- Уверен? Знаешь такую поговорку: 'наглость - второе счастье'? - напряженно засмеялся Генрих и смахнул со лба крупные капли пота. Он 'впрялся' за Петра и только сейчас стал осознавать последствия. - Увидел, как тебя обступили, и решил: ну все, сейчас резать будут. Не мог спокойно на это смотреть.
- Брось, чифира наглотался?
- Допинг не употребляю, - улыбнулся Генрих. - хотя да, мотор колотится как бешеный. Может, закурим?
Так все и началось! А как-то ночью в бараке - ясно же было, что будет продолжение! - кинулись в свару. Петр и... Генрих. В ответе за подопечного. Пара знакомых подстраховали, сами не вмешивались, мусоров 'секли' - если что... Да и не требовалось их вмешательства: несмотря на все ножи, заточки и прочие обрезки труб, Генрих один справился. И Петра из-под в последний миг увел из-под удара заточкой. Зато потом устроил ему показательный урок, чтоб зарубил на носу раз и навсегда: не поймет его здешний контингент... Но, по-моему, он так и не зарубил. В общем, опекал Генрих художника все время до освобождения Петра. А освободился он на восемь месяцев раньше Данзаса.
Выставка произвела на Генриха неоднозначное впечатление. Где-то он читал мнения специалистов, что все виды авангардного искусства являются полноценным здоровым творчеством художников, но некоторые произведения он назвал про себя обыкновенным бредом. Пока он рассматривал полотна, многие из которых были созданы из дурно пахнущих материалов, он невольно обратил внимание на молодую и красивую женщину, черноглазую длинноволосую брюнетку. Интересно, что она делает на выставке авангардистов?
Девушка отошла, и Генрих тут же забыл о ней. Постояв еще минут десять в спокойной умиротворяющей тишине выставки, вышел, невольно озадаченно вздохнув. Увиденные произведения требовали неспешного осмысления.
День был в самом разгаре, но до встречи с Виктором Ивановичем было еще достаточно времени, чтобы успеть побродить по улицам города, и Генрих неторопливо побрел по переулкам Староконюшенной слободы к Арбату, прикидывая, как ему строить разговор.
Арбат до недавнего времени представлял собой своеобразную галерею разнообразных самодеятельных искусств, музей, подиум, театр и рынок одновременно. Здесь безвестные ремесленники рисовали портреты гуляющих, оживленно продавали картины, разнообразные сувениры, безделушки, косметику, игрушки, мороженое, время от времени выступали клоуны, самодеятельные хоры и ансамбли, бренчал на гитаре самодеятельный 'бард', какие-то мальчики и девочки танцевали и пели, и весь этот возбуждающий водопад шумов действовал на людей ничуть не хуже глотка вина.
Генрих остановился у маленького лотка с деревянными куклами, сделанными мастерски, изящно. Он повертел в руках скомороха в красной рубашонке, и улыбнулся, вспомнив детские утренники в садике.
- Хорошо выполнено. И что, пользуется спросом?
Пожилой продавец погрустнел.
- Покупают, само собой, но мало, к сожалению. Мои куклы особенные, я в них частичку души вкладываю. Поверишь ли, на каждую может и несколько дней уйти, по настроению.
Генрих сочувственно улыбнулся.
- Да кто это сегодня оценит.
Усмехнулся и продавец.
- Пожалуй, вы правы. Как говорится, у бедного одна забота, у богатого много. Выбирайте, что душе угодно, у меня умеренные цены.
- Я вижу, - Генрих поколебался немного, разглядывая куклы, положил фигурку скомороха назад, потом снова взял в руки. Что-то в этом деревянном человечке было, что-то близкое нынешнему настроению Данзаса, но Генрих не мог это уловить.
Недалеко от лотков с сувенирами послышался какой-то шум, толпа гуляющих людей оперативно раздалась в стороны, и стал виден источник шума: посреди улицы шествовали шестеро бритоголовых молодых людей в черных кожаных куртках и штанах. У четверых на рукавах курток виднелась эмблема РНЕ. Это были скинхеды или скины, как их называли чаще, 'бритоголовые', одни из самых рьяных защитников 'русской идеи', боевой отряд организации 'Русское национальное единство'. Еще двое в сапогах, шароварах, с нагайками за поясом представляли собой так называаемый 'казачий патруль'.
Генрих не любил казаков. Он отводил им место в своей иерархии между ряжеными клоунами и натуральными дебилами. Над возрождением казачьих традиций он смеялся. Эти двое выглядели словно попугаи: ментики одного полка, лампасы другого, околышки фуражек - третьего. Медальки даже несуществующие себе на грудь понавесили.
Генрих сплюнул. Ему казалось, что суть казачества не в форме и не в позументах, а в конкретных поступках людей. Достоин ли он называться казаком...
- Придурки, - бросил он. - О националистах можно не говорить. Им одна дорога - типа в казачество. Ну или к коммунякам. Работать не хотят, вот и бродят толпами по улицам, ко всем подряд цепляются.
- С теми же кавказцами особо не забалуешь, - кукольник отправил в рот мятную конфетку. - Недавно в наш городок приехали казаки из Ставрополя. Наваляли им конкретно. Те к местному атаману коммунисту в гости приехали, ну и пошли поразвлечься. Из городка под покровом ночи драпали. А горцы их еще на прощание предупредили, чтобы не вздумали с подмогой вернуться. Иначе всех бы перестреляли...
- Лично у меня больше доверия к кавказцам, чем к этим разряженым мудакам, - кивнул Генрих. - Одни понты и желание строить других. Все орут, чтобы им государство помогало. И ведь что поразительно - дают им бабки! Эти клоуны чуть ли не каждую неделю праздники свои проводят, банкеты, разнообразную помощь получают...
- Я недавно репортаж по телику видел. Из Астрахани. - доверительным тоном сказал кукольник. - Там местное казачество пытается запретить строительство мечети. Орут, что не позволят 'сатанинским сектам' возводить свои молельные дома... Кретины... Я бы за такое яйца обрывал. А мнят себя радетелями казачьих традиций!
Генрих грустно усмехнулся. Группа молодчиков шла уверенно и шумно, как истинные хозяева улицы, города и вообще всей страны. Они выискивали среди отдыхающих лиц 'кавказской национальности' и обращали их в бегство зуботычинами и подзатыльниками. Сопротивляющихся били дубинками, мгновенно появляющимися из-под кожаных курток, и ногами. Данзас внутренне собрался.
Внезапно Генрих заметил ту самую молодую женщину - брюнетку, которую встретил на выставке. Только на этот раз она была не одна, а с молодым человеком, лет двадцати, в очках, длинноволосым и черноглазым, как она сама. Скрыться от скинов они не успели.
Один из молодчиков схватил парня за руку, ударил по шее и швырнул к ограде кафе. Еще двое начали пинками гнать его прочь. Женщина вскрикнула, бросилась к спутнику, пытаясь его защитить, но ее тоже отшвырнули, так что она не удержалась на ногах и упала, и ударили ногой в бок. Но она вскочила, снова кинулась на обидчиков, стала прикрывать собой парня, и ее сбили на цветные плиты улицы снова.
Генрих больше не раздумывал.
Он вышел из толпы перед группой бритоголовых, держа руки за спиной, угрюмо поинтересовался:
- Может, хватит воевать с женщинами, богатыри?
- А тебе чо надо, чувак? - удивился круглолицый безбровый здоровяк, накачанный так, что куртка на нем, казалось, вот-вот лопнет. - Чо встреваешь не в свое дело?
- Когда бьют женщин, это мое дело. - Генрих посмотрел на бритоголового с квадратной челюстью, державшего незнакомку, с которой слетел платок, открывая заплетенные в десяток косичек волосы. - Отпусти ее.
Толпа людей вокруг притихла.
- Не, орлы, вы только гляньте на него! - тем же тоном сказал круглолицый казак, видимо, вожак группы. - Он будет командовать, что нам делать. Кока, отодвинь чувачка.
Громадный Кока с усиками над губой "а-ля Адольф" подошел к Генриху и толкнул его в грудь пудовым кулаком. Вернее, хотел толкнуть. И вдруг согнулся, присел и тихо лег.
Бритоголовые гопники замолчали.
Генрих шагнул вперед, тяжело сказал, глядя в глаза парня с квадратной челюстью:
- Отпусти!
- Да иди ты! - очнулся тот, замахиваясь.
Данзас оказался сбоку, сделал неуловимый глазу выпад, и бритоголовый атлет, ойкнув, выпустил женщину, отступил, не понимая, почему рука его не слушается. Генрих в изумленной тишине приблизился к молодчику, избивавшему дубинкой юного спутника художницы, выхватил у него дубинку, перетянул ею по спине, по затылку, воткнул дубинку концом в солнечное сплетение бугая и, не глядя на согнувшегося, протянул руку избитому, закрывающему голову локтями, парню.
- Не бойся, идем со мной.
Женщина бросилась к юноше, обняла его, повела прочь, приговаривая что-то успокаивающее, бросила на Данзаса странный взгляд, выражавший удивление, благодарность и страх.
- Ну, козел, ты сам напросился! - опомнился круглолицый казак. - Орлы, сделайте из него отбивную!
Молодчики бросились на Данзаса, размахивая дубинками (одна из них оказалась телескопической), и Генриху пришлось входить в т е м п, чтобы нейтрализовать преимущество противника в численности и остудить чересчур разгоряченные головы. Через несколько секунд четверо из шестерки бритоголовых оказались на земле, круглолицему главарю Генрих сломал телескопической дубинкой нос, а затем ухватил его и оставшегося на ногах скина пальцами за уши и повел, окровавленных, скулящих от боли, к переулку, выходящему на Новый Арбат. Отпустил, дал одному и другому под зад, сказал ровным голосом:
- Еще раз увижу здесь - переломаю кости! ВДВ веников не вяжет.
Побитая гопота удалилась под улюлюканье, свист и смех. Движение по улице тут же возобновилось. Полиция же так и не появилась, хотя Старый Арбат просматривался телекамерами из конца в конец.