены, а мы сами окажемся под ударами, сыплющимися с разных сторон. Словно и без того у нас не хватало проблем с еретиками, ведьмами и чернокнижниками.
– Помолимся, чтобы этого не случилось, – произнёс я серьёзно.
– Помолимся, что нам ещё остаётся, – повторил он с горечью. – Нам не хватает людей, Мордимер. Не таких, как ты, не людей действия. Нам не хватает юристов, докторов права, богословов. Рим заваливает нас книгами, жалобами, толкованиями правил, экспертизами, и мы иногда даже не можем с ними спорить, поскольку не до конца понимаем, о чём идёт речь... А епископ... – Он лишь махнул рукой. – Отправлять что-либо в канцелярию это всё равно что камни в воду бросать...
Действительно, Его Преосвященство уделял всё меньше времени и благосклонности инквизиторам. Управление большими богатыми владениями и споры в лоне самой Церкви занимали всё больше его внимания. Курирование Инквизиториума было лишь одной из многих его обязанностей, для исполнения которой, как я осмеливался судить, у него оставалось всё меньше и меньше терпения. Делу, определённо, не помогал и тот факт, что он постоянно болел и злоупотреблял выпивкой. Я вздохнул и решил сменить тему разговора.
– У меня есть просьба, Лукас, и я буду очень признателен, если вы захотите её выслушать.
– Ну?
– Не доставит ли вам хлопот, если бы я мог посмотреть личные дела в архивах Инквизиториума?
– Если я не ошибаюсь, ты говорил, что ты здесь не по службе, – тон его голоса не изменился ни на йоту.
– Это чистая правда, – ответил я. – Но кое-кто здесь, в Аахене, попросил меня об одной услуге. И заглянуть в досье очень бы мне помогло в её выполнении.
– Чьи именно дела ты хочешь посмотреть?
Конечно, я знал, что этот вопрос рано или поздно будет задан. Но по-прежнему не мог решить, что ответить. Но, однако, это молчание затягивалось, так что, в конце концов, я принял решение.
– Если это обязательное условие, чтобы допустить меня к документам, то я назову имена. Однако, честно признаюсь, предпочёл бы этого не делать... Я лишь могу гарантировать, что этих людей в настоящее время нет в Аахене, – добавил я.
– Что ж... – Он задумчиво смотрел на меня. – Не вижу препятствий, – произнёс он наконец. – Я слышал о тебе как о человеке, достойном доверия.
– Я верен Инквизиториуму, – ответил я. – А это дело не касается Официума. Если бы было иначе, я не замедлил бы рассказать все подробности.
Он кивнул головой, принимая к сведению мои слова.