Они выпили по две рюмочки. Шеф почему-то во всем любил парность и число "два": две птицы, два дерева в саду – тюльпановое и шелковичное, два любимых цвета – черный и белый, два мнения – свое и неправильное, в общем, он был человеком крайностей и совершенно того не скрывал. Правда, сейчас, при вспышках молний и под стаккато дождя, бургомистр несколько подрастерял начальственный пыл.
– Ну-с, инспектор, давайте выкладывайте, что вы накопали за два дня. Только не говорите, что ограничились ролью педантичного статиста, оформляющего протокол за протоколом, словно бездушная кукла.
– Конечно, кое-что я выяснил. Вот только сперва хочу заметить, что верное и подробное оформление протокола тоже важное занятие, и никуда от этого не деться. Но оно совершенно не превращает меня в куклу.
– Хорошо, извините меня: нервы, переживания, сезон штормов…
– Пустяки. Многие не придают значения канцелярской работе, всем подавай погони, дуэли, допросы… А картина вырисовывается следующая. В городе, как вам известно, постоянно растет число жертв всякого рода несчастных случаев и самоубийств, что никак уже нельзя считать роковыми совпадениями.
Мирабо выдержал небольшую паузу и, пользуясь тем, что бургомистр потирал переносицу, прикрыв глаза, метнул быстрый взгляд на коронера, тот кивнул, словно птица Да, которая тоже кивала всякий раз, когда выдавала свою единственную реплику.
– На мой взгляд, самый важный признак, объединяющий погибших, нашел вовсе не я, а Лауфер.
– Да? И что же такого он открыл? Какой-то наркотик или яд в крови жертв?
– Стеклянную пыль, остающуюся на одежде. Я пока никак не могу объяснить, в чем тут дело, но это важная примета. Наросты влияют не только на сам город, но и на жизнь горожан. Каким образом это все происходит и при чем тут стеклянная пыль, пока не ясно. Зато ясно как белый день, которого мы сейчас, увы, лишены, что эти события взаимосвязаны. Дальше…
– Это я уже слышал. Лауфер рассказал буквально перед вашим появлением.
– Слышали, но не все. Я проверил адреса погибших, и выяснилось, что все они жили в домах, рядом с которыми возникли Наросты. Можно сказать, убегали от них, но что-то их догоняло, одного за другим, и заставляло умирать. Как, почему, для чего – ответов у меня пока нет. Надеюсь их найти, если это, конечно, возможно.
– Ну что ж… Я тоже буду надеяться на это, – сказал бургомистр. – Продолжайте ваше расследование.
– Само собой разумеется.
– Мирабо, Лауфер! – Он окликнул их уже у самой двери. – Вы этого не знаете, но архитектор все равно бы проболтался… Под ратушей есть старинные подвалы. Когда-то их использовали для хранения запасов зерна и соли. Сейчас там склад, на случай экстренных происшествий: мука, вода, коньяк, пряности, сухари, консервы, еще что-то; всем этим занимался мой предшественник, и до сих пор не имелось никакой надобности в таких запасах, потому я понятия не имею, что же там хранится. Но если дела пойдут совсем плохо, мы используем подвал как убежище. Конечно, городское население или даже жителей одного квартала убежище не вместит, но для членов магистрата, тех, кто будет бороться до конца, и для их семей запасов должно хватить. Бежать нам некуда, город отрезан Отправленные мной к вершинам добровольцы сообщили, что если ливни не утихнут в ближайшие несколько дней, река Снуки может ворваться в город с гор, притащив камни и глину, что будет означать конец всему. Ратушу выстроили на возвышенности, похоже, именно с учетом такой опасности. Поэтому, если почувствуете неладное, бегите сюда. Вход в подвалы прямо рядом со входом в мэрию, там оказалась заложенная камнями дверь, камни убрали, теперь ее видно, она под лестницей. Не теряйте времени, если что.
– Спасибо, шеф, будем надеяться, нам не потребуется выяснять, съедобны или нет те ржавые консервы, что могут храниться в подвалах, – сказал Мирабо.
– Да-а! – согласился птичий голос.
– Будем надеяться, будем надеяться, – сказал бургомистр. – И вот еще что… Ни в коем случае не считайте, будто я трусливо покинул свой пост. Меня вы всегда найдете в этом самом кабинете. Жду вас с докладом к обеду. Вместе с архитектором. Конечно, если Лауфер поставит его на ноги.
Вместо ответа инспектор с коронером молча поклонились и покинули кабинет бургомистра.
– Вы со мной? – направляясь к выходу, спросил Мирабо.
– Разумеется. Почему-то такое чувство, что сегодняшняя ночь особенная. Как-то слишком тревожно вокруг, сам воздух пахнет тревогой, вы не находите?
– Это коньяк, Лауфер. Коньяк, наложившийся на абсент и вступивший с ним в химическую реакцию, выделяющую в организм грусть и тревогу. Кстати, об абсенте… Вас не затруднит на минутку заглянуть в свой кабинет поправить линзу иконоскопа? Ведь нам еще поднимать на ноги архитектора, а я знаю только один способ лечения…
– Вы прямо читаете мои мысли. Именно это я и собирался сделать. Давайте зовите констебля, куда он запропастился? А я через пару минут… Нужно собрать саквояж с инструментами…
– Обойдемся без него. Пусть останется рядом с бургомистром.
Минут через пять от ратуши отъехала полицейская машина и направилась к кварталам Гильдии Мастеров. И это были последние минуты, в которые им всем удавалось сохранять спокойствие…
После долгого и местами невнятного рассказа шкипера наступила тишина. Он даже не заметил, как сидящие за соседними столами моряки прекращают свои разговоры, начиная прислушиваться к его словам. Здесь было человек двадцать, в этом зале Пивного Маяка. Теперь в их глазах читалось разное – от снисходительности и иронии до изумления и ужаса. Кто-то поверил, а кто-то наверняка решил, что шкипер был попросту пьян, раз ему мерещится такая жуть.
– Даже не знаю, что думать, – наконец проговорил длинноусый сосед по столику. – Одно могу сказать точно, Ю-Джи – в море часто называют друг друга по первым буквам фамилии и имени, эта привычка потом остается на всю жизнь, – сам ты определенно веришь в то, что увиденное было не галлюцинацией и наваждением. Но кто может сейчас дать руку на отсечение, что в город, кроме стеклянной дряни, не вторгаются какие-то видения…
– Я не выдумываю. Нечего мне больше делать, – фыркнул Уиклер. – Если это и был какой-то морок, то, клянусь жизнью, он был чертовски похож на правду. Ну а кто не верит, могу предложить прямо сейчас прогуляться до Фри-Дерби, там и посмотрим что к чему. Согласны? Чего уставились? Давайте, кто тут смелый и кто считает меня обманщиком и треплом?
– Не кипятись, Ю-Джи. Если все, о чем ты сказал, правда, то нам пора думать, как сматываться из города, пока он нас совсем не проглотил. А если ложь, то лучше от этого нам не станет. Наросты возникают все чаще. Люди бегут из жилищ прямо под дождь, укрываются в соседских подвалах, но больше – исчезают без следа, будто их и не было. Что одно, что другое… Но я тебе верю. Очень уж многое совпадает… А вралем ты никогда не был…
– Так что же тогда делать? – подал голос другой отставной моряк.
– Спасаться, пока мы не увидели то же самое, что и Ю-Джи…
– Спасаться? Как? Куда?
Примерно треть присутствующих присоединились к Уиклеру, большинство все же махнул рукой и продолжили обычные пустые разговоры. Хотя каждый из них нет-нет да и бросал взгляд в сторону сгрудившихся вокруг Уиклера моряков. Мало ли… Всегда ведь полезней поверить в небылицу, чем отмахнуться от правды. А кто знает, в чем небылица, а в чем правда, брат?
– Разрешите говорить, эчеленца? – вмешался в разговор совсем молодой аэролоцман, явно нездешний, прибывший с берегов совсем другого моря.
Почтительность возымела действие, и, несмотря на разницу в возрасте, ему дали слово.
– Меня зовут Джакомо Пирелли. Я слышал рассказ, я выражаю восхищение вашей выдержкой и спокойствием: другой бы точно наложил в штаны, я-то уж точно, повстречай такое! – Тут все улыбнулись откровенному признанию молодого человека. – А сказать хочу вот что… У нас в Тавестии, это далеко к югу, летающие лодки используют не только для лова.
– Ну-у, известное дело: кто в молодости не катал дамочек над заливом? – усмехнулся старый, похожий на потертую монету механик, явно начинавший карьеру в те времена, когда моторы казались сказкой и ненужными громоздкими игрушками.
– Нет, не дамочек. Хотя их, конечно, тоже… В Тавестии горы высокие, выше, чем здесь… Мы перевозим почту.
– Почту?
– И еще саженцы, которые выращиваются на побережье, где климат мягкий, а потом отправляются в другие страны.
– Саженцы?
– Сейчас расскажу. Дайте, пожалуйста, воздушную лоцию.
На стол легла карта ветров Гримальдского залива, подавальщик принес дюжину пива с солеными орешками, и речь пошла о приятных сердцу и памяти любого моряка вещах. И страх отступил. Но только на время.
Едва они отъехали на несколько кварталов от ратуши, как стало ясно, что дальше не пробраться. Поперек улицы валялась всякая всячина: камни, вывороченные из мостовой, мешки, наполненные чем-то на вид твердым до самых горловин, разломанная мебель, корзины, оконные рамы, остов кровати, телега, которой не хватало одного колеса, – а за импровизированной баррикадой укрылись люди, и Лауфер вступил с ними в переговоры. Через пять минут стало ясно, что жители этого квартала напуганы дальше некуда. Напуганы пришествием чужаков, как выразился их предводитель – верзила-кузнец, устрашающе махавший перед собой кувалдой.
– Что там? – спросил Мирабо, когда коронер вернулся к автомобилю.
– Я бы назвал это истерией, и, скорее всего, так оно и есть. Они боятся каких-то чужаков. Но из-за дождя и ветра, а еще больше из-за того, что они пытаются говорить одновременно, я мало что понял.