Исходя из долгого опыта, Майлз предвидел, как они отреагируют на него, на его явную непригодность по росту к исполнению воинского долга. Открыто никто ничего не скажет – им будет ясно, что он занимает это тепленькое местечко курьера, эту синекуру, в силу того, что ему оказал могучую протекцию, подергав за кое-какие ниточки, его отец – вице-король адмирал граф Фор… ну и так далее. Именно такая реакция ему и была нужна, чтобы сохранять свое глубокое прикрытие; лейтенант Форкосиган-Зануда не предпримет ничего, чтобы подправить их логические допущения. Его чувствительные к презрению антенны будут ловить их невысказанные слова. Ладно, может, в команде окажутся люди, с которыми ему доводилось летать прежде и которые успели к нему привыкнуть.
Майлз запер шкаф. Пускай на следующую неделю лейтенант Форкосиган со всеми своими проблемами останется вне поля его зрения – и его мыслей. А у него есть куда более увлекательное дело. От предвкушения у него засосало под ложечкой.
Сержант Таура наконец вернулась. Просунув голову в дверной проем между двумя каютами, она доложила: – Все чисто. "Жучков" нигде не обнаружено. Вообще-то с тех пор, как мы забронировали места на этот рейс, здесь не добавилось ни новых пассажиров, ни груза. Мы только что ушли с орбиты.
Майлз поднял голову – еще поднял, и еще – и улыбнулся самому необычному из своих дендарийцев, и притом одному из самых лучших. Неудивительно, что она так хорошо справляется с этой работой: она была для нее генетически сконструирована.
Таура была живым прототипом одного сомнительного с точки зрения морали проекта генетической разработки, задуманного и осуществленного на Единении Джексона (а где же еще?). Целью было получить суперсолдата, для чего на выполнение этого задания назначили исследовательскую группу. Группа состояла целиком из биоинженеров, и в ней не было ни одного знающего солдата. Нужно было нечто эффектное, дабы произвести впечатление на клиента. И тут они, безусловно, преуспели.
Когда Майлз впервые встретился с Таурой, ей было шестнадцать, и она полностью достигла своего взрослого восьмифутового роста: все тело – сплошные мышцы и не капельки жира. Пальцы на руках и ногах заканчивались крепкими когтями, а рту придавали свирепое выражение торчащие из-под губ клыки. Тело ее словно пылало, излучая жар жгучего метаболизма, который и придавал ей столь необыкновенную силу и скорость. Это, да еще рыжевато-золотистые глаза, придавало ей волчий облик; когда Таура полностью отдавалась работе, ее злобный взгляд мог вынудить вооруженных мужчин выронить оружие и броситься ничком на пол – в один прекрасный день Майлзу самому случилось быть свидетелем этого психологически-военного эффекта.
Майлз давно считал, что Таура, в своем роде, – одна из самых красивых женщин, которых ему доводилось видеть. Нужно только уметь разглядеть ее как следует. И – в отличие от своих слившихся вместе в памяти дендарийских заданий, – он мог пересчитать по пальцам каждый редкий случай, когда они занимались любовью, начиная с их первой встречи… уже шесть лет назад? или семь? Вообще-то это было еще до того, как они сошлись с Куинн. В каком-то особом смысле Таура была у него первой, как он – был первым для нее, и их тайная связь никогда не рвалась.
О, они старались быть хорошими! Запрет в дендарийском уставе на близкие отношения между солдатами и командирами был всем на пользу – рядовых он защищал от эксплуатации, а офицеров – от потери контроля над дисциплиной или чего похуже. Майлз, тогда еще молодой и очень серьезный адмирал Нейсмит, был весьма полон решимости подавать положительный пример своим солдатам. Добродетельное намерение, исчезнувшее… куда-то. Возможно, в энный бессчетный раз, когда его чуть не убили.
Ну, раз уж не можешь быть хорошим, будь по крайней мере осторожен.
– Отлично, сержант. – Он протянул ей руку. – Можешь взять себе передышку… на следующие дней семь, а?
Лицо Тауры засияло, а губы растянулись в улыбке, полностью обнажившей клыки.
– Правда? – Ее звучный голос задрожал.
– Правда.
Она шагнула к нему – палуба издала легкий скрип под подошвами ее дендарийских боевых ботинок, приняв на себя вес мускулистого тела, – и заставила его ответить на весьма многообещающий поцелуй. Ее рот, как всегда, был горячим и возбуждающим. Клыки должны были бы служить подсознательным спусковым крючком адреналинового взрыва, но обычно это бывало просто чудесной особенностью… самой Тауры. Таура наслаждалась жизнью, жадно поглощала новые впечатления, жила в непреходящем "сейчас" и имела на это все основания… Майлз заставил себя не думать ни о безрадостном будущем, ни о чем другом и обвил рукой ее затылок, распуская аккуратно заколотую шпильками косу цвета красного дерева.
– Пойду освежусь, – ухмыльнулась Таура, через какое-то время оторвавшись от него. Она стянула с себя уже полу-расстегнутую серую форменную куртку.
– Желаю получить максимум удовольствия от этой роскошно обставленной ванной, – от души посоветовал он. – Самый что ни есть сибаритский набор оборудования, какого я не встречал со времен Посольских бань Станции Дин.
Он удалился к себе, чтобы сбросить форму со знаками различия и предаться приятнейшему ритуалу неспешной подготовки, а именно: удалить щетину депилаторием, помыться и сбрызнуться одеколоном. Таура заслуживает самого лучшего. И все время, какое она пожелает. Она так редко может сбросить личину сурового сержанта и открыть свою женскую сущность, которую робко прячет внутри. И, конечно же, она редко может доверить кому-то стоять на страже собственной уязвимости. Заколдованная Принцесса, вот как он думал о ней. "Похоже, все мы имеем скрытую сущность."
Он завернулся на манер саронга в предварительно нагретое махровое полотенце и в нетерпеливом ожидании устроился на койке. Предвидела ли она, что они окажутся наедине в своем собственном мирке, и если да, то что за наряд вытащит она из своего чемодана на этот раз? Она настаивала на том, чтобы испробовать на нем все эти якобы сексуальные вещички, – похоже, и не осознавая, насколько она похожа на богиню, когда единственным ее одеянием служат струящиеся волосы. Ну, ладно, не струящиеся: предоставленные сами себе, они были склонны торчать непослушными жесткими завитками и щекотать ему нос, но Тауре и это шло. Майлз понадеялся, что она хотя бы сумела отделаться от той ужасающей розовой штуки с красными перьями. В прошлый раз потребовалась вся его тактичность, чтобы недвусмысленно дать ей понять: быть может, такой выбор цвета и фасона не подчеркивает наиболее выигрышные черты ее внешности, – и при этом никак, даже вскользь, не упомянуть ее вкус или личную привлекательность. Таура способна переломить его одной рукой, но он может убить ее словом. Нет, никогда.
Таура вернулась, и лицо Майлза засияло откровенным восторгом. На ней было что-то кремовое, атласное и блестяще-шелковистое. Метры ткани столь тонкой, что, приложив малейшее усилие, ее можно было бы протащить сквозь колечко. Сходство Тауры с богиней было деликатно подчеркнуто, а безмерное, столь важное для нее чувство собственного достоинства не пострадало. – О-о, великолепно! – протянул Майлз с неподдельным энтузиазмом.
– Ты и вправду так считаешь? – Она покрутилась перед ним. Волны шелка заколыхались вокруг нее, как и волны пряно-мускусного аромата, который, похоже проникал сквозь его ноздри прямо в мозжечок, нигде не задерживаясь по дороге. Когти на ее босых ногах не цокали по полу – она предусмотрительно подстригла и затупила их острые кончики, на ногах и на руках, а потом покрыла золотистым лаком. Ну, в этот раз у него не возникнет столь труднообъяснимой потребности в шовном материале или хирургическом клее.
Таура легла рядом, и их курьезная разница в росте исчезла. Теперь они наконец могли утолить до полного насыщения свою жажду человеческого – или почти человеческого – прикосновения, и никто им не мешал, никто не отпускал комментариев… Майлз мысленно ощетинился в защитной реакции при мысли о ком-то, наблюдающим за ними, о чьем-то внезапном грубом взрыве хохота или сарказме. Не потому ли он так остро реагирует, что нарушает свои собственные правила? Вряд ли кто-то посторонний мог бы понять их с Таурой отношения.
Да и понимает ли их он сам? Когда-то давно он пробормотал бы нечто насчет возбуждения, или одержимости скалолазанием – самой крутой сексуальной фантазии коротышки. Попозже – сказан бы про торжество жизни над смертью. А может быть, все еще проще.
Может, это просто любовь?
Уже много, много позже Майлз проснулся и принялся разглядывать спящую Тауру. Он пошевелился, но она не пробудилась ото сна мгновенно, как поступала обычно, побуждаемая заложенной в ней генетически программой, – и это говорило о мере ее доверия. Изо всех ее многочисленных и весьма завораживающих реакций эта – сон – казалась ему самой выразительной, если только знать ее глубоко скрытую историю.
Майлз изучал игру света и тени на ее длинном-длинном теле цвета слоновой кости, полускрытом изрядно помятой ими простыней. Он позволил своей ладони скользнуть надо всеми его изгибами, в нескольких сантиметрах от поверхности, словно паря на волнах лихорадочного жара, исходящего от золотистой кожи. Легкое движение ее дыхания заставляло тени колыхаться в танце. Это дыхание было, как всегда, чуть-чуть слишком быстрым, чуть-чуть слишком глубоким. Майлзу так хотелось замедлить его. Словно это не ее дни, а ее вдохи и выдохи сочтены, и когда она исчерпает весь запас…