Наверху, в комнате с расписанными стенами, разбился кувшин из-под воды.
Фуллер отпрянул и опрометью бросился к двери. Та уже ходила ходуном - как если бы снаружи в нее стучались все обитатели преисподней. Ручка бешено крутилась то в одну, то в другую сторону. Краска пузырилась. Ключ в замке раскалился докрасна.
Фуллер оглянулся на Мэри, которая так и застыла в своей гротескной позе - с запрокинутой головой и широко раскрытыми глазами.
Он потянулся было к ручке, но дверь распахнулась, прежде чем он дотронулся до нее. Коридора не было. Вместо знакомого интерьера открылся вид на простиравшуюся до самого горизонта широкую дорогу. Эта панорама мгновенно уничтожила Фуллера Его рассудок не смог вынести такого зрелища - слишком велико было напряжение, обрушившееся разом на его нервы. Сердце Фуллера остановилось; желудок сжался, мочевой пузырь не выдержал; ноги задрожали и подломились. Когда он рухнул на пороге комнаты, его лицо пошло пузырями, как краска на ведущей в комнату двери, а тело задергалось на манер дверной ручки. Но к тому времени от Фуллера осталась лишь косная материя, не более восприимчивая к подобным страданиям, нежели дерево или сталь.
А где-то далеко на востоке его душа ступила на дорогу, ведущую к перекрестку, на котором всего секунду назад он умер.
Мэри Флореску поняла, что осталась одна. Наверху ее дивный мальчик, ее очаровательный шалун и притворщик корчился и пронзительно визжал в мстительных руках мертвецов, обхватывавших его обнаженное тело. И она, знала, какая судьба его ждет, видела его участь в глазах мертвецов, - впрочем, в этой судьбе не было ничего нового. Каждое истинное предание несет в себе рассказ о подобной пытке. Он должен был стать их исповедальной книгой, сосудом их воспоминаний. Книгой крови. Книгой, сотворенной из крови. Книгой, написанной кровью. Она вспомнила гримуары, чей переплет и чьи страницы были сделаны из человеческой кожи: она собственными глазами видела такие книги, даже держала их в руках. А потом она подумала о татуировках: некоторые демонстрировались на шоу уродцев, другие же, несущие послание матерям, встречались ей на улицах - на обнаженных спинах работяг. Книга крови - не такая уж редкая диковинка; книги крови повсюду.
Но на этой коже, на этой сияющей, нежной коже - о господи, вот где свершалось настоящее преступление! Когда острые осколки разлетевшегося вдребезги кувшина вспороли его плоть, юноша истошно завопил. Она ощутила его боль так, как если бы была на его месте, и боль эта была не столь уж кошмарна…
Однако он кричал. И вырывался, и проклинал своих мучителей. Они же не обращали никакого внимания на его душераздирающие вопли. Глухие к мольбам и оскорблениям, мертвецы сгрудились вокруг него и работали с ожесточенностью существ, которые были вынуждены слишком долго хранить молчание. Мэри слушала его жалобные, постепенно стихающие вопли и боролась со страхом, сковывавшим ее конечности. Она чувствовала, что должна, просто обязана подняться в ту комнату. Что бы ни происходило за дверью или на лестнице, он нуждался в ней, и этого было достаточно.
Поднявшись, она ощутила, что волосы ее встали дыбом и зашевелились, принялись сплетаться и расплетаться, будто змеи на голове у Медузы Горгоны. Реальность плыла - едва ли можно было назвать полом то, что виднелось у нее под ногами. Из-за призрачных стен на нее уставился зияющий, жуткий мрак. Сражаясь с беспомощной вялостью, что наваливалась на ее тело, она взглянула на дверь.
Там, наверху, явно не желали ее появления.
"Быть может, они меня даже побаиваются", - подумала она.
И эта мысль придала ей решимости: разве стали бы ее запугивать, если бы она, отворившая им путь в этот мир, не представляла для них угрозы?
Облупившаяся дверь была открыта. За ее порогом реальность жилого дома целиком уступила место чудовищному хаосу дороги мертвых. Мэри переступила порог, чувствуя под ногами твердую поверхность, - она лишь чувствовала ее, но не видела Над головой нависало небо цвета берлинской лазури, дорога была широкой и ветреной, и на обеих ее полосах толпились мертвецы. Она принялась расталкивать их, пробиваясь будто сквозь живых людей, и они провожали ее ненавидящими взглядами, поворачивая ей вслед тупые, осоловелые лица.
Мольбы остались позади. Теперь она никого ни о чем не просила; лишь, стиснув зубы и зажмурив глаза, осторожно передвигала ступни, пытаясь нащупать лестницу, которая должна была находиться где-то здесь. И наконец, наткнувшись на первую ступеньку, она чуть не упала, на что толпа мертвецов отреагировала воем и улюлюканьем. Но о чем именно говорили эти вопли?
Это была насмешка над ее неуклюжестью, или ее предупреждали о том, что она зашла слишком далеко?
Шаг. Другой. Третий.
Хотя ее дергали и тянули в разные стороны, мало-помалу она продвигалась вперед, преодолевая сопротивление толпы. Впереди уже виднелась дверь комнаты, за порогом которой, широко раскинув руки, лежал ее маленький лжец. Мэри видела сквозь дерево двери, смотрела на происходящее внутри. Над юношей склонились его мучители. Плавки были спущены до лодыжек: происходившее напоминало сцену изнасилования. Саймон больше не кричал, но в его обезумевших глазах застыли боль и ужас. По крайней мере, он был жив. Его разум был еще молод и пока не утратил своей природной сопротивляемости, лишь поэтому Саймон мог сопротивляться разворачивающемуся перед его глазами спектаклю.
Внезапно юноша судорожным движением вздернул голову и сквозь дверь посмотрел прямо на нее. В этой отчаянной ситуации в нем проснулся дар - несоизмеримый со способностями Мэри, но вполне достаточный для того, чтобы установить с ней контакт. Их глаза встретились. В море синего мрака, окаймленного цивилизацией, которой ни тот, ни другая не знали и не понимали, их сердца встретились и поженились.
- Прости меня, - беззвучно промолвил он, являя собой бесконечно жалкое зрелище. - Прости меня, прости.
И отвернулся, отвел свои глаза от ее лица.
К тому времени Мэри почти достигла вершины лестницы, хотя ноги ее еще ступали по невидимым, воздушным ступеням Сверху, снизу, со всех сторон ее окружали искаженные ненавистью лица путников, но впереди смутно маячил прямоугольник двери, сквозь который проступали доски и балки комнаты, где лежал Саймон. Юноша с головы до ног был покрыт кровью. На каждом дюйме его торса, лица, конечностей отпечатались иероглифы страдания. На какой-то краткий миг он попал в некое подобие оптического фокуса, и она увидела его лежащим в пустой комнате, в луче света, падавшем сквозь окно. Рядом - осколки разбитого кувшина. Но затем мир вновь потерял четкость, и сквозь реальность проступило невидимое. Здесь уже Саймон висел в воздухе, а на теле его выводили свои письмена мертвецы, периодически вырывая волосы с головы и тела, дабы очистить очередную страницу. Они чертили его подмышки, чертили глазные веки, чертили гениталии, в щелке меж ягодицами, на подошвах ног.
Лишь эти самые раны объединяли видимый и невидимый миры. Саймон, окруженный мертвыми авторами, Саймон, одиноко распростертый в комнате, - и тот и другой истекали, сочились кровью.
Наконец она добралась до двери. Ее дрожащая рука протянулась вперед, дабы ухватиться за твердую реальность дверной ручки, которая, несмотря на то что Мэри сосредоточила всю свою волю, по-прежнему оставалась лишь бледным призраком. Впрочем, и этого было достаточно. Ее пальцы ухватились за ручку, повернули ее и распахнули дверь, ведущую в комнату с письменами.
Он был там, прямо перед ней. Их разделяло не больше трех ярдов обезумевшего пространства Их глаза снова встретились, и они обменялись взглядами, общими для живого и мертвого миров. В этих взглядах сквозили жалость и любовь. Наигранные улыбки юноши сменились неподдельной нежностью, которая немедленно нашла отклик на ее лице.
И мертвые в страхе отпрянули. Их лица вытянулись, как будто кто-то с силой натянул кожу на их черепа; плоть принялась быстро темнеть, а голоса превратились в скорбный писк. Мертвецы предчувствовали свое поражение. Тогда Мэри потянулась к нему, и мертвецы расступились перед нею - они отрывались от своей жертвы и отлетали прочь, словно высохшие мухи, падающие с окна.
Она осторожно коснулась его лица В ее прикосновении было что-то от благословения, и у него из глаз хлынули слезы - потекли по обезображенным щекам, смешиваясь с кровью.
От мертвецов не осталось ни голосов, ни ртов. Они пропали на своей дороге, их злодейство снова затерялось в ином мире.
Постепенно комната стала приобретать свой прежний вид. Стали видны каждый гвоздь и каждая залитая кровью доска паркета под содрогающимся телом Отчетливо проступило окно - с вечерней улицы сразу донесся гомон детских голосов. Магистраль мертвых исчезла из поля зрения живых. Ее путники ушли во тьму, канули в забвение, оставив после себя только свои знаки и талисманы.
На площадке меж этажами дома номер шестьдесят пять лежало курящееся дымом и обугленное тело Реджа Фуллера. Мертвые ноги путешественников, проходящих перекресток, ступали на него. Наконец прибыла и собственная душа Фуллера - остановившись, она глянула сверху на то, что раньше было ее вместилищем. Но напирающая сзади толпа подтолкнула ее дальше, и душа двинулась туда, где должен был вершиться последний суд.
А в полутемной комнате Мэри Флореску стояла на коленях перед молодым Макнилом, осторожно гладя его окровавленную голову. Она не хотела покидать дом и звать на помощь; прежде она должна была убедиться в том, что его мучители уже не вернутся. Сейчас вокруг не было слышно ни звука, если не считать жалобного воя реактивного самолета, прокладывавшего в стратосфере путь к утреннему свету. Даже дыхание юноши было тихим и спокойным Каждое чувство обрело свое место. Зрение. Слух. Осязание.
Осязание.