* * *
Ночью меня снова донимали кошмары. Собственно, это был один и тот же сон - все та же череда ужасных событий и образов, ни один из которых припомнить конкретно я не мог, что однако не мешало мне пробуждаться от собственного крика в холодном поту. А пару раз имело место даже такое - как мне позже рассказывали Говард и Рольф, - что им приходилось держать меня изо всех сил, чтобы я ненароком не поранил себя, отбиваясь от своих невидимых врагов. Я никогда не помнил своих сновидений целиком, лишь отдельные эпизоды, и главным действующим лицом в них был мужчина с бородой и белоснежной, зигзагообразной прядью и еще какое–то отвратительное создание, которое я так толком и не запомнил: черное с бешено хлещущими по сторонам щупальцами с роговыми кинжалами на концах, а с них капала кровь. И еще голоса, бормотавшие что–то на непонятном мне языке. И голоса эти, и сам язык был древнее нашего человеческого праязыка, а возможно, древнее и самого рода человеческого. Может быть, это и к лучшему, что мне не удавалось вспомнить подробностей. Может, вспомни я их, и разум мой тут же помутился бы от этих видений. Впрочем, с меня было достаточно и того, что все осталось в памяти - видимые словно сквозь какую–то пелену или дымку пейзажи, какие–то диковинные города, где доминировал черный и иные темные тона, для описания которых не хватало слов, немыслимо и жутко деформированные предметы, озера, заполненные глянцево–черной жижей, по берегам которых рыскали невиданные страшенные существа…
Я с трудом отогнал от себя эти видения, подошел к окну и сделал глубокий вдох. Было холодно, пахло снегом и морской водой. Некоторое время я оставался стоять у раскрытого настежь окна, глубоко дыша и наслаждаясь едким пощипыванием свежего воздуха, хлынувшего в мои легкие. Эта легкая, но приятная боль хоть и ненадолго, но все же изгоняла то неприятное, глухое шевеление, терзавшее в последнее время мой мозг, возвращала способность мыслить ясно. Еще с минуту я стоял так, наслаждаясь прохладой и глядя вниз на улицу. Время уже близилось к полудню, и на улице было многолюдно. Люди шли куда–то по своим делам, обычным делам в этот обычный ноябрьский полдень. Вся эта картина была пронизана спокойствием, и если бы не темные грозовые тучи, сгустившиеся на горизонте, и не долетавшее оттуда время от времени тихое погромыхиванье, то ее можно было даже назвать идиллической. Бросив взгляд на улицу, я закрыл окно и повернулся к Говарду.
- Ты не все мне рассказал, - произнес я.
Он медленно опустил газету, посмотрел на меня и устало улыбнулся. Он вообще выглядел устало. Под глазами его залегли глубокие, темные круги, и пальцы едва заметно подрагивали, когда он складывал газету. В противоположность мне в прошлую ночь он и глаз не сомкнул - они с Рольфом поочередно дежурили у моей постели каждую ночь, и роль сиделки нынче досталась Говарду.
Зевнув, он отбросил газету на пол, встал и прошествовал к камину, протянул дрожащие руки к огню и поежился. Пока окна были раскрыты, в комнату проник ноябрьский холод, и сейчас и я сквозь тонкую ночную рубашку почувствовал его. А Говарду, в том состоянии, в котором он пребывал сейчас, это должно быть вдвойне неприятнее. Он, судя по всему, комментировать мою фразу не собирался.
- Что ты на это скажешь? - нетерпеливо продолжал я. Мой голос слегка дрожал, и я понять не мог, от чего - то ли от гнева, то ли от холода. У меня уже вошло в своего рода привычки задавать этот вопрос то Говарду, то Рольфу - в зависимости от того, кто выполнял при мне роль сиделки. И, как и следовало ожидать, мне неизменно отвечали уклончиво, либо просто предпочитали отмалчиваться.
- Что я должен сказать? - отозвался Говард. Повернувшись, он посмотрел на меня со смесью сочувствия и озабоченности во взгляде, что всегда приводило меня в бешенство. С тех пор как мы прибыли в Дэрнесс и я стал здесь оправляться от моих кошмаров, он только и делал, что без конца одаривал меня сочувственными взглядами. Такими взглядами смотрят на заболевших детей или на умирающих, но я ни под одну, ни под другую категорию не подходил.
Гнев поднялся во мне темной волной. Я шагнул к нему и довольно бесцеремонно взял за рукав.
- Не прикидывайся дурачком, Говард, - раздельно произнес я. - Ты отлично понимаешь, что я имею в виду. С тех пор как мы покинули Лондон, ты все время юлишь, делаешь вид, что не понимаешь меня. Я наконец желаю знать, что здесь идет за игра.
Говард вздохнул.
- Ты ведь еще нездоров, мальчик, - ответил он. - Почему бы тебе не обождать, пока…
В бешенстве махнув рукой, я прервал его:
- Прекрати, Говард, - сказал я. - Я не глупое дитя, с которым можно говорить в таком тоне. Вот уже целую неделю я валяюсь на этой чертовой кровати, ты сидишь здесь со скорбной миной и смотришь на меня так, будто уже снимаешь мерку для моего гроба.
- Если бы все было только так, - пробормотал Говард. - Если бы речь шла только о наших жизнях, я был бы опечален гораздо меньше. Но… - Вздохнув, он прошел мимо меня и снова уселся в кресло, в котором провел всю прошлую ночь.
- И снова туманные намеки, - неприязненно произнес я. Но гнев в моем голосе был, скорее, деланным, и я чувствовал, как во мне просыпается покорность. Спорить с Говардом было просто невозможно, если он сам этого не желал. Пристально посмотрев на него, я прошел к постели и нагнулся за одеждой. Хватит с меня недельного бездействия.
- Куда это ты собрался? - бесстрастно спросил Говард.
- Вот, одеваюсь, - с раздражением прошипел я, стараясь попасть ногой в брючину. Но стоило мне лишь наклониться, как у меня тут же закружилась голова, и последнее, что я запомнил, было лицо Говарда и мелькнувшие перед моим лицом половицы.
- Ну как? - спокойно осведомился он. - Убедился?
Я ничего не сказал. Это был уже не первый приступ дурноты и слабости. С момента моей встречи с ВЕЛИКИМИ ДРЕВНИМИ они происходили со мной не раз, правда, не так часто, как кошмарные сновидения, но с завидной регулярностью. И каждый новый такой приступ был мучительнее предыдущего. В первый раз это была всего лишь внезапно подскочившая к горлу тошнота, сопровождавшаяся легким, даже не лишенным приятности головокружением. А сейчас я на секунду или две лишился сознания…
- Говард, - пробормотал я. - Я…
- Ничего, ничего, - улыбнулся он, помог мне подняться и сопроводил до постели. - Я ведь очень хорошо понимаю тебя, Роберт, - чуть смущенно пробурчал он. - Будь я на твоем месте, я, вероятно, тоже стал проявлять нетерпение. - Он вдруг рассмеялся. - Может быть, я бы и недели не вынес. Но тебе покой необходим. Рана твоя гораздо, серьезнее, чем ты предполагаешь.
Я инстинктивно тронул рану на лбу. Она давно зажила, и все, что от нее осталось, - это тонкий, видимый лишь пристальному глазу, белый шрамик. И эта белая прядь. Прядь белоснежных волос над правой бровью, тянувшаяся почти до макушки. Клеймо, которое я обязан теперь носить до конца дней своих.
- Тебе необходимо щадить себя, Роберт, - продолжал. Говард. - Я говорю эго вполне серьезно. Тебе выпало пережить такое, чего не переживал никто из людей. Уже один вид кого–либо из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ способен убить или, в лучшем случае, лишить рассудка. Твой отец Родерик тогда полгода пролежал пластом, борясь со смертью.
- Именно это я и имею в виду, - мрачно ответил я. - Я ненормальный человек, Говард. И хочу знать, что со мной. Кто я есть.
- Сын своего отца, - спокойно ответил Говард.
- А кем был мой отец? Кроме того, что он бы Родериком Андарой и колдуном?
На этот раз раздумывать над ответом пришлось Говарду.
- Я… расскажу тебе все, - ответил он после долгого молчания. - Но не сейчас, Роберт. Не сейчас и не здесь. Это очень долгая история, а сейчас перед нами стоят более важные проблемы. Когда мы найдем затонувший корабль и ящик…
- …тогда ты, несомненно, найдешь иной способ уклониться от этого разговора, - докончил я за него.
Не следовало мне наносить этот удар. У меня не было причин усомниться в искренности и дружбе Говарда, но после недели, проведенной в одних только размышлениях и попытках разобраться с вопросами, на которые я никак не мог найти ответы, мне уже было все равно, как он это воспримет.
- Почему ты никак не хочешь верить мне, Роберт? - негромко спросил он. Взгляд его погрустнел. - Что еще я должен сделать, чтобы наконец доказать тебе, что я на твоей стороне?
- Ничего, - ответил я. - Ничего тебе не нужно мне доказывать, Говард, потому что я в этом не сомневаюсь.
- Тогда прекрати задавать мне эти вопросы, - серьезно сказал Говард. - Ты все узнаешь, как только придет время.
Я уставился на него, дотронулся до шрама на лбу.
- Это ведь связано со шрамом, правда? - тихо спросил я. - И этой раной.
Говард молчал, уголки рта его едва заметно вздрогнули, и он отвел взор. Пальцы его стали нервно поигрывать серебряным портсигаром.
- Это ведь не просто рана, да? - продолжал я натиск. - Эта царапина уже давно зажила, а лучше ведь мне не становится и…
- Рана была воспалена, - перебил меня Говард. - В нее попала грязь. Ты ведь сам слышал, что говорил врач.
И это тоже было лишь отговоркой. Врач, к которому они с Рольфом отвели меня, говорил только то, что от него потребовали, не больше и не меньше, и чтобы догадаться об этом, не нужно даже было обладать моим даром отличать правду от лжи. Тем более, что Говард был плохим актером.
- Чушь, - не повышая голоса произнес я.
- Ты…