---------------------------------------------
Попогребский П
П.Попогребский
Было около семи утра, когда над домом взошло солнце, и его свет, расчлененный на пластинки в щелях пластмассовой шторы, покрыл стену комнаты четкими вертикальными линиями, как штрихами растра.
Нежные блики заиграли на боках продолговатого ящика, стоящего в углу. Оттуда послышался щелчок, и на панели засветилась шкала - электронный хронометр включил компьютер, который тотчас приступил к выполнению утренней программы: постукивая, разошлась на окне штора, комната наполнилась солнцем и веселой музыкой, проснувшись под которую можно сохранить свежесть и бодрость духа на весь день.
Человек, завозившийся на низкой лежанке в глубине комнаты, видимо, был немолод, ибо его пробуждение сопровождалось звуками, диссонирующими с приподнятой атмосферой только что народившегося дня: вздохами, покряхтываньем, звучным кашлем заядлого курильщика.
Усевшись в постели, он уставился в окно. Над крепкой его головой, свободной от лишних волос до самого темени, задорно торчал примятый во сне седой хохолок, отчего тяжелое лицо с волевыми складками по щекам приобрело неуместно проказливое выражение.
- Бог мой! - громко сказал он. - Какое утро!
Босиком прошлепал через всю комнату и распахнул окно. Его грудь обдало холодком, а в лицо пахнуло острым запахом сырой земли. Над садом еще витал зеленый туман, искрилась роса в траве под вязами, но песчаная дорожка, ведущая к дому, начале просыхать, и те места, куда не падала тень, уже посветлели.
Ясное утро таяло над деревьями, и мерно колыхался за кустами пласт неба, окованный камнем, - это в бассейне вздрагивала воде, отзываясь на толчки и шумы, порождаемые огромным городом, на окраине которого прятался под вязами дом Томаса Кинга, загадочный дом с просторной и низкой комнатой на втором этаже.
Солнце поднималось все выше, по стене поползли вверх потоки теплого воздуха.
- Сейчас выбежать бы на солнце в одних трусах, - мечтательно сказал Кинг, - сесть на дорожку и сыпать пригоршнями теплый песок себе на колени!
За долгие годы, которые Кинг провел наедине с самим собой, образовалась привычка думать вслух, и он перестал замечать это.
В кроне вяза, простершего ветви над самым домом, возились воробьи. Внезапно в их гомоне, от которого, казалось, шевелились листья, послышался какой-то особенный посвист, чистый и знакомый.
- Ага! Это овсянка! - с удовлетворением заключил Кинг и тут же подумал, что не зря запретил садовнику Ноксу опрыскивать одорантом дерево. Преданный Нокс беспокоился, что воробьи будят хозяина раньше времени.
- Но в вязе гнездятся не только воробьи, - глубокомысленно возразил бы Кинг Ноксу, будь он сейчас перед ним. - Вот - запела овсянка. Впрочем, нет. Это слишком мелодично для овсянки. Так кто же это?
И, решив обязательно спросить садовника об этой певунье, он отвернулся от окна и направился к лежанке, с которой уже исчезла постель, а вместо нее появилась сложенная в стопку его утренняя одежда - спортивный костюм из синего эластика. Одеваясь, Кинг мельком взглянул на себя в зеркало и замер - на его лице блуждала глуповато-радостная улыбка.
- Ну, что сияешь, старая галоша? - обратился он к своему отражению и попытался погасить улыбку, но в результате разулыбался во весь рот. Глаза совсем, как у мальчишки, которому пообещали купить велосипед.
- Впрочем, - уже ворчливо добавил он, - сейчас дарят не велосипед, а орнитоптер.
Неожиданный приступ радости слегка обеспокоил его, ибо никаких видимых причин к подобному веселью не было.