Два палеонтолога на машине времени прибывают в самый конец мезозойской эры для того, чтобы раз и навсегда выяснить, что убило динозавров, и обнаруживают, что всё здесь совсем не такое, как ожидалось, а динозавры ведут себя очень странно. У них всего три дня на выяснение причин.
Содержание:
Пролог: Расхождение 1
Обратный отсчёт: 19 1
Обратный отсчёт: 18 3
Последний отсчёт: 17 5
Граничный слой 7
Обратный отсчёт: 16 7
Граничный слой 12
Обратный отсчёт: 15 13
Обратный отсчёт: 14 15
Обратный отсчёт: 13 16
Обратный отсчёт: 12 17
Обратный отсчёт: 11 18
Обратный отсчёт: 10 19
Обратный отсчёт: 9 20
Граничный слой 22
Обратный отсчёт: 8 23
Обратный отсчёт: 7 25
Обратный отсчёт: 6 26
Граничный слой 28
Обратный отсчёт: 5 30
Обратный отсчёт: 4 31
Обратный отсчёт: 3 32
Обратный отсчёт: 2 35
Граничный слой 37
Обратный отсчёт: 1 37
Обратный отсчёт: 0 39
Эпилог: Схождение 42
Примечания 42
Роберт Дж. Сойер
Конец эры
Пролог: Расхождение
Мой отец умирает. Он лежит в онкологическом отделении госпиталя Уэллесли в Торонто, и рак поедает его толстый кишечник и прямую кишку - части тела, которые многие люди находят достойными анекдотов.
Это нечестно, что мне приходится видеть его таким. Как я буду вспоминать его после смерти? Таким, каким я знал его в детстве - темпераментный великан, который возил меня на плечах, который играл со мной в мяч, хотя я никогда не мог толком бросить, который укладывал меня в постель и целовал на ночь, царапая меня щетиной? Я не хотел вспоминать его таким, как сейчас, истощённым, высохшим, как мумия, со слезящимися глазами и исчерченным ниточками вен лицом, под капельницей, с трубками в носу и запятнанной слюной подушкой.
- Папа…
- Брандон. - Он дважды кашлянул. Иногда он кашляет больше, но всегда чётное число раз. От них содрогается всё тело, от этих кашлей, словно от сдвоенного удара боксёра-тяжеловеса. - Брандон, - говорит он снова, словно от кашля всё прежде сказанное стало недействительным. Я жду, что он скажет дальше. - Давненько не виделись.
Это у нас такая маленькая игра. Моя следующая реплика тоже всегда одинаковая.
- Прости. - Но я - актёр, который играл одну и ту же роль слишком долго. Я произношу это без чувства и без смысла. - Я был занят.
Он снова смотрел телевизор. Сорокасантиметровый "Сони", подвешенный высоко на стене палаты, для него вроде машины времени. Благодаря 29-му каналу из Буффало, специализирующемуся на добрых старых временах, он может заглянуть в прошлое. Иногда на целых шесть десятилетий, через эпизод "Я люблю Люси", безупречно раскрашенный и переозвученный в стерео. Сегодня это лишь двадцать лет - повторяют вчерашнюю серию "Розанны".
Рози и Дэн стоят на кухне и обсуждают очередную неприятность, в которую встряла их дочь Дарлина. Я привык к чёткости изображения моей домашней видеопанели; здешний старенький телек двоит контуры и размывает границы. Я беру пульт с прикроватного столика. Нажатие кнопки - и маленький уютный мирок Коннеров вместе с ними самими коллапсирует в сингулярность в центре экрана. Остаётся светлая точка - слабое напоминание о прежней жизни, которое сохраняется дольше, чем должно бы. Я поворачиваюсь к отцу.
- Как ты себя чувствуешь? - спрашиваю я.
- По-прежнему.
У него всегда "по-прежнему". Я кладу пульт рядом с хрустальной вазой. Цветы, которые я принёс в прошлый раз, засохли. Когда-то яркие лепестки сейчас цвета засохшей крови, а вода стала похожа на плохо заваренный чай. Я хватаю их за стебли и несу, капая на пол, к мусорной корзине, куда и бросаю.
– Прости, что не принёс свежих.
Я возвращаюсь и сажусь рядом с ним. Стул - хромированная рама и виниловое сиденье, пахнущее, как блевотина. Он выглядит старым, старше, чем все, кого я видел. У него всегда была густая шевелюра, даже когда ему стукнуло семьдесят. Сейчас он совершенно лыс. Химиотерапия взяла своё.
- Почему ты никогда не приходишь с Тэсс? - спрашивает он.
Я выглядываю в окно. В феврале Торонто сер, как фотография, напечатанная в полутоне. Последний снег, ноздреватый и грязный, изъеденный первыми весенними дождями, съёжился по краям дороги. Мостовая на Уэллесли-стрит испещрена пятнами соли. Сейчас три часа дня, и проститутки уже собираются на перекрёстках, одетые в меховые шубы и чулки в сеточку.
- Мы с Тэсс больше не женаты, - напоминаю я ему.
- Тэсс мне всегда нравилась.
Мне тоже.
- Папа, я уезжаю на несколько дней.
Он ничего не говорит.
- Я не знаю, когда вернусь.
- Куда ты едешь?
- В Альберту. В долину Ред-Дир.
- Это далеко.
- Да. Далеко.
- Снова раскопки?
- В этот раз не совсем раскопки. Но тоже связано с динозаврами. Может затянуться на пару недель.
После долгой, очень долгой паузы он тихо произносит:
- Понимаю.
- Мне жаль, что приходится тебя бросать.
Снова молчание.
- Если ты хочешь, чтобы я остался, я останусь.
Он поворачивает свою похожую на яблоко голову и смотрит на меня. Он знает, что я только что ему солгал. Знает, что я всё равно уеду. Ну что я за сын - бросаю умирающего отца.
- Мне уже надо бежать, - говорю я, наконец. Я касаюсь его плеча - словно голая кость, обтянутая пижамой. Когда-то цвета летнего неба, сейчас она вылиняла до бледного синевато-серого цвета подкрашивающего шампуня.
- Ты будешь писать? Пришлёшь открытку?
- Не получится, папа. Я там буду без связи с внешним миром. Прости.
Я подхватываю пальто и иду к двери, подавляя желание оглянуться, сказать что-нибудь ещё.
- Подожди.
Я поворачиваюсь. Он ничего не говорит, но через несколько бесконечных секунд кивком подзывает меня, снова и снова, пока я не склоняюсь над ним и не чувствую резкий запах его неровного дыхания. Только тогда он начинает говорить, очень тихо, но отчётливо.
- Принеси мне что-нибудь, чтобы прекратить эти боли. Что-нибудь из лаборатории. Принеси мне.
В лаборатории сравнительной анатомии при музее есть вещества для умерщвления диких животных: безболезненная прозрачная смерть для грызунов; янтарного цвета смерть для млекопитающих покрупнее; смерть нелепого персикового цвета для ящериц и змей. Я тупо смотрю на отца.
- Прошу тебя, Брандон, - говорит он. Он никогда не зовёт меня Брэнди. Брандон - имя его любимого дяди, какого-то типа из Англии, которого я ни разу не видел, и никто не звал его Брэнди. - Прошу, помоги мне.
Я, спотыкаясь, выхожу из отделения, кое-как нахожу свою машину. К тому времени, как я осознаю, что делаю, я уже проезжаю половину расстояния до дома, где когда-то жили мы с Тэсс и где Тэсс живёт и сейчас. Я разворачиваюсь, приезжаю домой и напиваюсь вдрызг, до полного бесчувствия.
Обратный отсчёт: 19
Ошибки профессора Копа продолжают взывать об исправлении, но они, как и его заблуждения, словно головы гидры; жизнь, несомненно, слишком коротка для того, чтобы тратить драгоценное время на такую неблагодарную работу.
Гофониил Чарльз Марш, палеонтолог (1831–1899)
Я исправляю ошибки [профессора Марша], и ожидаю от него того же. Это не должно задевать личных чувств нормального вменяемого человека, к числу которых Марш, к сожалению, не относится. Он делает так много ошибок и настолько неадекватен, что всегда будет подвержен возмущению и страданиям. Я подозреваю, что по нему давно плачет лечебница.
Эдвард Дринкер Коп , палеонтолог (1840–1897)
У Фреда, дом которого соседний с моим, есть хижина на берегу залива Джорджиан-Бей . Как-то он поехал туда на выходные и оставил свою кошку дома с женой и детьми. Проклятая кошатина решила перебежать машине дорогу прямо перед моим домом. Мгновенная смерть.
Фред любил эту кошку, и его жена знала, как он расстроится, когда она ему скажет, что случилось. Но когда он вернулся в воскресенье вечером, то сказал, что уже знает о смерти кошки - потому что, согласно той версии, которую я в конце концов услышал через забор, он видел её у себя хижине за двести километров от дома. Кошка явилась к нему, чтобы сказать последнее прости.