- Можете ли вы честно и откровенно… (впервые огонек ненависти прорвался и вспыхнул в глазах хиксаброда; Крошка только что неумышленно нанес ему смертельное оскорбление) - …честно и откровенно сказать, что Лалангамена - самое прекрасное место во Вселенной?
Дор Лассос обвел взглядом комнату. Теперь наконец презрение ко всему происходящему ясно отразилось на его лице.
- Да, - сказал он.
Все потрясенно замерли. Дор Лассос поднялся на ноги, отсчитал из груды денег тысячу кредиток, а остальное, вместе с чеками и чековыми книжками, передал Клею. Потом он сделал шаг вперед и поднес руки ладонями кверху к самому лицу Крошки.
- Мои руки чисты, - сказал он.
Его пальцы напряглись. Вдруг на наших глазах из подушечек выскользнули твердые блестящие когти и затрепетали на коже лица Крошки.
- Вы сомневаетесь в правдивости хиксаброда? - раздался металлический голос.
Крошка побелел и сглотнул Острые как бритва когти были под самыми его глазами.
- Нет… - прошептал он.
Когти втянулись, хиксаброд опустил руки. Снова сдержанный и бесстрастный, Дор Лассос отступил и поклонился.
- Благодарю всех за любезность, - сказал он, и сухой голос прозвучал в тишине неестественно громко.
Затем Дор Лассос повернулся и чеканным шагом вышел из кают-компании.
- Итак, мы расстаемся, - произнес Клей Харбэнк, крепко сжав мою руку. - Надеюсь, Дорсай встретит тебя так же приветливо, как меня Лалангамена.
- Тебе не следовало выкупать и меня, - проворчал я.
- Чепуха. Денег было более чем достаточно для двоих, сказал Клей.
Со времени пари прошел месяц. Мы оба стояли в гигантском космопорте на Денебе I. Через десять минут отлетал мой корабль на Дорсай. Клею предстояло ждать несколько дней редкого транспорта на Тарсус.
- Пари было колоссальной глупостью, - настаивал я, желая излить на чем-нибудь свое недовольство.
- Вовсе нет, - возразил Клей. На его лицо легла мимолетная тень. - Ты забываешь, что настоящий игрок ставит только наверняка. Увидев глаза хиксаброда, я был уверен, что выиграю.
- Не понимаю.
- Хиксаброд любил свою родину.
Я ошеломленно уставился на него.
- Но ты ведь ставил не на Хиксу. Конечно, он предпочтет Хиксу любому другому месту во Вселенной. Ты же ставил на Тарсус - на Лалангамену!
Лицо моего друга снова помрачнело.
- Я играл наверняка. Исход был предрешен. Я чувствую себя виноватым перед Крошкой, но его предупреждали. Кроме того, он молод, а я старею и не мог позволить себе проиграть.
- Может быть, ты спустишься с облаков, - потребовал я, - и объяснишься наконец? Почему ты был уверен? В чем здесь фокус?
- Фокус? - с улыбкой повторил Клей. - Фокус в том, что хиксаброд не мог не сказать правду. Все дело в названии моей родины.
Он посмотрел на мое удивленное лицо и опустил руку мне на плечо.
- Видишь ли, Морт… Лалангамена - не город и не деревня. Своя Лалангамена есть у каждого на Тарсусе. У каждого во Вселенной.
- Что ты хочешь сказать. Клей?
- Это слово, - объяснил он. - Слово на тарсусианском языке. Оно означает "родной дом".
Роберт Силверберг
Увидеть невидимку
И меня признали виновным, приговорили к невидимости на двенадцать месяцев, начиная с одиннадцатого мая года Благодарения, и отвели в темную комнату в подвале суда, где мне, перед тем как выпустить, должны были поставить клеймо на лоб.
Операцией занимались два государственных наемника. Один швырнул меня на стул, другой занес надо мной клеймо.
- Это совершенно безболезненно, - заверил громила с квадратной челюстью и отпечатал клеймо на моем лбу. Меня пронзил ледяной холод, и на этом все кончилось.
- Что теперь? - спросил я.
Но мне не ответили; они отвернулись от меня и молча вышли из комнаты. Я мог уйти или остаться здесь и сгнить заживо - как захочу. Никто не заговорит со мной, не взглянет на меня второй раз, увидев знак на лбу. Я был невидим.
Следует сразу оговориться: моя невидимость сугубо метафорична. Я по-прежнему обладал телесной оболочкой. Люди могли видеть меня - но не имели права.
Абсурдное наказание, скажете вы? Возможно.
Но и преступление было абсурдным: холодность, нежелание отвести душу перед ближним. Я был четырехкратным нарушителем, что каралось годичным наказанием. В должное время прозвучала под присягой жалоба, состоялся суд, наложено клеймо.
И я стал невидим.
Я вышел наружу, в мир тепла. Только что прошел полуденный дождь. Улицы подсыхали, воздух был напоен запахом свежей зелени. Мужчины и женщины спешили по своим делам. Я шел среди них, но меня никто не замечал. Наказание за разговор с невидимкой - невидимость на срок от месяца до года и более, в зависимости от тяжести нарушения. Интересно, все ли так строго придерживаются закона?
Я ступил в шахту лифта и вознесся в ближайший из Висячих садов. То был Одиннадцатый, сад кактусов; их причудливые формы как нельзя лучше соответствовали моему настроению. Я вышел на площадку, приблизился к кассе, намереваясь купить входной жетон, и предстал перед розовощекой, пустоглазой женщиной.
Я выложил перед ней монету. В ее глазах мелькнуло подобие испуга и тут же исчезло.
- Один жетон, пожалуйста, - сказал я.
Никакого ответа. За мной образовалась очередь. Я повторил просьбу. Женщина беспомощно подняла глаза, затем уставилась на кого-то сзади меня. Из-за моего левого плеча протянулась чья-то рука и положила перед ней монету. Женщина достала жетон. Мужчина, стоявший за мной, взял жетон, опустил его в автомат и прошел.
- Дайте мне жетон, - потребовал я.
Другие отталкивали меня. И ни слова извинения. Вот они, первые следствия невидимости. Люди в полном смысле слова смотрели на меня как на пустое место.
Однако вскоре я ощутил и преимущества своего положения. Я зашел за стойку и попросту взял жетон, не заплатив. Так как я невидим, никто меня не остановил. Сунув жетон в прорезь автомата, я вошел в сад.
Вопреки ожиданиям, прогулка не принесла мне успокоения. Нахлынула какая-то необъяснимая хандра и отбила охоту любоваться кактусами. На обратном пути я прижал палец к торчащей колючке; выступила капля крови. Кактус по крайней мере еще признавал мое существование. Но лишь для того, чтобы больно уколоть.
Я вернулся к себе. Дом был полон книг, но сейчас они меня не привлекали. Я растянулся на узкой кровати и включил тонизатор в надежде побороть овладевшую мной апатию. Невидимость…
Собственно, это ерунда, твердил я себе. Мне и раньше не приходилось полностью зависеть от других. Иначе как бы я вообще был осужден за равнодушие к ближним? Так что же мне надо от них сейчас? Пускай себе не обращают на меня внимания!
Мне это только на пользу. Начать с того, что меня ожидает годичный отдых от работы. Невидимки не работают. Да и как они могут работать? Кто обратится к невидимому врачу, или наймет невидимого адвоката, или передаст документ невидимому служащему? Итак, никакой работы. Правда, и никакого дохода, что вполне естественно. Зато не надо платить за квартиру - кто будет брать плату с невидимых постояльцев? К тому же невидимки могут ходить куда им заблагорассудится бесплатно. Разве я не доказал это недавно в Висячем саду?
Невидимость - замечательная шутка над обществом, заключил я. Выходит, меня приговорили всего-навсего к годичному отдыху. Не сомневаюсь, что получу от этого массу удовольствия.
Однако не следовало забывать о реальных неудобствах. В первый же вечер после приговора я отправился в лучший ресторан города в надежде заказать самую изысканную еду, обед из нескольких десятков блюд, а затем исчезнуть в момент, когда официант подаст счет.
Не тут-то было. Мне не удалось даже сесть. Битых полчаса я стоял в холле, беспомощно наблюдая за метрдотелем, который с безучастным видом то и дело проходил мимо меня. Совершенно ясно, что для него это привычная картина. Если даже я сяду за столик, это ничего не даст - официант просто не примет мой заказ.
Можно, конечно, отправиться на кухню и угоститься, чем душа пожелает. При желании мне ничего не стоит нарушить работу ресторана. Впрочем, как раз этого делать не следует У общества свои меры защиты от невидимок Разумеется, никакой прямой расплаты, никакого намеренного отпора. Но в чем обвинить повара, если тот ненароком плеснет кипяток на стену, не заметив стоящего там человека? Невидимость есть невидимость, это палка о двух концах.
И я покинул ресторан.
Пришлось довольствоваться кафе-автоматом поблизости, после чего я взял такси и поехал домой. Хорошо хоть, что машины, как и кактусы, не отличали подобных мне. Однако вряд ли одного их общества на протяжении года будет достаточно.
Спалось мне плохо.
Второй день невидимости был днем дальнейших испытаний и открытий.
Я отправился на дальнюю прогулку, предусмотрительно решив не сходить с тротуара. Мне часто доводилось слышать о мальчишках, с наслаждением наезжающих на тех, кто несет клеймо невидимости на лбу. Их даже не наказывали за это. Такого рода опасности умышленно создавались для таких, как я.