Переключаться вовсе не трудно. Если ты решаешь какую-то конкретную задачу, ты обретаешь свою индивидуальность. Как, например, сейчас. Я отдельное существо по имени У. Я прекращаю полёт. Это очень просто. Я не дёргаю ни за какие рычаги, не нажимаю педали, не вдавливаю кнопки. Я хочу опуститься. И я опускаюсь. Я плавно скатываюсь вниз с невидимой горки. Янтарная панорама стремительно увеличивается, заполняя собой горизонт, приближается. И вот я уже на твёрдой земле.
Я не могу объяснить вам, как я летаю над поющими янтарными холмами. Я знаю только, что не было никаких летательных аппаратов. Ничего не крутилось, не жужжало, не пульсировало. Было бесшумное, свободное скольжение по невидимым горкам, наклоны которых я изменял по своему желанию.
А потом У лежал на тёплой янтарной скале и смотрел в желтоватое небо, в котором быстро скользили странные лёгкие облака, похожие на длинные стрелы. Он был полон поющей радости, и он не был теперь только У. Он был частью, клеточкой другого, большего существа, и его мысли и чувства были мыслями и чувствами этого большего существа, которое и было народом Янтарной планеты.
Быть может, этот сон покажется вам нелепым, тягостным, непонятным. Может быть, вам свойственно рациональное мышление и всякий флёр мистики раздражает вас. Может быть. Но я, проснувшись, испытал то же радостное, светлое ощущение, то же мальчишеское ожидание чего-то очень хорошего, бодрость, прилив сил. Предвкушение. Канун праздника в детстве, когда твёрдо знаешь, что впереди радость.
В конце концов, почему я должен был беспокоиться, если мне снился многосерийный научно-фантастический сон? Чем, спрашивается, он хуже любого другого сна? Определённо даже лучше, потому что приносит мне приятные ощущения и, кроме того, интересен.
Как, например, может быть, что У - и отдельное существо и вместе с тем часть другого существа? И как они всё-таки скользят в небе?
Я улыбнулся сам себе. Что значит родиться во второй половине XX века! Я вижу сказочные сны и думаю о том, как и почему происходят чудеса. Почему летает Конёк-горбунок? Какая у него подъёмная сила? Как стабилизируется полёт ковра-самолёта? Каково сопротивление на разрыв скатерти-самобранки? Или разрыв-травы?
Я вздохнул. Три часа дня. Надо расстаться с У и вместо него поговорить с матерью Сергея Антошина. Может быть, это не так интересно, но, увы, нужнее.
Она опоздала ровно на двадцать минут. Наверное, сонливость у них чисто семейная черта. Как, впрочем, и редкое умение всегда чувствовать себя правым. Она решительно бросила на стол сумку.
- Что будем делать с Сергеем? - строго спросила она меня, садясь без разрешения и закуривая.
- Не знаю, - честно признался я.
- Вы классный руководитель, - веско сказала товарищ Антошина, - вы должны знать.
"Сейчас добавит "вам за это деньги платят", - подумал я. - И я, покраснев, буду лепетать, что платят, увы, не так уж много".
Мне стало стыдно. Должен знать - и не знаю.
- Понимаете, Сергей парень толковый, - сказал я, - несмотря на отвратительную успеваемость. Или скажем так: несмотря на прекрасную неуспеваемость, все преподаватели считают его не лишённым способностей…
- Не вижу здесь ничего смешного.
- Я тоже. Я просто хотел подчеркнуть, что неуспеваемость у вашего сына какая-то нарочитая, что ли. Даже абсолютно ничего не делая дома, и то можно было бы учиться лучше, чем он. Мне иногда кажется, что он изо всех сил старается не вылезать из двоек.
Мать Антошина начала медленно багроветь на моих глазах. Резким, решительным движением она расправилась с окурком, раздавив его в пепельнице, и посмотрела на меня:
- Вы хотите сказать…
Я молча смотрел на неё. Я не знал, что я хочу сказать.
- Вы хотите сказать, что мой сын специально учится плохо?
- Не знаю, специально ли, но порой, повторяю, у меня такое впечатление… Какие у вас отношения?
- Отношения? - Антошина посмотрела на меня с неодобрительным недоумением. Какие, мол, ещё могут быть отношения у матери с сыном? - Отношения у нас в семье нормальные.
- Вы наказываете Сергея?
- Отец, бывает, поучит. И я тоже. - В её голосе звучала такая свирепая вера в свою правоту, что я начал понимать Сергея.
- Можете ли вы обещать мне одну вещь? - спросил я.
- Какую? - Антошина подозрительно посмотрела на меня.
- Не наказывать вашего сына. Понимаете, он в таком возрасте, когда…
- А что же, Юрий Михайлович, - она произнесла моё имя и отчество с таким сарказмом, что я готов был устыдиться его, - прикажете нам делать? По головке его гладить? Отец работает, я тоже, а он…
- Нет, я вас вовсе не прошу гладить Сергея по головке, как вы говорите. Просто… не бейте его.
- А мы его не бьём. С чего вы взяли?
- Вы же только что сказали, что отец, бывает, поучит. И вы тоже. Чем же вы его учите?
Антошина пожала плечами. Экие глупые учителя пошли, таких вещей не понимают!
- Ну, стукнет раз для острастки, а вы - бить…
- Ладно, не будем с вами спорить о терминах. Я вас прошу: не бейте, не ругайте его, забудьте хотя бы на месяц о своих воспитательных обязанностях. Договорились?
- Гм! Посмотрим, Юрий Михайлович, - обиженно сказала Антошина. - Вы, конечно, педагог…
- А сейчас, когда выйдете, попросите зайти Сергея.
- Сергей, - сказал я Антошину, когда он вошёл в учительскую, - ты можешь чуточку меньше стараться?
Сонливость исчезла на мгновение с лица Сергея. Он подозрительно посмотрел на меня.
- Да, Серёжа, я совершенно не шучу. Я пришёл к выводу, что ты чересчур стараешься, а перенапряжение в твоём возрасте опасно. Молодой, растущий организм… и так далее.
Я чувствовал себя Песталоцци и Ушинским одновременно. Мерзкое самодовольство охватывало меня. Эдак можно вдруг начать относиться к самому себе с величайшим почтением.
- Что-то я не пойму вас, Юрий Михайлович, - пробормотал Антошин. В его мире ирония была явно вещью непривычной, и она вызывала в нём неясное беспокойство, как капкан на тропе у зверька.
- Я только что уверял твою матушку, мой юный друг, что ты стараешься изо всех сил… (Сергей вопросительно-недоумённо посмотрел на меня.) Стараешься учиться плохо. Я договорился с ней, что месяц они тебя не будут трогать. - Лицо Сергея густо покраснело, и я опустил взгляд на журнал, чтобы не смущать его. - А ты этот месяц постарайся никому ничего не доказывать. Прошу тебя как о личном одолжении. И никому ни слова. Идёт?
- Идёт, - без особого убеждения в голосе сказал Антошин. Боже, если бы кто-нибудь мог сосчитать, сколько раз он давал обещания! - Можно мне идти?
- Конечно, - сказал я. - Только я хотел спросить у тебя одну вещь…
Сергей подозрительно посмотрел на меня.
- Допустим, обычный человек вдруг начинает видеть необычные сны…
- Как это - необычные?
- Ну, необыкновенные сны…
- Так ведь все сны необычные. На то они и сны, - рассудительно и убедительно сказал Сергей.
- Я понимаю. Но я говорю о совсем необычных снах.
- В чём необычные?
- По содержанию. Какие-то космические сны. Чужая планета и так далее.
- Ну и что?
- Понимаешь, сны так похожи на реальность…
- Простите, Юрий Михайлович, какая же реальность, если вы говорите - чужая планета?
- Да, конечно, ты прав. Дело не в этом. Просто сны очень яркие, логичные по-своему и как бы серийные. Один сон переходит в другой…
- А это у кого так? Я что-то такой фантастики не помню…
- Я тоже. Сугубо между нами, Сергей, это происходит со мной.
- Честно, Юрий Михайлович, или это вы ко мне такой педагогический приём применяете?
- Ах ты юный негодяй! - рассмеялся я. - Приём… Что я тебе, бросок через бедро провожу? Или двойной захват? Даю честное слово, что не вру, не воспитываю и вообще не знаю, зачем тебе это рассказываю, поскольку сам подрываю свой педагогический авторитет.
Сергей тонко улыбнулся. Что он хотел сказать? Что никакого авторитета у меня нет и подрывать, стало быть, мне нечего? Или наоборот: что авторитет мой столь гранитен, что даже мысль о его подрыве уже смехотворна? Гм, хотелось бы думать, что этот вариант ближе к истине.
Мы поговорили с Сергеем ещё минут пять и расстались, более или менее довольные друг другом. По поводу снов мы решили, что они основаны на впечатлениях, полученных от чтения научной фантастики, и что следует подождать следующих серий, если, конечно, они будут.
Вечером мы собирались с Галей в гости.
- Надень замшевую куртку, - сказала она.
- Пожалуйста.
Галя внимательно посмотрела на меня, подумала и спросила:
- Как ты себя чувствуешь? Ты здоров?
- Вполне. А что, почему ты спрашиваешь?
- Обычно, когда я прошу тебя надеть эту куртку, ты находишь сто причин, чтобы отказаться. А сегодня сразу согласился. Это странно. Вообще-то послушный муж - это, наверное, здорово, но ты уж оставайся таким, каким был, а то я начинаю нервничать и пугаться…
- Но куртку-то надеть?
- Надень.
- И коричневый галстук в клеточку?
Жена подошла ко мне сзади, положила руки мне на плечи и потёрлась щекой о спину.
- Я боюсь, когда ты становишься вдруг таким послушным, - вздохнула она.
- Ладно, не буду тебя огорчать. Куртку не надену, галстук в клеточку не надену. Ботфорты и кожаный колет.
Я посмотрел на часы. Уже без четверти восемь.
- Люш, мы, как обычно, опаздываем. Пока доедем, будет уже полдевятого.
- Не ворчи. Человек в ботфортах и колете не должен ворчать. Мушкетёры не ворчали.
- А ты откуда знаешь? - подозрительно спросил я. - Ты с ними встречаешься?
Галя потупила глаза: