-- Пройду без хитрости в душе
-- Я к матушке моей Нанше.
-- Я с поля соберу росу
-- И ей напиться принесу.
-- И будет волею судеб
-- Готов взращённый мною хлеб.-- Селянин! Вволю ешь и пей
-- Недаром мне кричал: "Эгей!"
-- И понукал к труду меня
-- С зари и до заката дня.
-- И догоняет он быка
-- И с ним вступает в разговор:
-- Моя работа нелегка, -
-- Промолвил бык, - но до сих пор
-- На морде шерсть моя густа,
-- Спина, как в юности чиста.
-- Так объясни мне выбор свой.-- Ты несмышлёныш глупый мой.
-- Когда-то под твоим ярмом
-- Во имя сытости земли
-- Мы плуг тяжёлый волокли
-- Весь день у неба на виду
-- Плетьми хозяин Эмкиду
-- Благословляет нас к труду.
-- Бык - земледельцу, не спеша:
-- Поля благие орошай,
-- Пусть даже не падут дожди,
-- Земля для нас зерно родит.-- Эгей! Живей
-- Быка гони
-- Святое поле борони
-- И у Энлиля на виду
-- Веди святую борозду
-- И бог Нинурта, наш пастух,
-- Поднимет добрым пивом дух.
-- Эхей! - воскликнул Гильгамеш. - Клянусь всеми демонами, эта песня мне по вкусу. Ты развеял мою печаль, певец. Но не останавливайся, а то вновь рассердишь меня.
Он схватил третий кубок и с жадностью приник к нему. Певец озабоченно посмотрел стремительно пустеющий кувшин. Облизнув губы, он робко поинтересовался:
-- Не желает ли господин отгадать загадку?
-- Загадку? - нахмурился Гильгамеш. - Я не люблю загадок. Но если она окажется под стать твоей песне, я награжу тебя. Говори.
Певец поёжился, тревожно следя за рабом, наливавшим вождю очередной кубок. Под едва слышное бренчание лютни он проблеял:
-- Пастушок говорит:
-- "Ри-ди-ик, ри-ди-ик"
-- Гребешочком прыг да скок,
-- Шейкою блеснул и - шмыг,
-- За хохлушкою бежит...
-- Знаю, знаю, - радостно завопил Гильгамеш. - Это петух.
-- Верно, господин.
-- Во имя Ануннаков, ты отвлёк меня от горестных дум! Как зовут тебя, певец?
-- Ур-Нин, повелитель.
-- Ур-Нин, я дарю тебе медную подставку. Инанна да хранит тебя!
Гильгамеш обернулся, шаря вокруг себя рукой, потом хлопнул себя по лбу:
-- Ах да! Ведь я же в доме Нанше. Ничего, ты подождешь меня у двери, и мы вместе поедем в Дом неба.
Ур-Нин пал ниц и произнёс, не поднимая головы:
-- Слава о твоих благодеяниях гремит во всех частях света, господин.
Гильгамеш отпил из кубка и задумчиво промолвил:
-- Спой мне ещё что-нибудь, Ур-Нин.
Певец подмигнул музыкантам. Вскочив на ноги, он зачеканил, сопровождая каждое своё слово замысловатыми телодвижениями:
-- Голова как мотыга, а зубы как гребень,
-- Кости как ель, а хвост - словно стебель,
-- Плащу Думузи подобен желудок,
-- А жало как гвоздь - не коснись, будет худо!
-- В руки возьмёшь - его кожа гладка,
-- Рыбина эта - мечта рыбака.
Ур-Нин остановился, разгоряченно глядя на вождя.
-- Ну и что это такое? - недовольно спросил Гильгамеш. - Мотыги, гвозди... Что всё это значит?
-- Это загадка, повелитель, - испуганно ответил певец.
-- Вижу, что загадка, - пробурчал вождь. - Да больно уж мудрёна. Глупую загадку ты мне загадал, Ур-Нин. Ничего не понятно.
-- Глупую, господин, - покорно согласился певец.
-- Вот-вот. Ты за кого меня принимаешь? Я тебе не пьянчуга из харчевни. Слышишь меня?
-- Слышу, господин.
-- Вот так. И слушай. Ничего я в твоей паршивой загадке не уразумел. Что это: жало, плащ Думузи? Как такое может быть?
-- Это скат, господин.
-- Что? Какой ещё скат? Разве скат такой? - Гильгамеш распалился, лицо его пошло пятнами. - Где у ската гребень, а? Почему молчишь?
-- Это только сравнение, господин, - пробормотал певец севшим голосом.
-- Что? Ты смеешь мне перечить? Напрасно я подарил тебе подставку. Ведёшь себя как скотина. Я тебе доверял, а ты? Отвечай!
-- Я могу спеть тебе ещё одну песню, повелитель, - торопливо пролепетал Ур-Нин, понурив голову.
-- Дались тебе эти песни, - проворчал Гильгамеш. - Ты что же, задобрить меня хочешь?
-- Я знаю песню про великий город Урук.
-- Про Урук? - повторил вождь. - Про Урук - это хорошо. - Гильгамеш, прищурившись, оглядел комнату. Ему показалось, что она наполнилась лёгкой дымкой, очертания смазывались, повсюду шныряли какие-то зыбкие тени. Все звуки доносились словно сквозь толстое полотно. Он потёр глаза, встряхнул головой. - Давай... про Урук, - медленно выговорил он, с трудом ворочая языком.
Музыканты вновь грянули что-то торжественное. Ур-Нин оглушительно завопил:
-- О город! Лик твой внушает страх!
-- Стены ужас сеют в богах!
-- За ними - гул и воинов кличи,
-- Улицы - сеть, ловушка для дичи,
-- Пусть только враг подступиться рискнёт,
-- Он в западню прямиком попадёт...
-- Да, в западню! - неожиданно рявкнул Гильгамеш, срываясь с места. - В западню, не будь я внук Солнца!
Из опрокинутого светильника полилось дорогое масло. Музыканты замерли. Оцепенев от ужаса, они наблюдали, как вождь обвёл всех мутным взором, усмехнулся чему-то, затем смачно плюнул на раскрашенный пол.
-- Ну, чего замолчали, отродье гиены?
Потеряв головы от страха, музыканты заиграли что-то лихое и разнузданное. У Гильгамеша взбурлила кровь, ноги сами пошли в пляс.
-- Вот так! Оп-ля! Ай да мы, - приговаривал он, по-обезьяньи кривляясь и выделывая несусветные коленца.
Ур-Нин испуганно выбежал из комнаты. Музыканты продолжали отчаянно наяривать плясовую. Откуда ни возьмись, в комнате появились две полуобнажённые акробатки. Похотливо извиваясь, они закружились вокруг Гильгамеша, гибкие как пантеры и прекрасные как лани. Охваченный звериным влечением, вождь сорвал с одной из них короткую юбку, швырнул рабыню на пол. Девушка ахнула, больно ударившись спиной. Гильгамеш потянул с себя одежду, в сладострастном ослеплении навалился на акробатку, обхватил её тонкое тело и блаженно заурчал. Рядом продолжала изгибаться в танце вторая рабыня, музыканты, вконец обезумев, играли свой бешеный мотив, а Гильгамеш, рыча от возбуждения, возил по полу окаменевшее в судороге тело акробатки и чувствовал, как тёмная злая сила, захлестнувшая его утром и подвигнувшая расправиться с Луэнной, вновь подчиняет себе его мысли и чувства. Ему хотелось крушить и убивать, хотелось ощутить вкус крови на губах, хотелось, чтобы люди в страхе ползали у его ног, а он играючи разбивал им головы медной булавой.
Девушка перестала шевелиться. Закатив глаза, она лежала под ним бездыханным трупом. Гильгамеш потерял к ней интерес. Он поднялся и плотоядно посмотрел на вторую акробатку. Музыканты оборвали мелодию, побросали свои инструменты и выскочили в коридор. Рабыня остановилась и отступила к стене. Гильгамеш медленно приблизился к ней, словно голодный лев к загнанной косуле. С животным хрипом он прижал акробатку к стене, схватил за край юбки, но вдруг некая сила потянула его обратно, заставив взвыть от бешенства. Он забился в чьих-то неразъёмных объятиях, вперив вожделеющий взгляд в вытаращенные глаза рабыни.
-- Слуги! Воины! - заорал он исступлённо. - Ко мне! Убейте всех в этом доме. Вырежьте им печени, окропите их кровью алтари!..
Ругательства полились из его уст, грязные, непристойные, они извергались словно поток нечистот из помойного корыта. Ему было горько и унизительно ощущать свою беспомощность. Он, внук Солнца, не может получить желаемого в собственном городе! Кто этот дерзкий, что осмелился бросить ему вызов?
-- Богиня готова дать тебе ответ, повелитель, - произнёс ему в ухо спокойный голос, обдавая его нос запахом недоваренного лука.
Этот голос отрезвил его. Гильгамеш сразу обмяк и перестал сопротивляться. Безумие, слепая ярость оставили его, сменившись опустошением. Казалось, будто тяжёлая пелена сползла с его глаз. Он озирался, не узнавая комнаты. Он видел распростёртое тело танцовщицы, лежавшее перед ним с бесстыдно раскинутыми ногами, видел её подругу, вжавшуюся в стену, глотающую частые слёзы, видел храмовых стражников, заглядывающих в дверной проём, но всё это не вязалось у него с реальностью. В остывающем сознании мелькали какие-то образы, голоса, звуки. Гильгамеш медленно опустился на циновку и закрыл глаза руками.
-- Я сейчас выйду к богине, - глухо промолвил он.
В коридоре негромко заговорили чьи-то голоса, затем послышался топот ног. Стражники вынесли беспамятную рабыню, оставив вождя наедине с его мыслями. Гильгамеш хмуро огляделся, полный самых мрачных предчувствий. "Богиня отомстит мне, - подумал он. - Она не простит кощунства". Смежив веки, он зашептал про себя молитву Инанне и медленно упал на спину.
Когда вождь вышел из комнаты, взгляд его был спокоен, брови сомкнуты в резком изгибе.
-- Веди меня к богине, старуха, - сурово приказал он склонившейся привратнице.
Бочком-бочком, словно опасаясь удара в спину, старуха повела его переходами храма. Она то и дело оглядывалась, омерзительно улыбаясь слюнявой беззубой улыбкой, и как будто спрашивала: "Ну что, натешился? Больше не будешь буянить?". Гильгамеш следовал за ней, набухая свирепостью, делая вид, что не замечает этого липкого взгляда.