- Понятно, - сказал Элис и снова замолчал. Лётчик положил руку на носовую часть фюзеляжа, обшитую алюминиевыми листами. Мотор вибрировал. Элис словно дрожал. Но он всецело доверялся лётчику и не думал с ним спорить. Лётчик вспомнил свой первый, боевой самолёт. Тот был не слишком-то разговорчив и сдружиться они не успели, но перед вылетом лётчик чувствовал то же: полное доверие и послушание машины, такой сильной и хрупкой.
Он проверил магнето и генератор, а потом отошёл на несколько шагов, чтобы напоследок полюбоваться Элисом. Было это у него что-то вроде суеверия - так другие садятся посидеть перед дальней дорогой. Силуэт триплана чётко вырисовывался на фоне светлого небосвода, лёгкий как бабочка и вместе с тем неуклюжий. Солнце поднималось. Малиново-алые бока становились всё ярче. "Ничего, - с весёлой верой подумал лётчик. - Хорошо долетим".
- Ты позавтракал? - вдруг спросил Элис.
- Нет, - сказал лётчик, возвращаясь к нему. - Я вчера попрощался со всеми. А сегодня утром хозяйка принесла мне молока с хлебом.
- Они к тебе привязались.
- Я к ним тоже, - ответил лётчик и прыгнул в кабину. Застегнул поясные и плечевые ремни, затянул их, надел шлем и задвинул над головой стеклянную крышу. - Элис, иди на взлёт.
Он потянул штурвал на себя, триплан напрягся, как лошадь перед прыжком, "ну!" - мысленно крикнул лётчик, - и колёса шасси отъединились, наконец, от мягкой серой земли. Секунду спустя под ними уже плыли зелёные макушки леса. Мотор рокотал ровно. Разминая элероны, Элис слегка кренился вправо и влево, а потом пошёл как по струнке, энергично набирая высоту. Лётчик даже придержал его. Хотелось в последний раз взглянуть на хутор.
И они описали круг над хозяйским домом. Триплан сохранял большой угол кабрирования, высота росла. Скоро вдалеке, за холмами, засеребрилось озеро и впадающая в него река. За рекой расстилались поля озимых - всё ещё до самого горизонта. Лётчик знал, что когда они поднимутся выше, то увидят горную гряду, и океанский берег, и острова.
- Помнишь, - окликнул Элис, закладывая вираж, - как мы катали гостей? На свадьбе?
- Помню.
- Ну и упился же ты тогда, - не без ехидства сказал триплан. - Был бы я конём, я бы тебя сбросил.
Лётчик помрачнел и не ответил.
Он начал увеличивать скорость и твёрдой рукой направил Элиса носом в небо. Небо было чистое, бездонное и страшновато-прозрачное, как будто межпланетный эфир просвечивал за пеленами атмосферы. Элис оробел и смолк.
Но его болтовня пробудила в лётчике воспоминания: почти полгода назад в такое же ясное утро он вылетал с Земли. Тогда всё было иначе. Ни секунды он не сожалел о том, что покидает центр мира. Каждый преодолённый километр приближал его к мечте. Сознание этого опьяняло. Казалось, разбегись хорошенько - и взлетишь без самолёта… Друзья отговаривали его. Даже бывшие однополчане считали, что его затея безумна, экспедиция самоубийственна. А тётушка Ньена, помнится, взялась убеждать, что за пределами Земли сплошные дикость и варварство и для разумного молодого человека нет совершенно никаких перспектив.
"Как-то она там?" - подумал лётчик, улыбнувшись. Месяц назад он отправил тётушке письмо. Должно быть, оно уже дошло по назначению. Ответное письмо тётушки вернётся к ней с пометкой "адресат выбыл"… Да, всё иначе. Он по-прежнему идёт к мечте, но слишком долог путь. На Луне лётчик провёл три дня, на Меркурии - две недели, Венера остановила его больше, чем на четыре месяца… "Полдороги пройдено, - сказал он себе. - Потом станет проще. Небо Солнца - это рубеж".
Никогда не забыть, как преодолевал его впервые. Тогда он летел на другом самолёте, на биплане, в строю. Эскадрилью вёл опытный старый капитан. Солнце было куда ближе, чем сейчас, обшивка раскалялась, солнечный ветер дул не в хвост, а в бок, и приходилось идти с креном в сорок пять градусов. Перед лётчиком угловатым чёрным выростом маячил прицел его пулемёта. Лётчик молился, чтобы их не атаковали. Солнце неумолимо приближалось, малейшая задержка в теле солнечной сферы грозила гибелью. Самолёт от перегрева начал рыскать, он переставал слушаться руля, и никак нельзя было совладать с этим. Лётчику хотелось перекинуться с машиной хоть парой слов, подбодрить её и себя, но хмурый биплан помалкивал, и лётчик помалкивал тоже… Минул час, другой, третий. Они прошли сквозь плоть четвёртого неба и вырвались в чистый эфир. В шлемофоне раздался весёлый голос капитана. Лётчик не помнил, что он говорил. Кажется, речь шла о нашивке за сложный маршрут. Они добрались до Марса спокойно, без потерь, даже не видав противника. Ничего не случилось…
Лётчик глубоко вздохнул и помотал головой.
Двигатель Элиса работал теперь на полную мощность. Триплан поднимался всё выше, и всё выше становился процент эфира в воздухе. Приближалась эфиропауза, пограничный слой между атмосферой и эфиросферой. Пересечение "эфирного горизонта" было самой сложной частью полёта: воздух в эфиропаузе становился слишком разрежённым, чтобы поддерживать крылья, но оставался слишком плотным для того, чтобы в ветер превратился солнечный свет.
- Держись! - крикнул лётчик Элису. - Нельзя терять скорость!
- Знаю! - огрызнулся триплан. Ему приходилось туго.
"Мы долетим", - мысленно сказал лётчик.
Проходя эфиропаузу, он всегда повторял это немудрящее заклинание. Полгода назад, с началом его отчаянного путешествия оно стало немного длиннее.
"Мы долетим. Мы летим к неподвижным звёздам".
- Парень, - сказал Элис, когда они, наконец, вышли в эфир, - слушай, ну почему я всё-таки Элис?
Лётчик весело хмыкнул. Некоторое время он был занят: натягивал кислородную маску и ларингофон. Потом ответил:
- Я собирался назвать самолёт в честь моей девушки. Я же не знал, что ты окажешься таким упрямым.
- Это я упрямый?! - триплан поперхнулся от возмущения. Он уже выключил двигатель и только поэтому не начал им кашлять. Вместо того он дал крен в сорок градусов с сильным рысканьем, заставив лётчика повиснуть на привязных ремнях, а его желудок - подкатить к горлу. Но лётчик не обиделся.
- Я - главный, - с достоинством сказал он, выравнивая самолёт. - Поэтому ты - Элис. А ты - упрямый. Иначе согласился бы стать самолётом-девушкой. В самом деле, ума не приложу, почему тебе не всё равно.
- Тебе не понять, - проворчал Элис.
Такие перепалки происходили между ними постоянно и очень забавляли лётчика. Он подумывал, что ни за какие коврижки не променял бы Элиса на что-нибудь менее болтливое и смешливое. С Элисом он ни минуты не чувствовал себя одиноким. Конечно, машина - всего лишь машина: пускай красный триплан умел капризничать и шутить, он не смог бы ни оспорить решение хозяина, ни усомниться в его правоте. Но лётчик редко вспоминал об этом.
- Кстати о девушках, - продолжал болтать Элис. - Дочка хозяйки - Литейн, что ли - пыталась приворожить тебя своей месячной кровью.
- Я знаю, - ухмыльнулся лётчик.
- А почему у неё не вышло? - залюбопытствовал Элис. - Я видел, планеты стояли благоприятно.
- Да, но результирующий вектор надо было делить на двадцать девять, а она умножила…
Элис расхохотался.
- …зачем мне такая девушка? - закончил лётчик и тоже засмеялся.
Небо Венеры осталось позади, и словно бы оборвались все нити, связавшие его с Венерой. Стало легко, как прежде. Элис мчался по чистому эфиру, заглушив двигатель, со скоростью, которой не мог развить самостоятельно ни один механизм. Эфир был настолько тонкой субстанцией, что главным движителем в нём становился свет. Давление света на крылья сообщало самолёту импульс. Триплан говаривал, что это его любимое время: ляжешь на солнечный ветер и лежишь себе, а тебя несёт как пушинку.
Лётчик мог только порадоваться за Элиса. Самому ему везло куда меньше. Теоретически эфир был пригоден для дыхания; во время войны, случалось, пилоты-разведчики неделями не вдыхали нормального воздуха и оставались живы и здоровы. Но уже через час "эфирной диеты" накатывала жестокая дурнота, кружилась голова, а содержимое желудка извергалось наружу. Ещё и поэтому лётчик планировал голодать в пути: он не мог быть уверен, что воздуха в баллонах хватит до Марса. Справление же естественных надобностей в полёте вообще было делом неприятным и трудоёмким. Гигиенические сосуды герметично закрывались, но Элис всё равно раздражался, мерзко скрипел всем корпусом и устраивал болтанку.
Лётчик поморщился, усмехнулся и поднял взгляд.
Эфир был абсолютно прозрачен: самое прозрачное вещество в природе… Можно было различить потоки солнечного ветра, инверсионные следы комет и метеоритов, а в бинокль - едва приметную кривизну мировых сфер. Там эфир, по неизвестным пока причинам, резко уплотнялся. Издали он становился похож на хрусталь. Астрономы древности считали, что планетные сферы действительно состоят из хрусталя и при движении издают неслышимые, но божественно гармоничные звуки. С началом эпохи межпланетных полётов выяснилось, что "хрусталь" в действительности более всего напоминает туман, а уменьшение прозрачности сфер сродни непрозрачности облаков.
Справочники говорили, что с приближением к сфере неподвижных звёзд плотность планетных сфер возрастает. В то же время по мере удаления от центра мира тела становились легче, а температура кипения снижалась. Предполагалось, что причиной тому повышение содержания эфира в материи: Земля - средоточие плотных элементов, а звёзды сотканы из тончайших. "На Юпитере живут люди, - размышлял лётчик, - а вот на Сатурне разве что пара городов… Оттуда близко до сферы звёзд. Как говорится, рукой подать. Можно ли там встретить звёздных людей? Или расстояния для них совсем ничего не значат?…"
- Думаешь, твоя звёздная Элис не ошибается в расчётах? - всё ещё смеясь, окликнул триплан, и лётчик вздрогнул.