* * *
…Начался второй акт. Сцена изображала гостиную в доме Солнцевой (Любарская). Собираются гости, приходит комик Матадоров (Лучинин-Кавказский), с которым хозяйка ведет напряженный разговор, так как она ожидает появления своего любовника Тиходумова (Закатов), изменившего ей с баронессой. Должна произойти сцена, полная глубокого драматизма. Объяснение на первом плане; в глубине сцены - тихий разговор ничего не подозревающих гостей…
Когда поднялся занавес, на сцене была одна Солнцева. Она ходила по сцене, ломала руки и, читая какую-то записку, шептала:
- Неужели? О, негодяй!
В это время в гостиную вошла группа гостей, и Солнцева, согнав с лица страдальческое выражение, приветливо встретила пришедших.
Она поклонилась молчаливым гостям, поцеловалась с купчихой Полуяновой (Марыськиной), и, когда суфлер сказал: "Ах, это вы… вот приятный сюрприз!" - хозяйка тоже обрадовалась и покорно повторила:
- Ах, неужели же это вы! Вот так приятный сюрприз!
Марыськина посмотрела вдаль и печально прошептала:
- Наконец-то собралась к вам, милые мои!
- Очень рада, - приветливо сказал суфлер. - Садитесь.
Хозяйка дома вполне согласилась с ним:
- Очень рада! Чрезвычайно. Отчего же вы не садитесь? Садитесь!
Марыськина истерически засмеялась и, теребя платок, сказала:
- Сяду и даже чашечку чаю выпью!
Она опустилась на диван, и сердце ее больно сжалось.
"Все… - подумала она. - Все! Вот она и роль!.."
И неожиданно сказала вслух:
- Да… что-то жажда меня томит, с самого утра. Ну, думаю, приеду к Солнцевым - там и напьюсь.
Солнцева недоумевающе взглянула на купчиху.
- Сделайте одолжение, - согласился гостеприимный суфлер.
- Пожалуйста! Сделайте одолжение… Я очень рада, - преувеличила Солнцева.
- Да… - сказала Марыськина. - Ничто так не удовлетворяет жажду, как чай. А за границей, говорят, он не в ходу.
- Замолчите! - прошептал суфлер, меняя обращение с купчихой Полуяновой. - "Солнцева отходит к другим гостям".
- Что это вы, милая моя, такая бледная? - спросила вдруг Марыськина. - Неприятности?
- Да… - пролепетала Солнцева.
От приветливости суфлера не осталось и следа.
- Молчите! Почему вы, черт вас дери, говорите слова, которых нет? "Солнцева отходит к другим гостям"! Солнцева! Отходите!
Солнцева, смотревшая на Марыськину с немым ужасом, напрягла свои творческие способности и сочинила:
- Извините, мне надо поздороваться с другими. Вам сейчас подадут чай.
- Успеете поздороваться, - печально прошептала Марыськина. - Ах, если бы вы знали, душечка… Я так несчастна! Мой муж - это грубое животное без сердца и нервов!
Марыськина приложила платок к глазам и истерически крикнула:
- Лучше смерть, чем жизнь с этим человеком.
- Замолчишь ли ты, черт тебя возьми! - прошептал энергично суфлер. - Оштрафует тебя Николай Алексеич - будешь знать!
- Передо мной рисуется другая жизнь, - сказала Марыськина, ломая руки. - Я рвусь к свету! Я хочу пойти на курсы. О доля, доля женская! Кто тебя выдумал?!
- Успокойтесь! - сказала Солнцева и повернула к публике свое бледное, искаженное ужасом лицо. - Извините… Я пойду к другим гостям.
Марыськина схватилась за голову.
- К другим гостям? А кто они такие, эти гости? Жалкие паразиты и лгуны. Агриппина Николаевна! Здесь перед вами страдает живой человек, и вы хотите променять его на каких-то пошляков… О бож-же, как тяжело… Все знают только - ха-ха! - богатую купчиху Полуянову, а душу ее, ее разбитое сердце никто не хочет знать… Господи! Какое мучение!
- Она с ума сошла! - сказал вслух суфлер и, сложив книгу, в отчаянии провалился вниз.
- Пусть я не святая! - вскричала Марыськина, подходя к рампе. - Я женщина, и я люблю… Пусть! И знаете кого?
Она схватила Солнцеву за руку, нагнула к ней искаженное лицо и прошипела с громадным драматическим подъемом:
- Я люблю вашего любовника, которого вы ждете! Он мой, и я никому его не отдам. Вам написали насчет баронессы - ложь! Я его люблю! Что, мадам, кусаете губы? Ха-ха! Купчиха Полуянова никого не стесняется - да! Я имею любовника, и фамилия его - Тиходумов.
- Вон со сцены! - прорезал из-за кулис режиссер.
"Истерику бы, - подумала Марыськина. - Если уж чем выдвинуться, то истерикой".
Она закрыла лицо руками, опустилась на диван, и плечи ее задрожали… Плач перемешался с хохотом, и из уст вырывались отрывочные слова:
- Пусть! Пусть… Я его вам… не отдам. Ты у меня его не возьмешь… змея!
Никогда зрителям не приходилось видеть более жалких, растерянных лиц, чем у актеров на сцене в этот момент. Все так привыкли говорить только по тетрадкам весом в два фунта, в фунт и четверть фунта, что самые простые слова, вырывающиеся у присутствующих при истерике, никому не приходили в голову.
И в то время, когда купчиха Полуянова билась в истерике, два гостя рассматривали картину, и один говорил другому вызубренные наизусть слова:
- А эта Солнцева богато живет… У нее шикарно!
- Говорят, у нее что-то есть с Тиходумовым.
- Кто говорит? Я об этом ничего не слышал…
Никому не пришло в голову даже предложить воды плачущей купчихе. Нахохотавшись и наплакавшись вдоволь, она встала и, пошатываясь, сделала прощальный жест по направлению к Солнцевой:
- Прощай, низкая интриганка! Теперь я понимаю, почему ты предлагала мне чаю! Я видела через дверь, как твой сообщник сыпал мне в чашку белый порошок. Ха-ха! Купчиха Полуянова только сама, собственной рукой, перережет нить своей жизни! Не вам, червям, бороться с ней! Прощайте и вы, пошлые манекены, и ты прощай, жалкий, хихикающий Матадоров! Туда! Туда иду я, к светлой, лучезарной жизни!
Марыськина вышла… и гром аплодисментов, низринувшись с галерки, разбился внизу, прокатился по партеру и замер в снисходительно похлопавших первых рядах…
* * *
Усталая, опустошенная, прошла Марыськина за кулисы, повернула в уборную и наткнулась на режиссера, который бежал прямо к ней.
- Вот твои вещи - их уже уложили. Тебе следовало двадцать восемь рублей, минус двадцать пять штрафу - три! На.
- Ладно, - сказала устало Марыськина. - Пусть… вещи на извозчика.
- Никифор! Выброси на извозчика ее вещи.
- Прощайте.
- Вон!
Сверх платья купчихи Полуяновой Марыськина натянула дряхлое, истасканное пальто, размазала рукой по лицу грим и с непроницаемым видом вышла, споткнувшись о порог.
Человек, у которого были идеи
Посвящается Н.А. Тэффи
I
Его звали Калакуцкий - он сам сказал мне это. Называю его фамилию для того, чтобы всякий знал, кто такой Калакуцкий, если Калакуцкий появится на горизонте. Если появится на горизонте человек с озабоченным выражением лица, маленький, крепкий, худой, черноволосый, с энергичными жестами и бодрым взглядом на будущее, человек в потертом костюме, но имеющий в одном из его карманов ключ к богатству, - если он появится, то это и будет Калакуцкий.
Он и ко мне пришел - этот Калакуцкий, - человек с усталым, но энергичным и озабоченным выражением лица, носивший, вероятно, еще недавно глубокий траур по одному из своих родственников и снявший на днях этот траур со всего себя, кроме одного места - ногтей, вид которых доказывал, что обладатель их никак не мог утешиться, потеряв родственника.
- Давно собираюсь к вам, - сказал он, - да все был занят. Я - Калакуцкий. Много слышал о вас как о способном человеке и поэтому пришел к вам, ибо такой человек должен оценить меня.
Он сделал передышку.
- Я могу быть вам очень полезен.
- Да? Чем?
- А видите ли, я с ног до головы набит различными идеями; я, так сказать, ящик Пандоры, с тою лишь разницей, что содержимое ящика Пандоры было - змеи, а я - вместилище идей.
- Чего же вы хотите?
- Поделиться с вами. Вдвоем мы сможем завоевать весь мир.
- Это идея, - усмехнулся я.
Он энергично потер ладони одну о другую.
- Видите - первая идея уже дана. Но серьезно, когда вы увидите, что я за человек, вы должны меня прямо с руками оторвать.
- От чего?
- Как это так - от чего?
- От чего оторвать? Вы к чему-нибудь прикреплены?
- Увы, теперь нет. Служил в контроле сборов, но ушел, потому что служить где-нибудь мне - равносильно, как если бы алмазом резать кисель. И вот теперь я свободен - пользуйтесь.
- Гм… Ну, давайте-ка на пробу какую-нибудь идею…
- Идею? Пополам, конечно?.. Слушайте! Прежде всего журнал! Мы должны издавать журнал совершенно нового типа и новых задач. Такого журнала, ручаюсь вам, еще не было и, держу пари, - не будет. Были журналы для актеров, для художников, даже для каких-то резчиков по металлу и текстильных рабочих… А такого не было.
- Для кого же будет ваш журнал?
Калакуцкий сложил руки на груди и, глядя на меня в упор, отчеканил:
- Журнал специально для потерпевших кораблекрушение!
Я вскочил с места.