К сожалению, все эти статьи появлялись в газетах с репутацией, сильно подмоченной их пристрастием к сенсационности, часто в ущерб истине: "Бермудский многогранник", "Обратная сторона", "Запределье" и им подобных. Так что, как говорится, за что купил, за то и продаю.
4
В сентябре 1991 года открылись вообще все архивы. В это время в печати появились еще две статьи о судьбе "Ем-12". Во-первых, в "Бермудском многограннике" вышла небольшая заметка, автор которой утверждал, что бортмеханик Вяткин не полетел ни в Америку, ни в Норвегию, а спрыгнул с парашютом и добрался до телеграфа; он-то и сообщил, что Марков с Завадским отправились в Америку. Дальнейшая судьба его покрыта мраком. По официальной версии, он пропал где-то в лесах на севере Свердловской области. Что скорее всего надо понимать – расстрелян: ведь если Вяткин пропал в лесах, кто же сообщил о бегстве пилота и профессора?
Во-вторых, "Запределье" напечатало интервью с неким Исааком Яковлевичем Шерхебелем. В тридцатые годы он был студентом у профессора Завадского, в 1949-м разрабатывал какие-то электронные приборы для "Ем-12", потом за что-то сидел, о чем в интервью невнятно, а в 1964 году участвовал в экспертизе чертежей и схем, по которым была изготовлена установка Завадского. В интервью он утверждал, что она годилась для чего угодно, только не для того, чтобы сделать самолет невидимым для радара. "Это вообще какая-то безумная физика", – говорил Шерхебель. "А для чего все-таки мог предназначаться этот аппарат?" – спросил его репортер. Шерхебель помолчал и ответил: "Не знаю", – но у репортера осталось ощущение, что знает.
И это опять же все. Больше ничего о Емшанове и его самолете нигде и никогда не печаталось. В 1992 году у прессы появилось множество других актуальных тем, а с начала следующего архивы начали стремительно закрываться, и сейчас охраняются едва ли не строже, чем при советской власти. У меня к ним доступа нет, и спросить некого. Шерхебель умер вскоре после интервью. Корреспондент "Запределья", что задавал ему вопросы, давно в Израиле или еще дальше, а само "Запределье" – где оно? Как и "Обратная сторона", и иже с ними. И подшивок в библиотеке не найти, да и кто когда выписывал подобные издания для библиотек?
5
Когда-то, конечно, станут известны все подробности этой истории. Скорее всего, при одной из следующих перестроек, когда вновь откроются архивы и всплывет очередная порция фактов и сплетен. Не берусь сказать, произойдет ли она через двадцать лет или через двести. В последнем случае мне до нее точно не дожить, поэтому я, как говорится, реконструировал последовательность событий. Частью исходя из внутренней логики известных эпизодов, а там, где логика не срабатывала, просто придумал – не пропадать же сюжету.
То же и с действующими лицами. Учитывая репутацию газет, писавших об основных фигурах этой истории, можно с уверенностью утверждать только то, что достоверно ничего не известно. И вполне может быть, что фамилия, скажем, профессора – не Завадский, а Канторович. Или пилот совсем не Марков, а Ржевский или Савушкин. Что касается второстепенных – одних я вычислил с помощью все той же логики (таких, например, как водитель бензовоза или прапорщик Ляхович), других просто придумал. Ясности ради стоит считать, что все придуманы, а кого как звали на самом деле – не все ли равно? Меньше знаешь – крепче спишь, гласит пословица.
Что я не стал менять – так это привязку к датам. Все даты в этой истории настолько точны, насколько могут быть точными данные, почерпнутые из "Запределья" или "Бермудского многогранника", а потому в ней встречаются отдельные лица, которых никак не отнесешь к вымышленным; но они, строго говоря, и не действующие, а только упоминаемые. Упоминаемые для создания исторического фона – такой сложной штуковины, включающей в себя многое: и этих лиц, и огромный телевизор с маленьким экраном, перед которым стоит заполненная водой линза, и скверную, но распространенную в свое время привычку – курить папиросы из крепкого табака (без фильтра, разумеется, какие тогда фильтры?) прямо на кухне, а то и в жилых помещениях.
Автор
____________________
Часть первая.
Летящие на север (1950 год)
Все года, и века, и эпохи подряд
Все стремимся к теплу от морозов и вьюг, -
Почему ж эти птицы на север летят,
Если птицам положено – только на юг?
Слава им не нужна – и величие,
Вот под крыльями кончится лед -
И найдут они счастие птичее
Как награду за дерзкий полет!
В. Высоцкий. "Белое безмолвие"
1
Этот двухэтажный, на три подъезда дом был построен осенью 1941 года по популярной тогда технологии: бревенчатый каркас обшивался досками так, что получалась коробка с двойными стенками, и промежуток между наружной и внутренней обшивками заполнялся песком, землей, шлаком – в общем, любым сыпучим материалом подешевле. Хорошо, если это делалось летом, когда засыпка была сухая (не обязательно, впрочем). Хуже, если осенью.
Вряд ли, конечно, строители-зэки делали так назло будущим новоселам. Просто просушить засыпку не было никакой возможности, а план есть план, и спрашивали за его выполнение по законам военного времени.
В первую зиму, на редкость холодную, стены промерзали насквозь. Весной оттаивали, обшивку пучило. Сначала из-под нее текла вода, потом мелкими ручейками засыпка, а обои, где были, отходили целыми полосами. Так и просыхали дома – уже с жильцами, постепенно, год за годом. Иногда до самого своего сноса через двадцать лет, когда на этом месте строили хрущевские пятиэтажки.
Лагерному архитектору, такому же зэку, делавшему на плохой бумаге проект дома, простые прямоугольные формы, по-видимому, слишком напоминали бараки, и он изогнул дом в виде буквы П. "Покоем", как говорили дореволюционные профессора. Впрочем, архитектор учился своему ремеслу тогда, когда все они уже сидели, и термина этого не знал.
Двери крайних подъездов, выходившие внутрь буквы П в углах, смотрели навстречу друг другу, а ноги буквы – на юго-запад, в сторону летного поля, до которого было метров триста голой степи. Юго-западный ветер, разогнавшись на этом пространстве, врывался в "покой" и в его углах крутил вихрями снег или мелкую песчаную пыль, смотря по сезону.
Поздним вечером 7 января 1950 года ветер дул не с юго-запада, а почти точно с юга, поэтому в одном углу было относительное затишье, зато в другом!.. Ветер, стараясь засыпать дверь, бросал снег на крыльцо, отразившись от стены, срывал верхушки сугробов и нес вверх даже не хлопья, а целые комья. В луче света из единственного освещенного окна второго этажа они вращались и летели к небу, как через сорок лет будут взлетать американские "шаттлы".
Освещенное окно принадлежало кухне двухкомнатной квартиры, в которой жил – один, после смерти жены в августе прошедшего года – профессор Алексей Иванович Завадский, занимавший в ОКБ Емшанова странную должность. Зарплата у него была чуть меньше, чем у заместителя главного конструктора, а народа в подчинении – два техника, лаборант и чертежница.
Второе окно его квартиры, а именно маленькой комнаты, служившей профессору кабинетом, спальней и отчасти мастерской, выходило во двор рядом с кухонным, и свет в нем в тот вечер не горел. Третье окно, из большой комнаты, было вообще с другой стороны дома. В ней после смерти жены профессора редко бывал кто-нибудь. Хозяин даже почти не топил ее, разве что в сильные морозы.
Другая квартира на этаже была коммуналка. В четырех ее комнатах помещались две семьи, а пятую, выходившую окном в тот же внутренний угол "покоя", что и кухня профессора, занимал летчик-испытатель, капитан Владимир Павлович Марков. Для Завадского, в силу двадцати с лишним лет разницы в возрасте, просто Володя.
Окна в углу дома располагались так, что из комнаты пилота было хорошо видно кухню профессора, особенно когда там горел свет (а у пилота, наоборот, потушен). Так он и горел в тот вечер, только Маркову незачем было подглядывать в профессорское окно, потому что он сам сидел на табурете в этой кухне, курил "Беломор" и смотрел, как профессор колдует над заварочным чайником. Ветер метался за окном, и папиросный дым то вытягивался в открытую форточку, то разлетался по всей кухне.
– Вам не мешает, Алексей Иванович? – спросил Марков, когда очередной порыв ветра потянул дым прямо на профессора.
– Ничего, я сам совсем недавно бросил, – ответил Завадский. – Да вы продолжайте, Володя, я слушаю.
Он накрыл чайник сложенным вчетверо полотенцем и сел на другой табурет. Володя продолжил:
– Ну так вот, вы же помните, как тогда было: все рвались в истребители, конкурс как в институт. Проверяли все: и здоровье, и знания. А у меня со здоровьем-то как раз порядок, а вот знания… Я же деревенский был.
– Володя, а почему вы не хотели, например, в танкисты? Вы же в колхозе трактористом работали.
– Я, Алексей Иванович, летать хотел, а не ползать по земле. В колхозе наползался. Вот только за математику сильно опасался. А тут один умный человек сказал мне примерно так: у боевой авиации, говорит, две задачи. Первая – разбомбить противника, вторая – не дать ему сделать это с тобой. А которая из них важнее или почетнее – это, говорит, пустопорожние разговоры, не относящиеся к делу. Ну, я плюнул на свои предрассудки и пошел в бомбардировщики. Там конкурс меньше.
– А вам не приходилось потом слышать, что вы искали спокойное место?