Я отвернулась, чтобы не видеть его небрежность, способную привести в бешенство. Но один из моих высоких каблуков погрузился в мягкую землю, туфля свалилась с ноги, я споткнулась и упала. Меня спасло только то, что я бросила чемоданчик и машинку и выставила руки.
Я встала и подумала, что, если он станет смеяться надо мной, я вызывающе пойду прямо в чулках. Но он не смеялся, а мрачно смотрел на меня и качал головой.
- Почему так происходит? - спросил он. - Почему женщины всегда говорят иносказательно о том, чего хотят? Если мы что-либо желаем, то говорим об этом прямо.
Он подошел ко мне и, взяв печатную машинку и чемодан, посмотрел на мои руки, которые теперь выглядели так, словно я лепила пирожки из грязи.
- На самом деле вы ведь не хотите идти пешком до Кондор-Хаус, теряя туфли через каждые несколько ярдов, ведь правда?
- Я…
Я пристально всмотрелась в него, и снова возникло ощущение, будто я его знаю. Где я могла видеть его прежде? Может, он какой-то знаменитый художник, которого я должна знать?
- Конечно, не хотите, - продолжал он так, будто я согласилась с ним. - А теперь идите в студию, приведите себя в порядок, и Саки принесет нам кофе. Затем он сможет отвезти вас в зверинец Симоны Стантон.
Он взял машинку и чемодан в левую руку, словно они ничего не весили, а правой поддержал меня, пока я поднималась по ступеням. А я, держа в руках грязные туфли, шла, мягко ступая в чулках, рядом с ним.
Интерьер студии вполне мог быть интерьером городского пентхауса. Помещение оказалось намного больше, чем казалось снаружи. Меня удивило, с каким вкусом и роскошью студия обставлена. Половину ее занимала гостиная, где стояли глубокие кресла, коктейль-бар, книги. Работал он в другой комнате, и через открытую дверь мне была видна картина на мольберте. Это был незаконченный морской пейзаж в разнообразных, но мрачных тонах, на нем было изображено залитое солнцем море перед надвигающимся штормом.
Картина казалась приятной и вполне традиционной. Такие работы, наверное, легко продаются. Но она совершенно не подтверждала испытываемого мной мучительного чувства, будто я его знала, - это не была работа мастера.
- Ванная здесь, - показал он. - Вы найдете там чистые полотенца, мыло, щетки для одежды и обуви. Не хотите ли виски, пока Саки готовит кофе?
- Спасибо, но, пожалуй, слишком рано для виски. Предпочитаю кофе.
Он кивнул:
- Я и сам теперь много не пью. И Сатана, конечно, тоже.
Я остановилась в дверях ванной.
- Вы имеете в виду кота?
- Кого же еще?
- Его действительно зовут Сатана? Как забавно! Я так и назвала его, когда он вышел ко мне на дорогу.
- Большинство людей так и делает - пожалуй, это имя подходит ему. Огромный черный кот с желтыми глазами. Лично я выбрал бы ему более приятное имя, но он, похоже, не возражает, так что я смирился. Между прочим, меня зовут Ранд, Тони Ранд.
Ранд? Это имя ничего мне не говорило.
- Рада с вами познакомиться, мистер Ранд, - вежливо сказала я, - а меня зовут Маделин Феррари.
Пока смывала грязь, чистила одежду и туфли, я размышляла о Тони Ранде и не могла его понять - было в нем что-то ускользающее и… да, неприятное.
Я слышала, как он с кем-то разговаривал.
- Ты, наверное, уже знаешь, что у нас гостья, Саки. Она направляется в Кондор-Хаус. После того как подашь нам кофе, можешь вывести автомобиль с открывающимся верхом. Мы же не можем позволить ей пройти весь этот путь пешком, не правда ли?
Когда я вышла из ванной, он стоял перед боковыми окнами, сцепив руки за спиной, и смотрел на море. Аромат табака в комнате смешивался с запахом масляных красок, так что с уверенностью можно было сказать, что это комната мужчины.
Осмотревшись, я обнаружила еще одну дверь, но она была закрыта.
- Как вам здесь нравится? - спросил Тони Ранд, не поворачивая головы.
- Прекрасно. По-моему, идеальное место для художника. Или для писателя. Хотя, пожалуй, слишком далеко от моих занятий.
- Я уже понял, что вы писательница. Вас выдало то, как вы несли машинку, словно близкого друга. Вас выдают и такие качества, как чувствительность, восприимчивость, интеллект. Что же касается занятий, я не приглашал вас работать здесь, а просто поинтересовался вашим мнением.
Я сдержала резкий ответ, готовый сорваться с языка. Он сказал именно то, что думал, этот высокий внимательный человек. И ему удалось смягчить свои слова замечанием по поводу чувствительности, восприимчивости, интеллекта.
- Во всяком случае, если у писателя или художника есть талант, тогда, безусловно, не имеет значения, где он или она живет, - продолжал он, все еще глядя в окно. - Дело само вас найдет.
Я засмеялась:
- Хотелось бы мне в это поверить.
Он повернулся и посмотрел на меня:
- Что вы пишете?
Я пожала плечами.
- Новеллы, роман, который довольно хорошо распродавался. По нему сняли фильм. А затем меня привлекли к написанию сценария.
- Для какой компании вы пишете?
- Для "Монтевидео, инкорпорейтед", - ответила я ему. - Голливуд.
- Артур Шиллер, да?
- Вы знаете его? - удивленно спросила я. Артур Шиллер предоставил мне эту работу.
- Я знаю Артура достаточно для того, чтобы не доверять ему. Надолго ли заключен контракт?
- На два года, но…
- Не подписывайте другой, - коротко бросил он. - Вы можете устроиться и получше. Если ваш первый роман был опубликован и хорошо продавался, значит, именно это сфера вашей деятельности, Маделин Феррари, а не написание сценариев.
Его прямота начинала забавлять меня.
- Для художника вы определенно имеете довольно компетентное мнение по поводу писательского труда, - заметила я.
- Это родственные поля деятельности, - спокойно заметил он. - Все подлинные искусства связаны между собой, Маделин. Несомненно, вы поймете это со временем. Теперь, когда я решил проблему вашего будущего, может, вы возьмете на себя труд взглянуть на мои работы. Меня интересует ваше мнение.
Я улыбнулась и направилась в студию, радуясь предоставленной мне возможности ответить на его бойкую критику. Но при внимательном рассмотрении картины, стоявшей па мольберте, и полудюжины пейзажей на стене его работы мне показались хорошими.
Медленно я переходила от одной картины к другой. Его работа кистью была эффектной - он писал смелыми мазками и хорошо использовал цвет. И все же все эти пейзажи отличались мрачностью, в них присутствовали какие-то безрадостные раздумья, почти пугающая сила чувства и наиболее неприглядные свойства природы. Словно художника занимали только штормы, бури, льды и наводнения.
На покрытом снегом склоне потемневшие сучья деревьев, обгоревших во время летних лесных пожаров, выделялись на фоне неба застывшими силуэтами. Художник изображал поле битвы, а не нежную красоту природы. Не было ни одного морского пейзажа без штормовых облаков или шквала, ни одного пейзажа без порывов ветра, без льда или…
- Ну?
Я не слышала, как он вошел, но теперь он стоял у меня за спиной, внимательно глядя на меня.
- Вы сможете их продать. Они хороши. Но мне кажется, что вы можете писать еще лучше, - задумчиво произнесла я. - Почему вы погружены в подобные сцены? С мрачными, я бы даже сказала, неприятными темами?
- Жизнь бывает довольно неприятной, Маделин, - насмешливо бросил он. - Вы этого не замечали?
- Люди бывают неприятными, согласна. Но вы пишете природу, мистер Ранд.
- Тони, если не возражаете. Если вы не верите мне, что природа может быть неприятной, вам следует остаться здесь со мной на зиму. Или посмотреть на разрушения, которые наносят весенние наводнения во время таяния снега. Понаблюдайте за осенними штормами. Или за лесным пожаром осенью.
Я покачала головой:
- Это только часть природы. Если бы вы были портретистом, разве ваши модели не просили бы изобразить их в наилучшем виде?
- Однажды я написал портрет, - медленно произнес он. - Только однажды. Но писать портрет - это словно пытаться удержать в своих руках душу, мысль, настроение. Даже большие мастера не могут ухватить то, что видят.
- Он здесь? - спросила я.
Поколебавшись, он ответил:
- Да. В другой комнате.
- Можно мне посмотреть? Пожалуйста.
Он пожал плечами:
- Почему бы и нет? Дверь не заперта. Но не задерживайтесь. Саки уже несет кофе.
Когда я открывала дверь, в комнату вошел молодой японец с сияющей улыбкой.
Главное место в комнате занимал огромный старый письменный стол, обращенный к морю, на нем стояла печатная машинка со вставленным в нее листом чистой бумаги и лежали два листа копировальной бумаги. Две стены, заставленные книгами, выступали двумя сторонами треугольника из полукружья стеклянных окон…
Затем я повернулась, увидела портрет и больше уже не могла отвести от него взгляд. Никогда не видела ни такой красивой женщины, ни столь близкого к жизни портрета. Мне казалось, что эти нарисованные губы, тронутые насмешливой улыбкой, вот-вот заговорят со мной. Это была роскошная брюнетка с большими, чуть раскосыми зелеными глазами и высокими скулами. Одетая в зеленое облегающее вечернее платье и белые перчатки до локтя, она стояла у подножия лестницы из дорогого темного дерева; ее единственным украшением был большой рубин на тонкой золотой цепочке. Казалось, она позировала для фотографии, а не для портрета: глядя на нее, я видела ее нетерпение и снисходительность. Она собиралась ехать развлекаться, и портрет был всего лишь паузой, случайным эпизодом на ее пути.