Александров очнулся в сумерках и почувствовал присутствие жены. Почти каждый день в эти бесконечные полгода, едва окончив работу, Люда прибегала сюда, сидела у его изголовья, страдающая и молчаливая.
Веселая и здоровая, яркая спортсменка, Люда привыкла на все в мире смотреть с уверенным эгоизмом красивой молодости. Она оказалась совсем не подготовленной к удару, поразившему ее умного и сильного друга - мужа. Катастрофа надломила ее. Люда растерялась, не зная, как лучше ей поддержать любимого в тяжелом несчастье. Проливая потоки слез от жалости к нему и к себе, она продолжала искать в нем прежнюю верную опору, не ощущая или не понимая, что он нуждается или в уверенной поддержке, или хотя бы в покое от ее страданий и забот. Люда мучилась сама и терзала мужа, полного острой жалости к своей подруге, хорошей и верной, только лишь оказавшейся неумелой и слабой в час испытания. Но постепенно геолог привык к тому, что Люда приходила то наигранно-бодрая, невольно раздражавшая его своим цветущим здоровьем, то печальная, очевидно решив, что показная бодрость не дает нужного результата и лучше быть самой собой. И сейчас она тихо сидела на белом табурете, не сводя грустных голубых глаз с постаревшего лица мужа.
Александрову не хотелось расставаться со сновидением. Он увидел себя молодым студентом третьего курса, приехавшим на Урал для геологической съемки. Неутомимо лазал он по обрывам холодной Чусовой, ночевал или прямо на берегу реки, или поднимался по шатким лестницам на душистые сеновалы. Засыпал накрепко, полный беспричинной радости и ожидания всего интересного, что обещал ему следующий день. Хозяйки встречали его приветливо, пригожие девушки улыбались, когда, усталый, он появлялся в той или другой деревне, прося ночлега и пищи. Захватывающе развертывалось перед ним давнее прошлое Уральских гор
- тема его будущей дипломной работы. Как всегда бывает во сне, этот кусочек прошлой жизни казался особенно легким, светлым, и он отчаянно цеплялся за него, чтобы не очутиться в безрадостном настоящем.
Жена встревожилась, коснулась губами его лба, определяя жар, и шепнула осторожно:
- Что с тобой, мой Кир?
Юной практиканткой Люда приехала в его партию. Александров показался Люде похожим на древнего владыку и тайно назывался царем Киром. Прозвище сделалось нежным именем мужа.
- Я видел хороший сон, - тоска заставила дрогнуть его голос, - как будто я молодой, и лазаю по обрывам Чусовой, и брожу сам по себе от села до села, и… - Геолог умолк и лежал молча, не глядя на жену, слыша лишь ее участившееся дыхание.
Слеза капнула на подушку рядом с его ухом, потом и на ухо. Жалость, горькая в своей беспомощности, стеснила его грудь. Александров открыл глаза и положил руку на плечо жены.
- Не плачь, мне было хорошо. Почаще видеть сны и подольше бы спать - время шло бы скорее…
Люда заплакала навзрыд, и он смущенно улыбнулся.
- Ну вот, хотел тебя утешить, а ты - что ж? Кстати, я сегодня думал о тебе и…
Жена настороженно выпрямилась, утирая слезы.
- Я никуда не поеду, я тебе сказала раз навсегда.
- Если ты хочешь, чтобы мне было еще тяжелее, - безжалостно сказал Александров. - Надеяться больше не на что. Перевезешь меня домой, Феня будет присматривать, а я… учиться жить по-новому. Время уходит, твоя партия в поле, и ты теряешь драгоценные дни! Нечего скрывать, я ведь знаю, что в этом году надо защищать запасы твоего Чамбэ, разведки которого ты добивалась шесть лет…
Люда упрямо мотала головой, всем видом показывая, что не хочет слушать.
Александров рассердился:
- Смотри, я ведь могу и прогнать тебя!
- Нет! Я уеду, но не сейчас. А сейчас я нужна тебе. Ты еще должен поехать в санаторий под Кызылом…
- Нужен мне этот санаторий!
- Только для перемены обстановки, милый! Уйти от всего, что здесь выстрадано, найти себя снова…
- Меня, геолога Кирилла Александрова, уже полгода как нет и не будет больше… не будет и твоего Кира, таежного владыки. Оба умерли, будет теперь кто-то другой, обитающий в четырех стенах…
Люда резким движением откинула со лба волосы.
Дверь палаты распахнулась, и дюжие санитарки внесли носилки с больным. Сестра обогнала их при входе и приблизилась к койке Александрова.
- Не возражаете, если положим рядом с вами? Больной стал просить, как только узнал, что вы здесь.
- Кто это? Впрочем, конечно, не возражаю. У окон лучше!
С носилок поднялась голова с взлохмаченными седыми волосами.
- Кирилл Григорьевич, вот где пришлось встретиться!
- Фомин, Иван Иванович! Как хорошо! Но что же это с вами? - обрадованно и встревоженно воскликнул Александров.
- Со мной малая беда - ревматизм одолел, - ответил старик, подпирая голову согнутой в локте рукой, - а вот с вами, я слыхал, большая. Да, большая… Сколько мы не виделись? Скоро уж лет двадцать?
- Двадцать, точно. Люда, это Иван Иванович Фомин, мой старый забойщик, с которым я сделал свои первые таежные экспедиции. Сразу же после окончания института…
- О, я много о вас слышала! Кирилл любит про вас вспоминать. Первая геологическая экспедиция - первая любовь!
Сестра сделала Люде знак, и та заторопилась.
- Ухожу! Действительно, поздно. Но сегодня я спокойней тебя оставляю.
Приветливые серые глаза старого горняка чем-то успокоили Люду.
* * *
- Это что же за специальность такая - забойщик? - спросил скептически молодой сосед по палате, радист, сломавший руку при падении с верхового оленя. - Шахтер, что ли, по углю или по руде?
- По старому счету - горняк на все руки: и по углю, и по руде, хоть по соли, а золота-то не миновать стать! - весело ответил старик, с кряхтеньем поворачиваясь к собеседнику.
- На все руки - это хорошо. А разряд какой?
- Что тебе? - не понял Фомин.
- Разряд, спрашиваю, какой? Ну, ставка тарифной сетки.
- Вот ты про что, - протянул старик. - Ставки бывали разные, и малые и большие, только интерес непременно большой.
- И много ты заработал с этого интереса - койку в больнице?
- Между прочим, и Ленинскую премию, - спокойно сказал Фомин.
- Как это - Ленинскую? - остолбенел молодой радист. - За что это?
- Стало быть, есть за что, - не скрывая насмешки, ответил Фомин.
- Погодите-ка, Иван Иванович, - вмешался Александров, - я припомнил, читал в приказе по министерству. Вас представили к премии за открытие важного месторождения вместе с инженером… забыл, как его…
- Васильев Семен Петрович. Это точно, мы с ним вместе!
- Пофартило, значит, в тайге, - с завистью сказал радист. - Конечно, горняку лучше, не то что нашему брату. Больше десятипроцентной надбавки не выслужишь!
- Фарт - не то слово, паря, - недовольно возразил забойщик. - Фарт - когда дуром наскочишь на шальное счастье. Как назвать его, если долго ищешь, ниточку найдешь, потеряешь, обратно найдешь, и так не один год. Да и не в тайге вовсе, на угольных шахтах это было!
Александров, по-настоящему заинтересованный, попросил Фомина рассказать, и старик охотно согласился.
- Встань-ка, паря, - обратился он к радисту, - да окошко отвори. Продух будет, я покурю тишком.
Старик молниеносно свернул самокрутку, чиркнул спичкой и выпустил густую струю дыма. Радист последовал его примеру, извлек из-под тюфяка измятую пачку сигарет и уселся на койку в ногах у Фомина. Тот поморщился и пробормотал:
- Сел бы ты, паря, лучше к себе…
- А чем я тебе помешаю? - оскорбился радист.
- Не то дело, паря, уважения в тебе к старшим нету: не спросясь - плюх на чужую койку. А мне с тобой панибратствовать ни к чему: еще невесть какой ты человек.
Молодой радист обиделся, отошел к окну и стал выдувать дым сквозь сетку, внося панику в ломящуюся снаружи тучу комаров. После утреннего обхода и процедур в больнице стало тихо. Во дворе негромко переговаривались няни.
- Рассказывать тут долго нечего, - начал Фомин. - Утомился я от таежного поиска, ребята подросли, надо было учить их в хорошем месте. Словом, я вышел в жилуху и стал работать на угольных шахтах, да не год, не два, а девять кряду. Сначала вроде в тайге вольнее казалось, а потом попривык, обзавелся домом, детей выучил и сам умнее стал - книжек-то побольше, чем в тайге, читать довелось. Кирилл Григорьевич знает: такая у меня манера - доходить до корня, везде интерес иметь, к чему, казалось бы, нашему брату и не положено. Узнал я много преудивительного: как столь давно, что и представить не можно, был на нашей земле сибирской климат вроде африканского и повсюду громадные болота, а в них леса, тайги нашей густее. Росли тогда деревья скоро, пропадали тоже скоро, и гнили они тыщи лет. Торфа из них пласт за пластом впереслойку с глинами накладывались, прессовались, уплотнялись
- так угли наши и получились. Сам я стал присматриваться к углю и находить то отпечатки невиданных листьев, как перья павлиньи, то стволы с корой точно в косую клетку, то плоды какие-то. Иногда встречались нам в подошве пласта высоченные пни с корнями, прямо в ряд стоят, будто заплот. А в кровле то рыбки попадутся, то покрупнее звери, вроде зубастые крокодилы, только кости расплюснуты и тоже углем стали. Меня уж стали знать на шахте. Сначала смешки, горным шаманом прозвали, а потом стали мне диковины приносить и расспрашивать. Я, конечно, писал о находках в Академию наук, оттуда приезжал молодой парень. Видит-то плоховато, а все досконально знает, наперед говорит, что где должно быть. Подружился я с ученым, он мне книжки, опять же как приедет - лекции для всей шахты. Куда как интересней стало работать, как понимать начал я эту угольную геологию…
- За это и премию сгреб? - недоверчиво хмыкнул радист.