Его руки еще ощущали складки на брюках, горячие, вязкие капли на коже. Его жизнь колебалась, привстав на цыпочки перед черной бездной, пока пальцы еще цеплялись за последнее чувство… А затем тело тяжело рухнуло на пол, подмяв под себя руки, жизнь, священный долг и все, что казалось таким важным.
Мясник был мертв.
Кауфман глотнул спертого воздуха и, чтобы удержаться на ногах, ухватился за один из ремней. Его колотила дрожь. Из глаз хлынули слезы. Они текли по щекам и подбородку и капали в лужу крови на полу. Прошло некоторое время: он не знал, как долго простоял так, погруженный в сон своей победы.
Затем поезд начал тормозить. Он почувствовал и услышал, как по составу прокатилось лязганье сцеплений. Висящие тела качнулись вперед, колеса прерывисто заскрежетали по залитым слизью рельсам.
Кауфманом снова завладело любопытство.
Свернет ли поезд в какую-нибудь подземную бойню, где Мясник хранил свои трофеи? А этот смешливый машинист, столь безразличный к сегодняшней бойне, - что он будет делать, когда поезд остановится? Но что бы ни случилось, вопросы были чисто риторическими. Ответы на них должны были появиться с минуты на минуту.
Щелкнули динамики. Голос машиниста:
- Приехали, дружище. Не желаешь занять свое место?
Занять свое место? Что бы это значило?
Состав сбавил ход до скорости черепахи. За окнами было по-прежнему темно. Лампы в вагоне замигали и погасли. И уже не зажигались.
Кауфман очутился в кромешной тьме.
- Поезд тронется через полчаса, - объявили динамики, точно на какой-нибудь обычной линии.
Поезд полностью остановился. Стук колес, свист ветра, к которым так привык Кауфман, внезапно стихли. Теперь он не слышал ничего, кроме гула в динамиках. И ничего не видел.
А затем - шипение. Очевидно, открывались двери. Вагон заполнился каким-то запахом - настолько едким, что Кауфман закрыл ладонью нижнюю часть лица.
Ему показалось, что он простоял так целую вечность - молча, зажав рот рукой. Боясь что-то увидеть. Боясь что-нибудь услышать. Боясь что-нибудь сказать.
Затем за окнами замелькали блики каких-то огней, высветивших контуры дверей. Огни становились все ярче. Вскоре света было уже достаточно, чтобы Кауфман мог различить тело Мясника, распростертое у его ног, и желтоватые бока трупов, висевших слева и справа.
Из гулкой темноты донесся какой-то слабый шорох, невнятные чавкающие звуки, похожие на шелест ночных бабочек. Из глубины туннеля к поезду приближались некие человеческие существа Теперь Кауфман мог видеть их силуэты. Кое-кто нес факелы, горевшие мертвенным коричневым светом. А шуршание, вероятно, издавали ноги, ступавшие по влажной земле или, быть может, причмокивающие языки; а может, то и другое.
Кауфман был уже не так наивен, как час назад. Можно ли было сомневаться в намерениях этих существ, вышедших из подземной мглы и направлявшихся к поезду? Мясник убивал мужчин и женщин, заготавливая мясо для этих каннибалов; и они собирались сюда, как на звон колокольчика в руке камердинера, чтобы пообедать в вагоне-ресторане.
Кауфман нагнулся и поднял нож, который выронил Мясник. Невнятный шум становился громче с каждой секундой. Он отступил подальше от открытых дверей, но обнаружил, что противоположные двери тоже открыты и оттуда тоже доносится приближающийся шорох.
Он отпрянул, собираясь укрыться под одним из сидений, когда в проеме ближней двери показалась рука - такая худая и хрупкая, что выглядела почти прозрачной.
Он не мог отвести взгляда. Но ужаса не было. Им снова завладело любопытство.
Существо влезло в вагон. Факелы, горевшие сзади, отбрасывали тень налицо, но очертания фигуры отчетливо вырисовывались в дверном проеме.
В них не было ничего примечательного.
Существо было таким же двуруким, как и он сам Голова - обычной формы, тело - довольно хилое. Забравшись в поезд, существо хрипло переводило дыхание. В его одышке сказывалась скорее врожденная немощь, нежели минутная усталость, что было весьма удивительно. Согласно образу, почерпнутому из книг, всякий каннибал должен быть рослым, выносливым человеком, а не такой вот жалкой развалиной.
Сзади из темноты поднимались все новые силуэты. Существа карабкались во все двери.
Кауфман очутился в ловушке. Взвесив в руке нож, чтобы приноровиться к нему, он приготовился к схватке с этими дряхлыми чудовищами. Одно из существ принесло с собой факел, и лица пришельцев озарились неровным светом.
Существа были абсолютно лысыми. Их иссушенная плоть обтягивала черепа так плотно, что, казалось, просвечивала насквозь. Кожу покрывали лишаи и струпья, а местами из черных гнойников выглядывала лобная или височная кость. Некоторые были голыми, как дети, - с сифилитическими, почти бесполыми телами. Груди превратились в кожаные мешочки, гениталии сморщились и почти втянулись внутрь тел.
Но еще худшее зрелище, чем обнаженные, представляли те, кто носил одежды. Кауфману не пришлось напрягать воображение, чтобы догадаться, из чего были сделаны полуистлевшие рваные лоскуты, наброшенные на плечи и повязанные вокруг животов. Напяленные не по одному, а целыми дюжинами или даже больше, будто некие патетические трофеи.
Предводители этого гротескного факельного шествия уже достигли висящих тел и с видимым наслаждением принялись поглаживать своими тонкими пальцами выбритую плоть. В разинутых ртах плясали языки, брызгавшие слюной на человеческое мясо. Глаза метались из стороны в сторону, обезумев от голода и возбуждения.
Внезапно одно из чудовищ заметило Кауфмана.
Его глаза разом перестали бегать и неподвижно уставились на незнакомца. На лице появилось вопросительное выражение, сменившееся какой-то пародией на замешательство.
- Ты… - пораженно протянул он.
Возглас был таким же тонким, как и губы, издавшие его.
Мысленно прикидывая свои шансы, Кауфман поднял руку с ножом В вагоне собралось десятка три существ, и гораздо больше тварей сгрудилось снаружи. Однако у них не было никакого оружия, и они выглядели совсем слабыми, - только кожа да кости.
Оправившись от изумления, существо заговорило снова. В правильных модуляциях его голоса зазвучали нотки некогда обаятельного, культурного человека:
- Ты явился следом за тем, другим, да?
Опустив взгляд, существо вдруг увидело тело Махогани. Ему понадобилось не больше секунды, чтобы уяснить ситуацию.
- Ну и ладно. Он был слишком стар, - объявило оно и, подняв водянистые глаза на Кауфмана, принялось внимательно изучать его.
- Да пошли вы все, - сказал Кауфман.
Существо попыталось улыбнуться. Забытая техника этого мимического упражнения проявилась в гримасе, оскалившей два ряда острых зубов.
- Теперь ты должен будешь делать это для нас, - проговорило существо, и его ухмылка стала еще более плотоядной. - Мы не можем жить без мяса.
Рука похлопала одно из человеческих тел. Кауфман не знал, что ответить. Он с отвращением следил за пальцами монстра, скользнувшими в щель между ягодиц и ощупывавшими выпуклую мякоть.
- Все это нам так же отвратительно, как и тебе, - добавило чудовище. - Но мы обязаны есть это мясо. Чтобы не умереть. Клянусь господом, такая пища не вызывает у меня аппетита.
И тем не менее с губ существа капала слюна.
К Кауфману вернулся дар речи. Он удивленно вслушался в собственный голос, в котором было больше смятения, чем страха.
- Кто вы? - Он вдруг вспомнил бородача из кафе. - Что с вами произошло? Какой-нибудь несчастный случай?
- Мы - отцы города, - сказало существо. - И матери, и дочери, и сыновья. Строители, творцы законов. Мы создали этот город.
- Нью-Йорк? - спросил Кауфман.
Неужели Дворец Услад был построен вот этими вот?..
- Задолго до твоего рождения, задолго до рождения всех живущих.
Продолжая разговаривать, существо сунуло, пальцы в рану висящего тела и начало ногтями отдирать нежную жировую ткань. За спиной Кауфмана послышались восторженные возгласы и скрип ремней, освобождаемых от трупов. Руки существ ласково, любяще оглаживали груди и выпуклости, сдирая с мяса кожу.
- Ты добудешь нам еще, - сказал отец. - Еще мяса. Больше. Твой предшественник был слишком слаб.
Не веря своим ушам, Кауфман уставился на него.
- Я? - наконец выговорил он, - Кормить вас? За кого ты меня принимаешь?
- Ты должен сделать это для нас. И для тех, кто старше, чем мы. Для тех, кто был рожден еще до того, как родилась сама мысль об этом городе. Для тех, кто был рожден, когда Америка была лишь лесами и пустыней.
Хрупкая рука протянулась в сторону окна.
Последовав за этим указующим жестом, взгляд Кауфмана вонзился во мрак. Совсем рядом с поездом находилось нечто такое, чего он до сих пор не видел. Это был не человек, нечто куда больших размеров.
Существа расступились, чтобы Кауфман мог подойти и рассмотреть поближе неведомое существо. Однако его ноги наотрез отказывались сдвигаться с места.
- Иди, - сказал отец.
Кауфман снова подумал о городе, который любил. Неужели это и правда его старейшины, его философы и создатели? И ему пришлось уверовать в это. Возможно, там, на поверхности, преспокойно живут люди - бюрократы, политики, представители всех видов власти, - которые знают эту страшную тайну. Именно они все прошлые века поддерживали существование этих чудовищных тварей, кормили их, как дикари потчуют ягнятами своих богов. Ибо во всем ритуале было нечто ужасно знакомое. Это знание ударом колокола отозвалось даже не в сознании Кауфмана, а в более глубокой, более древней части - в его существе.
Ноги, более не подчинявшиеся рассудку и повинующиеся только инстинкту поклонения, сделали шаг вперед. Он прошел сквозь коридор тел и вышел из вагона.