По зелени поползла кровь, и Том отвернулся. Честное слово, не хотел он этого. Уложить, вырубить, но не до смерти, а минут на пятнадцать, чтобы было время уйти.
В глазах периодически темнело, он никак не мог проморгаться. Что-то там этот верзила нарушил своим пушечным ударом, гад такой. Поди, гематома уже зреет, а это дело паршивое.
В голове, ослепив и оглушив болью, взорвалась граната, и Том мешком повалился в траву. Спустя секунду из его брючного кармана под собственной тяжестью выскользнула "Беретта".
Глава 2. Человек без памяти
Он открыл глаза и в ярде от своего носа увидел подметку большого черного полуботинка. Чуть дальше располагался еще один полуботинок.
Он сел и увидел владельца башмаков - здоровенного верзилу с натекшей под головой кровищей.
Лес, в котором находились он и этот покойник, был безмолвен. Небо затянуто серыми тучами, видно, как днем, но похоже, что не день. Ни одна тварь не чирикнет, не пискнет, не прошуршит. Или место такое - гиблое?
Он начал вспоминать, как попал сюда, однако ничего не вспоминалось. Мелькнули ничего не значащие имена: Том Лоу, Саламанта.
Возникла мысль, что нужно, пожалуй, двигать отсюда, и он встал. Посмотрел на хорошо одетого, белого, как смерть, верзилу. Нет, личность совершенно неизвестная.
"Любопытно, как я здесь очутился? - подумал он, уходя. - И что это за покойник? Между прочим, я мыслю - значит, я существую. Но кто я? Что я?"
- Мама, папа, - сказал он вслух. - Купил кипу пик.
С речью тоже всё в порядке. Единственное, что не в порядке, - это то, что напрочь отшибло память о прошлом. Вернее, память, как таковая, осталась, но из неё изъяли все данные о том субъекте, кому эта память принадлежит.
Ноги между тем несли его прочь из леса и вскоре вывели на шоссе. Они, ноги, похоже, хорошо знали эти места.
Он зашагал по гладкому асфальту, но так было медленно, и он побежал. Серое полотно удобно ложилось под кроссовки, но и так было медленно. Он прибавил скорости, потом еще. Деревья так и замелькали. Ногам стало тепло, кроссовки нагрелись. Ничего, пусть терпят, они для этого и предназначены.
Если бы кто-то посторонний смог увидеть этот бег в ночи, то наверняка счел бы себя сумасшедшим. В самом деле, скачет по дороге с сосредоточенным лицом этакий верзила и не просто скачет, а летит пулей, делая в час не менее трехсот миль, и в каждый его скачок вмещаются ярдов пятьдесят. С ума сойти.
Он влетел в городок, освещенный фонарями, причем освещение это показалось ему каким-то неприятным, гнойным, и здесь у первых домов начал гасить скорость. К одноэтажному особняку он подошел уже нормальным шагом. Кроссовки пованивали горелой резиной, и он их снял, оставшись в носках. Правда, и от носок тащило, но уже не так.
Почему из всего многообразия разнотипных особняков был выбран именно этот, он не знал.
Подошел к открытому окну, заглянул - на кровати лежала спящая женщина. Через другое окно, тоже распахнутое, он увидел маленькую девочку, которая раскинулась на белоснежных простынях и тихо посапывала во сне. Прочие окна были закрыты.
Он обогнул дом, вошел в подсобку, вынул из шкафчика запасной ключ и открыл им кухонную дверь. Всё это уже делалось когда-то раньше, поэтому сейчас совершалось автоматически.
Ноги понесли по длинному коридору в кабинет. То, что это кабинет, было яснее ясного. Книги на полках, двухтумбовый стол, компьютер на столе.
Он заглянул в настенное зеркало. Ну и мурло: глаза заплыли, остались щелочки-амбразурки, переносица распухла, а лоб - сплошной синяк. Отменный видок, угрюмоватый, прямо хоть сейчас на роль упыря.
В столе должны быть документы. Вот они, на имя Тома Лоу. На фотографии бравый битюг, несколько смахивающий на того, что отразился в зеркале, но, разумеется, много симпатичнее. Приветливее, что ли, раскрытее.
Значит, он Том Лоу.
Скрипнула дверь и зажегся верхний свет, сразу наложивший на окружающие предметы противный серый оттенок.
В дверях стояла маленькая девочка, та самая, с белоснежных простыней. Она была в розовом пеньюаре, васильковые её глаза внимательно изучали Тома. Малышка ничего не говорила, просто смотрела и молчала, налаживая какую-то одной ей известную незримую связь, потом молча повернулась и убежала, легко шлепая босыми ножками. Том понял, что нужно уходить.
Положив документы в карман, он выключил свет и вышел тем же путем, которым пришел.
Вбивая ноги в кроссовки, он смотрел на покинутый им особняк, на бывшее своё жилище. Что-то, наверное, должно было шевельнуться в сердце, вызвать какие-то ассоциации, зацепившись за которые, можно было бы выйти на истину, но нет, не шевельнулось.
В распахнутом окошке появилась вдруг маленькая девочка, помахала ладошкой, послала воздушный поцелуй и скрылась в глубине комнаты.
"Ну, вот и всё, - подумал он. - А что, собственно, всё? Ведь ничего как бы и не было. Это же так легко - прощаться с тем, к чему не привязан".
Он и не заметил, что, разговаривая сам с собой, уже шагает прочь от своего бывшего дома.
Глава 3. Странник
Откуда явился этот странник, никто не знал. Вчера еще лачуга Онуфрия Ёлкина на краю Шептуновки, заколоченная досками пару лет назад после того, как Онуфрий, местный бобыль, преставился, была пуста и завешана внутри паутиной, а уже утром оказалось вдруг, что доски сняты, стекла вымыты, дорожка и крыльцо подметены, и что в самой избушке обретается человек, которого иначе как странником не назовешь. Одет в хламиду из мешковины до пят, волосы до плеч, пегая в седину борода до пупа, на бронзовом лице под выгоревшими бровями пронзительно голубеют глаза. Ходит со здоровенной клюкой. Странник и есть.
Назвался Михаилом.
Дело было в набожном Подмосковье, и к отцу Михаилу отнеслись с пониманием, не погнали прочь, как какого-нибудь приблудного бомжа. Более того, уговорили местного участкового не трогать отца, пусть себе поживет.
И Михаил на добро немедленно ответил добром, вылечил мальчонку Петьку, который заикался, как помешанный. Беда эта превратила Петьку в злостного матерщинника, мат, как ни странно, преодолевал трясину заикания много легче, чем культурная речь.
Так вот, этот Петька, столкнувшись нос к носу с шествующим к водной колонке Михаилом, заявил:
- Эй ты, старая жо, жжо, жжжо…
Он хотел сказать дальше: "Ты какого хрена здесь делаешь?", - но, как видим, застрял на своей жо.
Михаил поставил ведро, возложил на лоб заике ладонь и произнес весело:
- Давай, Петька, шпарь как по написанному.
- …па, - сказал мальчуган. - Ой.
Больше он никогда не ругался и не заикался.
Далее Михаил вылечил застарелого алкаша Ваську Крюкова. Васька, которому было за шестьдесят, из коих полвека приходилось на злоупотребление самогоном, весь в репье, жалкий такой, тощенький, рваненький, валялся под забором, когда к нему подошел странник. Подошел, значит, посмотрел и говорит:
- Встань, Василий, и отринь скверну.
Васька восстал из лопухов, как чертик из табакерки, принял стойку смирно, сипло осведомился:
- А курево - скверна?
- И курево скверна.
- Замётано, - твердо сказал Васька.
И действительно, бросил пить-курить, занялся огородом.
О Михаиле заговорили, что, мол, непрост человек, а когда он в присутствии родственников изгнал беса из девицы Ксении Пупковой, который заставлял её говорить басом и наделял нечеловеческой силой, все поняли - святой. И повалили к нему толпами.
Отец Михаил врачевал, заряжал воду почище Чумака, одаривал травяными сборами, вечерами же вразумлял. Вразумление происходило в его избе, прихожане сидели на полу, сложив ноги калачиком, дабы занимать поменьше места.
Странник говорил, что Земля изначально была полностью пригодна для человеческого житья. Человек должен был ходить по ней голышом, чувствовать себя комфортно в зной и стужу, питаться дарами Природы, без мяса, и реденько-реденько совокупляться. Токмо лишь ради поддержания демографического статуса на физическом плане.
В данном случае развитие шло бы по духовному пути.
Люди же рассудили иначе, продолжал отец Михаил. Свою физиологическую и интеллектуальную продвинутость по сравнению с прочими обитателями Земли они восприняли, как особый знак - знак Царей Природы. А коль ты царь, тебе всё позволено.
В результате в короткий срок довели Природу-матушку до предынфарктного состояния.
Что надобно делать, чтобы исправить положение? Прежде всего, самому жить в ладах с Природой. По возможности возвращать утраченное, то есть то, что ныне кличется тайноведением: ясновидение, яснослышание, левитация, телепатия, саморегуляция, создание канала с Космосом. Космической энергии в совокупности с лесными дарами вполне хватит для нормального житья. Не нужны ни мясо, ни колбасы, ни эти дорогущие копчености. Следует ограничиться в бытовых потребностях, ни к чему хоромы, достаточно будет девятиметровочки, где, разумеется, не должно быть техники. Вообще, всю технику из жизни вон - это придумка Дьявола.
С чадящими, громыхающими, исторгающими ядовитые отходы фабриками и заводами не только не связывать свою жизнь - бороться беспощадно. Но не как Дон Кихот с мельницами, а по-умному, влившись, к примеру, в экологическое движение.
Это отнюдь не ретроградство, просто земные наука и техника ушли далеко в сторону от насущных потребностей и стали средством насилия Природы.