По мнению Ивана, если о чем и спрашивать Джека, то об источниках этой секретной информации. В Ордене, во всяком случае среди оперов, принято было считать, что день прибытия посольств через Игольное Ушко является тайной, недоступной для посторонних.
Получалось, либо не совсем тайна, либо Джек - не особенно посторонний.
Пока - на планерках это "пока" подчеркивалось особо - вопиющая утечка не приводила к тяжким последствиям, но требовала бдительности, бдительности и еще раз бдительности.
С чем Иван, в принципе, был совершенно согласен.
Очередной порыв ветра сильно дернул шар, канат натянулся, а поросята одновременно вздрогнули. Ивану даже показалось, что они кивнули, прощаясь. И вот теперь улетят.
Но канат в очередной раз выдержал, и поросята успокоились.
Нет, в воскресенье было много хорошего.
Можно было сидеть у окна своей кельи, пить пиво, рассматривать город, заносимый снегом, трех поросят, дрожащих от одной мысли о возможном полете, и, самое главное, знать, что буря - за окном, а Иван Александров в теплой комнате.
В такое время подкатывался к Ивану соблазн выключить мобильный телефон, кто-то из-за левого плеча начинал страстно нашептывать о том, что ну его на фиг, что сегодня седьмой день, который нужно соблюдать, что сами обойдутся. В конце концов, в Конюшне полторы сотни оперов, почти половина из них и в шесть рабочих дней ничем не занимается и вполне может закрыть собой ту дыру, в которую могут попытаться засунуть Ваньку Каина.
Дурацкое, между прочим, прозвище. Иван несколько раз бил морды невоздержанным на язык, один раз даже отправил идиота в госпиталь, схлопотал выговор и епитимью, но количество желающих продолжить употребление хамской клички сократил.
Потом, поймав себя на том, что сам время от времени называет себя Ванькой Каином, очень удивился противоречивости человеческой натуры и напился до полного изумления в "Трех поросятах".
Ну не брата он убил два года назад. Не брата. Не был Серега из Курска Авелем. И земледельцем, между прочим, тоже не был. И с каких это хренов он без крестика, образка или, на худой конец, оберега слонялся в самых нехороших местах? И что он такого совершил втихомолку, что привлек к себе внимание демона? Одержимость, как очень правильно повторяет, проводя накачки, отец Серафим, не возникает просто так. Свинья ищет грязь. И демон, сбежавший из преисподней, тоже ищет грязь, только духовную.
И прав был совершенно Иван в тот день - третий день апрельского хамсина шестьдесят восьмого года Эры Возвращения.
Желтое небо, сухой горячий ветер гонит по улицам Старого города тучи песка. Песок везде: на зубах, в постели, в тарелке, в машине, даже в мыслях - песок, песок, песок.
Галаты решили, что хамсин - самое подходящее время для перевозки взрывчатки в Старый город. И были, наверное, правы.
Их засекли в последний момент, когда они уже перетащили в подвал дома в городе Давида четыре ящика армейской взрывчатки. И, слава Богу, вычислили, в какую сторону ведет старый подземный ход. А еще очень удачно оказалось, что из нижнего яруса Конюшни можно выйти как раз к этому ходу под Темными домами.
Вот группа Яцика и вышла на перехват.
Живыми никого из галат брать не собирались. Пояс смертника был не самым неприятным сюрпризом при попытке задержания, посему стрелять было велено без предупреждения и сразу на поражение. И грех смертоубийства был отпущен вперед.
Для Ивана этот выход был первым. Он шарахался от каждой тени и несколько раз чуть не открыл огонь, услышав шорох в закоулке.
Приборы ночного видения превращали темноту в черно-бело-зеленую картинку, в наушнике слышалось дыхание оперативников и, время от времени, короткая команда Яцика.
Ивану показалось, что прошли они несколько километров, прежде чем заметили отсветы фонарей галат. Было душно, жарко, руки постоянно потели, и приходилось по очереди снимать их с оружия и вытирать о брюки.
Свет фонаря мелькнул в боковом проходе, это значило, что выйти в лоб не получилось и что теперь нужно красться за гребаными галатами, рискуя нарваться на растяжку или еще что.
И таки нарвались.
Трое, оказывается, шли позади основной группы метрах в десяти. Шли без фонарей, не разговаривая, вообще не производя ни одного звука. И был у них с собой пулемет. И стреляли эти сволочи низко над землей, по ногам.
Яцика и еще двоих, первыми вышедших в коридор, срезало первой очередью. Тишина разлетелась вдребезги, длинная очередь разорвала ее вместе с плотью оперативников. Кто-то закричал, захлебываясь болью, Серега метнулся к перекрестку, аккуратно, как на учениях, выкатил направо за поворот три гранаты и, переждав взрыв и вспышку, добил тремя одиночными выстрелами горящих галат.
Остальные из группы, четверо оставшиеся на ногах, бросились в погоню, открыв с ходу огонь на трех уровнях, не оставляя галатам ни малейшего шанса на спасение. Иван схватил аптечку и подбежал к раненым.
Яцик матерился сквозь зубы, один опер лежал без сознания, а второй кричал, пытаясь прижать отрубленную пулями ногу к лохмотьям бедра. Ему Иван вкатил укол и перетянул бедро жгутом. Потом занялся Яциком.
Медподготовка не была сильной стороной Ивана, да и накладывать повязку в темноте, даже в приборе ночного видения, было не очень удобно. Иван отложил в сторону свой пистолет-пулемет и углубился в работу.
Он так толком и не понял до сих пор, что именно его спасло.
Может быть, насторожила тишина.
Перестрелка вначале удалилась куда-то вперед, потом выстрелы стали глуше, потом совсем исчезли. Только стоны раненого. И тихая, сквозь зубы, ругань Яцика. Хруст обертки перевязочного пакета, щелчок одноразового инъектора… тишина.
Раненый перестал кричать. Всхлипнул и замолчал. Иван оглянулся просто так, чтобы убедиться, что обезболивающее подействовало, что жгут держит, кровь остановилась.
Серега снял прибор ночного видения. Это было первым, что заметил Иван. Глаза Сереги светились, но не так, как обычно видно через прибор ночного видения, - не зрачки. Не только они.
Зрачков вообще видно не было - глаза налились равномерным светом.
Левой рукой Серега зажимал рот раненому, а правой вытаскивал у него из горла свой нож.
Не отводя глаз от Ивана, Серега медленно провел лезвием по горлу следующего оперативника.
Так страшно Ивану не было никогда. Никаких связных мыслей не было в голове. Да вообще никаких, только страх. Парализующий страх.
Серега ухмыльнулся и, не вставая с корточек, сделал шаг к Ивану. Нож держал в вытянутой руке. С лезвия капала черная кровь.
Еще шаг.
С удивлением Иван услышал, что начал стрелять пистолет. Пуля ударила Серегу в лицо, выбила левый глаз.
Второй выстрел, третий, четвертый, пятый… Пули дробили лицо, разбрызгивали кровь, рвали плоть. Девятая, десятая - Серега не падал. Уцелевший глаз продолжал светиться.
Этого не могло быть.
О таком говорили на инструктаже, но тогда Иван в это особо не поверил. Принял к сведению, но не поверил.
В магазине пистолета было двадцать патронов. Когда Серега, наконец, упал, оставалось три.
Иван оглянулся на Яцика, тот лежал без сознания - укол подействовал.
А кто стрелял, спросил у себя Иван. Посмотрел на свою руку, сжимавшую пистолет, сел на пол и привалился спиной к стене.
Из коридора его вынесли на руках.
С тех пор Иван не любил хамсин, не любил подземелий и ужасно не любил работать с большими группами, особенно если не всех участников знал хорошо.
А любил Иван седьмой день. И каждое воскресенье употреблял медленно, не торопясь, маленькими глотками. В субботу вечером можно было и погулять, выпить крепкого, поволочиться за девочками, веселья ради, а не похоти для.
В воскресенье…
Иван просыпался рано, как можно раньше, не торопясь, готовил себе завтрак, не торопясь, его употреблял, потом усаживался в кресло перед окном и, откинувшись на спинку, по-стариковски прикрыв ноги пледом, смотрел на город. Иногда читал.
Отец Серафим неоднократно намекал на то, что можно было бы посетить и богослужение. Иван не спорил. Чего тут спорить? Можно посетить богослужение. Потом. Вот он отойдет, отдохнет и успокоится. И, как только обретет душевное равновесие, обязательно придет в церковь, не только чтобы исповедаться, но и помолиться. Обязательно.
Отец Серафим печально качал головой и отпускал Ивану грехи.
Они оба выполняли работу - Иван грешил, а Серафим эти грехи отпускал. Иногда - каждый день. После дежурства и перед дежурством - обязательно. Иногда отец Серафим даже выезжал вместе с группой, готовый в любой момент вмешаться, если что-то пойдет не так.
Очень жаль, что не было священника в тот день, когда Ванька стал Каином…
И тут зазвонил телефон.
Иван глянул на его трясущееся тельце и тяжело вздохнул. Вот отчего бы не признать мобильный телефон дьявольским изобретением и не перевести его в список Свободы Воли? Вот тогда бы Иван сам решал, заводить себе такой вот ошейник или бегать свободным и независимым.
Телефон замолчал.
Сейчас перезвонят. Обязательно перезвонят. И потащат куда-нибудь на выезд. А у тебя в холодильнике есть бутылка водки, напомнил себе Иван. Если сейчас парой-тройкой глотков осушить все ноль семьдесят пять, то можно будет честно ответить по телефону, что не может никуда идти. Совсем.
Телефон снова зазвонил. Теперь он доскакал до самого края стола, шантажист проклятый. Если его не взять - упадет и разобьется. Или не разобьется.