Я прошел мимо кладбища, где был погребен Фиаринг. Необрезанные ветви деревьев касались кладбищенской стены, превращая некоторые участки тротуара в туннели из листьев. Я порадовался, что захватил с собой фонарик, чтобы освещать дорогу на обратном пути, и вспомнил, что Макс обыкновенно напоминал гостям о фонарике уже на пороге своего дома, когда ничего нельзя было уже изменить.
Я быстрым шагом прошел мимо домов, которые попадались все реже и реже. Асфальтовая дорожка, по которой я шел, была покрыта трещинами, их становилось все больше. Сквозь трещины пробивалась трава. Внезапно я вспомнил разговор, который состоялся у нас с Максом несколько лет назад. Я спросил его - не одиноко ли Вельде здесь? И он со смехом заверил меня, что у них с Вельдой - страсть к одиночеству и им нравится быть подальше от любопытных глаз соседей.
Интересно, подумал я. не принадлежал ли какой-то из домов, мимо которых я проходил, семье Фиарингов?
Наконец я добрался до виллы Макса. Это было небольшое двухэтажное строение. За ней находилось еще несколько домов. Ну а дальше, я это знал, царствовали сорняки, тротуары были покрыты грязью, а фонарные столбы ржавели в темноте.
Не ставшие престижными жилые районы представляют собой довольно мрачное зрелище.
Всю дорогу я чувствовал запах влажной земли и камней.
В гостиной горел свет, но через стеклянную дверь в сад, там, где я когда-то заметил Вельду и Фиаринга, никого не было видно. В холле было темно. Я постучал в дверь. Она тут же открылась. Передо мной стояла Вельда.
Я еще не описывал Вельду. Она была из тех красивых, обладающих чувством собственного достоинства, практически неприступных, но весьма привлекательных женщин, на которых склонны жениться удачливые интеллигентные мужчины средних лет. Высокая. Стройная. С изящной головкой. Светлые волосы стянуты на затылке. Голубые глаза. Тонкие, изысканные черты лица. Покатые плечи, а затем тело, которое циник назвал бы основным достоинством и, возможно, был бы не совсем прав, потому что всему этому сопутствовал живой и вполне отважный ум. Изысканные манеры, но не очень много искреннего тепла.
Такой я помнил Вельду.
Вельда, стоявшая передо мной сейчас, была иной. На ней был серый шелковый халат. В тусклом свете уличного фонаря стянутые на голове волосы выглядели если не седыми, то истончившимися и ломкими. Высокая красивая фигура казалась какой-то бесплотной и тощей. Она горбилась, как старуха. Изысканные черты лица. сжались. Вокруг голубых глаз, слишком пристально глядящих на меня, пролегли темные круги.
Она поднесла палец к иссохшимся губам и другой рукой застенчиво прикоснулась к лацкану. моего пальто, словно собираясь вести меня туда, где мы могли спокойно поговорить.
Макс вышел из темноты и положил ей руки на плечи. Она не оцепенела. Вообще говоря, она никак не отреагировала, только ее рука мягко отпустила мое пальто. Она, кажется, моргнула мне, словно говоря "позже, быть может". Но я не был в этом уверен.
- Тебе лучше подняться наверх, дорогая, - сказал он ей нежно. - Пора немного отдохнуть.
Подойдя к лестнице, он включил свет. Мы смотрели, как она медленно поднимается наверх, держась за перила. Когда она исчезла из виду, Макс покачал головой и довольно безразлично сказал:
- Вельда совсем плоха. Боюсь, что в скором времени… Впрочем, я пригласил тебя не для того, чтобы обсуждать это.
Меня поразила его кажущаяся бессердечность. Однако через мгновенье он сказал нечто, объяснившее мне его философию.
- Мы так таинственно хрупки, Фред… Какое-то незначительное изменение в деятельности желез, какая-то слабая тень, падающая на нервный узел - и пшш: уже ничего нельзя поделать. Потому что мы не знаем, Фред. Просто не знаем. Если бы мы могли проследить ход мыслей. Если бы мы могли постичь их целительную магию, пронизывающую мозг… Но мы еще неизвестно сколько будем пребывать в неведении и ровным счетом ничего не сможем с этим поделать разве что встретить достойно. Хотя тяжело, когда человек, чей разум мутится, начинает тебя смертельно ненавидеть. Тем не менее, как я уже сказал, я не хочу говорить об этом. И ты сделаешь мне одолжение, если не станешь настаивать.
Мы все еще стояли у ступеней. Внезапно он оживился. Похлопал меня по плечу, повел в гостиную, настоял, чтобы я выпил. И начал разводить огонь в камине, громким голосом рассказывая о последних работах в медицинской школе и подробно расспрашивая о моих недавних публикациях. Затем, не дав мне времени опомниться, он уселся в кресле напротив. Перед нами горел огонь. Макс стал описывать проект, над которым собирался начать работу. Проект касался ферментов и механизмов, регулирующих температуру насекомых, и, как ожидалось, мог иметь большое практическое значение для самых различных областей, начиная от производства инсектицидов и заканчивая физиологией желез человека.
Временами, когда он так увлеченно рассказывал о предмете своего исследования, мне почти казалось, что передо мной сидит старина Макс и что все события прошедшего года были дурным сном.
Внезапно он прервался и положил руку на объемистую рукопись, лежавшую на столе рядом с ним.
- Вот чем я занимался последние несколько месяцев, Фред. Полный отчет о моих экспериментах с Фиарингом, а также изложение обосновывающих их теорий. Я постарался описать все как можно лучше. Кроме того здесь подобраны относящиеся к делу материалы из других областей науки. Я уже не смогу заниматься этим, конечно, но надеюсь, что заинтересуется кто-нибудь другой. Я хочу, чтобы у него было преимущество - знание моих ошибок. Я сомневаюсь, захотят ли научные журналы принять этот материал, но если нет я опубликую его за счет своих личных средств.
Я ощутил боль в сердце, подумав о том, как много он, по-видимому, страдал, скрупулезно работая над этой рукописью и, конечно же, зная, что это уже не его работа и ему никогда не доведется заниматься этим, зная, что это отчет о поражении и личной трагедии, зная, что он не будет положительно принят его коллегами, но сознавая свой долг - передать информацию, которая, возможно, когда-нибудь вызовет чей-то интерес и докажет человечеству свою научную ценность.
А затем трагедия Вельды, которую я пока еще не был готов вполне осознать; неотчетливое предположение, ставящее все точки над i, что если бы Макс продолжал свои эксперименты над Фиарингом, он, вполне вероятно, узнал бы достаточно, чтобы теперь убрать пелену, затмевающую ее разум.
Я тогда подумал, и придерживаюсь этой точки зрения и сейчас, что поведение Макса в тот вечер, и, особенно, его энтузиазм по поводу нового проекта исследования, которым он искренне увлекся, был вдохновляющим и в то же время душераздирающим примером несентиментальной отваги, присущей лучшим ученым.
Но в то же время меня не оставляло чувство, что его новый проект не был настоящей причиной моего приглашения. У него на уме было что-то другое, и я это чувствовал. А он, как и всякий несчастный человек, говорил на разные темы, готовясь перейти к главному. Что через некоторое время и сделал.
Огонь почти угас. Мы уже исчерпали тему его нового проекта. Я сознавал, что выкурил слишком много сигарет. Я задал Максу какой-то непоследовательный вопрос о новых достижениях авиационной медицины.
Он нахмурился, глядя на тлеющие угли и как-бы внимательно взвешивая ответ. А затем внезапно, не глядя в мою сторону, сказал:
- Фред, я хотел бы тебе кое-что рассказать. То, что я обязан сказать. То, что не мог сказать раньше. Я ненавидел Джона Фиаринга, потому что знал, что он был любовником моей жены.
Я посмотрел на свои руки. И через мгновенье снова услышал голос Макса. Он не был громким, но звучал резко из-за эмоционального напряжения.
- Перестань, Фред. Не надо делать вид, что ты ничего не знаешь. Ты видел их через французское окно в тот вечер. Ты удивишься, если узнаешь, Фред, как трудно мне было не избегать тебя или не поссориться с тобой после этого. Одна мысль о том, что ты знал…
- Это все, что я видел и знал, - заверил я его, - я видел только эту мимолетную сцену.
Я повернулся и посмотрел на него. В его глазах блестели слезы.
- Но знаешь, Фред, - продолжал он, - это и было настоящей причиной того, что я пригласил тебя на наши эксперименты. Мне казалось, что поскольку ты знал обо всем, то сможешь лучше кого бы то ни было контролировать мои взаимоотношения с Фиарингом.
Мне ничего не оставалось, как сказать:
- А ты уверен. Макс, что твои подозрения насчет Вельды и Фиаринга вполне обоснованны?
Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: не стоит больше задавать вопросов на эту тему. Макс какое-то время сидел склонив голову. Было очень тихо. Ветер, бросавший время от времени дождевые капли с веток мокрых деревьев в окно, наконец утих.
Он сказал:
- Знаешь, Фред, очень сложно снова научиться переживать забытые эмоции - будь то ревность или научное рвение. И тем не менее, это были два основных чувства, задействованных в драме. Потому, что до тех пор, пока я не начал проводить эксперименты с Фиарингом, я ничего не знал о них с Вельдой. - Он помолчал, а затем с трудом продолжил: - Боюсь, я не очень терпим в том, что касается секса и собственности. Полагаю, что если бы Джон был обычным человеком или если бы я узнал об измене раньше, я вел бы себя по-другому, возможно даже грубо. Я не знаю. Но тот факт, что наши эксперименты уже начались и были такими многообещающими, изменил все.