— Занимательно рассуждаете, — подивилась Анна Матвеевна. — Вот смотрю и будто узнаю ваше лицо. Где-то я уже видела вас.
— Говорят, я похож на известного профессора-биолога путешественника Гржимека. Вы могли встретить его фото в газетах.
— Точно! — вспомнила Анна Матвеевна. — Вылитый Гржимек! Как-то мы с Сашенькой читали его книгу о животных и восхищались.
— Такое сходство тоже своего рода чудо. Живут на земле разделенные пространством двойники. Но один из них написал множество книг, побывал на Миссисипи, Темзе, Ганге, словом, объездил весь мир. А второй всю жизнь проработал скромным электриком, и его имя не останется в анналах человечества. — Аленушкин улыбнулся. — Но вот вам еще доказательство, что любой человек может быть неожидан. Сейчас покажу сделанное мною лет пять назад небольшое открытие, чем-то родственное вашему. Где тут у вас радиорозетка? А, вот она. Идите-ка сюда. Встаньте вот здесь. Приложите палец к левому гнезду. Смелее, не ударит. А я приложу к другому. Опять же нечего бояться — не кусаюсь. Плотно прижиматься не надо.
— Это кто прижимается?! — вспыхнула Анна Матвеевна и отскочила от Аленушкина на несколько шагов. — Сами сказали придвинуться, а теперь я и виновата. И вообще, что это вы затеяли, Вениамин Сергеевич? А еще солидный человек…
— Фу, как некрасиво, — Аленушкин помрачнел. — В чем вы меня подозреваете? Я ведь что хотел вам показать? Радио без репродуктора. А ну, становитесь рядом. — И он бесцеремонно притянул Табачкову к розетке, встал рядом и приблизил свое ухо к ее уху. Пальцы обоих лежали на гнездах.
— Поет! — с тихим изумлением сказала Анна Матвеевна. — «Уж вечер, облаков померкнули края…» Дуэт Лизы и Полины из «Пиковой дамы».
— У меня то же самое.
— Значит, мы слышим вместе? — глаза Анны Матвеевны ликовали. — Без репродуктора? Без наушников?!
— Вместе, — подтвердил Аленушкин.
Она хотела сказать, что это восхитительно — слушать чудо вдвоем, и если бы он услышал и ее чудо, это было бы еще восхитительней. Но застеснялась и промолчала.
Вениамин Сергеевич оторвал палец от розетки, и музыка смолкла.
— Наши барабанные перепонки разделила прослойка воздуха, и образовался своеобразный конденсатор, — объяснил он с ученым видом. — Из радиосети на этот естественный конденсатор поступало переменное напряжение звуковой частоты. Барабанные перепонки колебались, и мы слышали передачу. Но ведь это, сознайтесь, не похоже на ваши голоса?
— Нисколько!
— А не подумать ли вам, что делать с этим шестым чувством? Не зарывать же его в землю?
— Из всего-то мы привыкли извлекать пользу. Ну его, это чувство. Вот куплю мебель, обвешаюсь коврами, занавесками и, надеюсь, стану не хуже, не лучше других. А о ваших домыслах, прошу, — никому.
— Даже во имя науки?
— Даже, Страшновато привлекать к себе внимание. Годы не те.
— Что ж, ваше право, — согласился Аленушкин.
Не ешь натощак острого, тебе это вредно.
Недавно где-то вычитала: нужно беречься в февральское полнолуние.
Сколько выкурил сегодня папирос? Завтрашняя норма будет вдвое меньше, не спорь.
Я сама встану утром пораньше и схожу за молоком.
За квартиру еще не уплачено? Не волнуйся, сбегаю.
Нет, вовсе не собираюсь тебя баловать — пойдешь на рынок и купишь картошки. Впрочем, схожу сама — тебе лучше не носить тяжелого.
Так не хочется идти завтра к Лапиным, у них опять будит танцульки до упаду, и тебя это утомит. Лучше пойдем в театр.
Я стесняюсь тебя? А-ну, где твои уши? Вот тебе, вот! Да мне все подруги завидуют! А к Лапиным и правда не хочу — инфантильная пара.
Надень теплые носки.
Пол я вымою сама. И посуду тоже. А потом буду стирать. Что ты, мне это совсем не трудно. Для тебя мне ничего не трудно. Ничего.
Очередь была не длинной, но медленной. Универмаг гудел ульем. Жужжали и щелкали кассы, потрескивала отмериваемая ткань, шаркали по цементированному полу сотни подошв, женский голос рекламировал по радио новые товары. Анна Матвеевна стояла и усмехалась: до чего дожила — одним барахлом башка забита. И сама себе возражала: ах ты, господи, что за ханжество! Всего-то пару недель заботится о том, чему иные отводят всю жизнь, и уже грызет себя. На долю ее поколения выпало столько аскетизма, неустроенности, что можно немного и понежиться. Глаза разбегаются от этой яркой сверкающей мозаики из пластмассы, тканей, блестящего никеля, воздушного поролона, изящного стекла, эластичной кожи, зеркального дерева, гладкой эмали. И кто придумал термин «вещизм», якобы угрожающий нашему бытию? Для чего и делают вещи, как не для того, чтобы их покупали, любовались ими, получали от них радость и удовольствие. Вон сколько света в лице юной пары у прилавка — покупают-то не просто занавески, покупают легкое как нейлон, радостное настроение, хорошее расположение духа. Счастья молодым и благополучия! Ей и не снилось в юности подобное великолепие. И просто замечательно, что дожили до такого!
Предположение Аленушкина, что она улавливает обыкновенные человеческие голоса, не было для нее большой неожиданностью. Не раз хотела найти объяснение непонятному именно в этом, а не в болезненности воображения. Потому так серьезно и безоговорочно приняла совет Вениамина Сергеевича заняться убранством квартиры. Тут же был составлен и отпечатан на машинке список необходимых вещей.
Грустно на старости лет обзаводиться тем, что есть даже у молодоженов. Но винить некого — Сашенька все оставлял, сама закапризничала. Ничего, вещи вернутся к ней, но как бы омоложенными, с фирменными знаками последних моделей. Не заставлять же квартиру барахлом.
Располагала она приличной суммой. Во всяком случае, достаточной для того, чтобы приобрести намеченное. К вырученным в комиссионке деньгам присоединились также стыдливо поделенные со сберкнижки.
С неудовольствием прислушивалась она к нарастающему желанию немедленно взяться за дело.
Вскоре все завертелось каруселью. Никогда и не подозревала, что можно с такой энергией заботиться не о муже, сыновьях или о ком-то из друзей, а о себе, Никогда для этого не было ни желания, ни времени. Теперь же дарила себе подарок за подарком, и это оказалось довольно приятным занятием.
С такой тщательностью продуманный было режим дня рухнул, уступив место навязчивой страсти как можно быстрей и лучше обставить свое жилье. Наскоро перекусив, прихватывала сумочку и, как на работу, отправлялась обследовать магазинные витрины.
Самое горячее участие в этой затее неожиданно приняла Черноморец. Казалось, прошлые коммерческие комбинации Зинаиды Яковлевны были всего лишь репетицией к нагрянувшему часу, она подхватила ее план с вдохновением поэта, которого долго мучил писательский зуд, но он не знал, о чем писать и вот наконец набрел на свою тему.
— Совершенно ни в чем не разбираешься, — удовлетворенно отмечала Черноморец, видя ее растерянность перед выбором, что купить. — Если уж холодильник, то «ЗИЛ» последней марки, а не этот гроб с музыкой. Мебельные гарнитуры и наши симферопольцы наловчились делать прилично. А вот кухню советую польскую. Не высматривай, нет ее здесь, но могу устроить. Холодильник же доставай сама.
Так они бродили из одного магазина в другой, и вскоре невзрачный шкаф с диваном, что купил Сашенька, был вытеснен гарнитуром безукоризненной полировки. Все остальное, вплоть до мелочей, тоже покупалось по принципу самое лучшее, самое новое, самое добротное.
Разрыв с Сашенькой был довольно свежим событием, и почти все их общие друзья, к кому она обращалась с той или иной просьбой, проявляли участие и сочувствие к ней.
После каждой новой покупки она закрывала глаза и с удовольствием находила, что голосов поубавилось. С появлением мебели исчезли те, которые создавали шумный хаотический фон. За ними постепенно пропали и четко слышимые. Лишь некоторые прорывались отдельными словами, как бы с трудом преодолевая преграду из тишины.
Смурая вначале горячо поддержала ее, но уже на третий день стала считать эту затею глупой, недостойной солидной женщины. При этом так нехорошо посматривала, так подозрительно поводила своими кустистыми бровями-щеточками, будто все-таки сомневалась в ее здравом смысле. Скепсис подруги был привычен, и она не обращала на него внимания. Не жалея ног, обивала пороги магазинов, осматривала, примеряла на глазок ту или иную ткань, которая непременно должна была гармонировать с обивкой мебели темно-зеленой, с желтыми штрихами. И вот набрела на нейлоновые занавески легкие, прозрачные, с тонким узором, будто сотканным из звенящих осенних паутинок. Здесь же продавался и портьерный материал: на густом травянистом фоне — искры желтых листьев. Как раз то, что нужно.
Могучая спина стоящей впереди женщины наклонялась то влево, то вправо, и Анну Матвеевну качало, как на корабле, Ноги гудели, подкашивались от усталости. Было многолюдно, и ее то и дело цепляли локтями и сумками.