Путешествие до сортира и обратно - говорить нечего. Но Зура еле волокла ноги и, вернувшись, упала без сил на скамью у стены дома (точнее, маяка): делайте со мной что хотите, хоть режьте, только встать не просите.
Ухо, понемногу отмирая, начало болеть, запястье - чесаться. Ругнувшись, Зура проговорила про себя простое заклинание, отсекая "пиявок": у нее сил не хватало сейчас драться руками и ногами, не то что магией. Потом можно накачать.
Даже это короткое путешествие дало ей представление об окружающем пространстве, так оно было невелико.
Маяк стоял либо на небольшом острове, либо на полуострове, глубоко выдающемся в море. Матерая земля виднелась на горизонте серо-лиловым облаком… а может быть, то действительно были облака.
Никаких других островов на морской глади видно не было, скал тоже. Кому приспичило передавать здесь световые сигналы?
- Когда-то здесь был торговый перевалочный пункт, - сказал маг Лин, присаживаясь рядом с ней на скамью. - Морской народ торговал с жителями побережья… Тут над водой один маяк, другой - под водой. Его использовали как ориентир.
- Маяк под водой, значит, - проворчала Зура.
- А что вас удивляет?
- Дикость это. Как с морским народом можно торговать? У них ни рук, ни мозгов. Рыбы и рыбы.
- Вы же с ними воевали, - укорил маг тоном учителя при храмовой школе, разочарованного невнимательностью ученицы. - А ночью уже успели познакомиться с Антуаном. По-моему, он не менее разумен, чем мы с вами. Хотя, должен признать, мышление у его народа своеобразное.
"Антуан", вспомнила Зура, это тот здоровяк, который нес ее на руках. Она готова была поклясться, что в него превратилась огромная рыба, которая помогла ей не утонуть… нет, чушь.
Так она и сказала.
- Да нет, не чушь. Именно превратилась. Только не рыба. Морской народ ближе к наземным животным, таким как вы или я, чем к другим, живущим в океанах. Они не мечут икру, а сами рожают своих детей и выкармливают их молоком.
- Да как угодно. Зачем он меня вытащил, как мне добраться обратно на большую землю и чего вы хотите от меня за помощь?
- Сразу хватаете за жабры, я вижу, - чуть улыбнулся маг. - Мне это нравится. Отвечу по порядку. Вытащил он вас потому, что я его просил спасать людей, попавших в такое положение, а еще потому, что вы ему понравились - очень упорно сражались за жизнь. Обычно-то он эту мою просьбу выполняет с прохладцей… Добраться до большой земли вы можете на моей лодке, но сегодня пускаться в путь не советую - вот-вот разыграется сильный ветер, не хуже, чем вчера. Завтра и послезавтра погода будет спокойнее. Но я хочу попросить вас задержаться. Не потому что вы чем-то мне обязаны - мы с Антуаном спасли вас по морскому закону и не собираемся требовать платы. А потому, что у меня для вас есть работа, и я хорошо заплачу.
- Работа? - Зура посмотрела на него недоверчиво.
Какая может быть работа на этом островке? Неужели клеиться будет… Не похоже ведь.
- Мне нужен телохранитель, - объяснил маг.
- От кого вас тут охранять - от чаек, что ли? - фыркнула Зура.
- Не здесь. Я собираюсь нанести ряд визитов… и на берег, и в подводное царство… - Лин вздохнул, посмотрел на горизонт, кивнул чему-то своему. - Я, добрая Зура, хочу остановить эту войну.
* * *
Война кормила Зуру, сколько она себя помнила.
Когда Зура была совсем мелюзгой, вся жизнь проходила в повозках матери и в беготне между расставленными на бескрайней равнине шатрами. Материны брачные сестры показывали ей роскошные кошмы, ковры, шитые шелком, золотые и стеклянные чаши, и говорили: "Все это война принесла нам". Обводили рукой широкие степи кругом, высокое небо в мелких точках птиц и говорили: "Это все война принесла нам".
Мы должны быть стойкими, рассказывали они. Мы должны быть сильными, ибо если не убережем нашу землю, ее отберут алчные жители пустынь с востока и с запада, с севера и с юга. Всякий, кто может драться, дерется; всякий, кто не может - чинит попоны, вяжет кольчуги, делает колчаны, готовит воинам еду.
И сердце Зуры билось сильнее, когда она разглядывала материнскую кольчугу, свитую из тонкой и прочной проволоки: прикасаться к этому священному предмету ей не дозволялось.
А если ей случалось увидеть, как по с лихими кличами по степи скакали парни и девицы на горячих конях, соревнуясь, кто кинет дальше аркан, кто кинжал, кто ловчее изрубит набитый сеном тюк на полном ходу, она, случалось, не могла сразу заснуть: лежала и подолгу мечтала, что вскоре вырастет, заплетет волосы в две косы и станет такой же, как они. Какие они были ладные, какие сильные, как свистел ветер в ушах, когда брат сажал ее перед собой в седло, и как загадочно поднимались горы вдали, далекие, неподвижные!
И ласково фыркали кони, задевая ноздрями ее щеки, когда она девочкой пряталась между их длинных узловатых ног, чтобы полюбоваться на учебу молодых.
"Война!" - звенело в ушах, пело в сердце.
У степного народа испокон веку девочек рождается больше мальчиков; а ведь много молодых воинов еще погибает в набегах и играх. Потому с давних времен, таких, что иного не помнят даже самые старые старики, заведено так: не все девочки учатся шить, плести циновки, выделывать кожи и мастерить повозки. Когда девочка вырастает до верхнего обода тележного колеса, старики и старухи ее осматривают - и руки, и ноги, и длину их, и соразмерность, и сколько родинок, и в каких местах. Если совпадут девять секретных признаков, такую девочку уводят в общий шатер к мальчикам.
Там она с ними живет: учится скакать на коне, кидать аркан, махать саблей. С ними и выходит в круг костров, испытывать свою доблесть; как и мужчины, получает пояс и седло, если докажет, что достойна. Она даже жен брать может, чтобы заботились о ее пропитании и вооружении; такие женщины зовутся ее брачными сестрами, и она распоряжается их жизнями так же, как муж распоряжается жизнями своих жен. Одно отличие: не имеет права наказать их, если понесут ребенка от мужчины.
Если же женщина-воин сама понесет, то отдает ребенка либо своим брачным сестрам, либо женам мужчины, от которого понесла. Но такое случается редко. Говорят, женщины-воины пьют специальные настои; а еще говорят, что от тренировок и обрядов их тела утрачивают женскую суть. Правду знают только старики, да еще они сами.
Но иногда женщины-воины все-таки рожают детей. Зура и ее брат были детьми боевой матери, и потому никто не удивился, когда старики сказали свое слово и ее тоже отдали в шатер к мальчикам.
А потом мать ее пошла против хана, и им с братом обоим пришлось бежать. Зуре тогда едва сровнялось восемь весен, брат был вдвое старше.
- Что мы будем делать, акай? - спросила Зура, когда они дрожали в первую ночь, съежившись вдвоем под попоной. Четыре коня, стреноженные, ржали рядом в темноте. Небо нависало над ними, еще знакомое, но уже грозное и далекое. Словно чувствовало, что скоро они будут звать звезды чужими именами.
- Воевать, - отрубил брат. - На востоке, бывает, хорошо платят выученным бойцам. Заживем мы с тобой, акай, как ханы, будем на золоте есть, в каменных домах жить!
Зура тогда не знала, что брат говорил с чужих слов, что сам он никогда на востоке не был. Но правда в этих словах тоже была. С золота они есть не стали, а спали чаще под открытым небом, чем в каменных палатах, но война и тут их не оставила: дала кусок хлеба и глоток вина.
Война кровава и ненасытна: рыщет по земле, рвет человеческую плоть, сводит с ума.
Говорят, война как степной пожар: разгорается с одной искры, тушится до будущей зимы.
Говорят, война как лавина: достаточно резкого слова - и десяти деревень не бывало.
Зуре война дала все и отняла все. Она знала войну, ее приметы и ее повадки. Чувствовала нюхом, как чуют перемену погоды.
За двадцать или около того (она точно не помнила, сколько) лет Зура не научилась ничему, кроме войны. Но война, сказать по совести, успела ей осточертеть. А так называемая мирная жизнь не привлекала ничуть.
Прибрежная же война, хотя Зура в ней участвовала недолго, кипела уже года три. И продолжит, Зура знала, еще столько же.
И маг говорит - остановить!
Глупый человек.
Но… спас ее вместе со своей ручной рыбиной или кто он там. Морской закон морским законом, а по закону степи такие долги не забывают.