Фройт не отреагировал, Еллешт тем более.
- Что, Вилли, дружбана увидел? - спросил Цеткин, сидевший рядом с Фройтом. - Не говори никому, а то укол в попу схлопочешь. Будешь дрыхнуть вместо ужина после укола-то, радость невеликая.
- Ладно, - испугавшись, ответил Завоеватель. Уж чего-чего, а поесть он любил.
- Но мне сказать можешь, - разрешил Цеткин. - Шепни на ушко, чего ты там увидел, Вилли, дружочек.
Он обошел стол, нагнулся к Завоевателю, и тот ему прошептал:
- В Дристунчике живет фитюлька.
Цеткин вгляделся в Фройта и, о чудо, увидел снующего Еллешта.
- А я тебя вижу, - сказал Цеткин. - Ты кто - микроб? Отвечай живо, а то накормим Фройта пургеном, он тебя в два счета выставит.
Еллешт завертел головой, понял, что обращаются к нему и ответил:
- Без меня Фройт помрет. А со мной станет шибко умный.
Голосок у него был тоньше комариного писка, но Цеткин с Завоевателем прекрасно услышали, поскольку были настроены на то, чтобы услышать.
Глава 5. Тест на разумность
Надо отдать должное Цеткину и Завоевателю, о фитюльке они никому не проболтались. Только Шекспиру, потому что тот сосед Цеткина по палате, а Завоевателя - по столу.
Уж и непонятно, откуда вдруг про фитюльку на следующий день знал весь дурдом, ведь Шекспир поделился тайной только со Стивеном Кингом, как с коллегой по перу, а тот шепнул об этом всего лишь миляге Дракуле, с которым был на короткой ноге.
В другом обществе после такого известия Фройта стали бы сторониться - кто его знает, этого идиота, что за живность в нем завелась. Известно же, какая живность заводится в брюхе - глисты, аскариды да цепни. Нет уж, нет уж, от такого надо держаться подальше.
Чудики были другими. Они видели, что во Фройте живет не глист-паразит, а трудяга человечек, и старались этому человечку всячески помочь.
Водили Фройта под локотки, кормили с ложечки, небритый Сатир вызвался даже пережевывать фройтовскую пищу, но его шуганули. Этому только дай.
Помощь эта была Еллешту как нельзя более кстати, у него появилось свободное время, когда он мог поработать над собой. В результате он начал прибавлять в росте и весе и понемногу заполнять объем фройтовского тела.
Тут следует пояснить, что живущий во Фройте Еллешт был на 90 % энергетическим созданием и лишь на 10 % - плотским, и что росла энергетика, а не плоть. Ну это так, для порядка, чтобы никто не подумал, что в человеке произрастал другой человек. Это вообще была бы чушь несусветная.
Через неделю Фройт перестал спонтанно испражняться, а еще через неделю заговорил. Да так складно заговорил, в кон, что чудики диву дались. И сам он разительно изменился. Взгляд стал проницательный, острый, движения плавные, размеренные.
Санитарки немедленно доложили Главному: выздоровел, стало быть, Дристунчик-то, перестал гадиться и вообще косит под умного. Хоть стой, хоть падай.
Главный, мистер Лупо, пригласил еще двух спецов по психосдвигу и велел доставить Дристунчика в спецкабинет.
Три гориллоподобных санитара приволокли Фройта, сами встали поблизости, чтобы, значит, в случае чего, ежели озвереет и накинется на Главного, кулачищем по кумполу - хрясь, и в отруб.
- Хлеб, чеснок, носки, - сказал мистер Лупо, наблюдая за реакцией Фройта. - Что лишнее?
- Хлеб, - сказал Фройт.
- Почему?
- Не воняет.
- Взять между и промеж, - сказал мистер Лупо. - В чем разница?
- Смотря где, - ответил Фройт.
Экзаменаторы переглянулись, потом один из спецов спросил:
- Тебе, дружочек, кошмары не снятся?
- Не снятся, - ответил Фройт.
- А раньше? - спросил другой спец.
- Тоже, - ответил Фройт.
- Зачем же тогда белье пачкал? - строго осведомился мистер Лупо. - Из вредности?
- Дурак был.
- Уверен, что был дурак? - сказал мистер Лупо. - Точно уверен?
- На сто процентов.
- Что бы ты сделал с голой женщиной? - спросил первый спец.
- Известно что, - ответил Фройт. - Что и все делают.
- А что все делают? Расскажи нам поподробнее, - попросил второй спец.
- Если это труп - вызвал бы полицию, - ответил Фройт. - Если это в бане, извинился бы, что спутал отделение. А если это не труп и не в бане, то, обоюдно согласяся, отдался бы зову плоти.
- Ишь, стручок, - сказал мистер Лупо с одобрением. - Всё правильно. Я думаю, коллеги, что умному косить под дурака много легче, чем дураку под умного. Конечно, житьё здесь, в дурдоме, халявное, но человек нормальный жить здесь добровольно не будет. Останешься, Карл, или уйдешь?
- Уйду.
- Что, коллеги, выписываем? - сказал мистер Лупо…
Через полчаса Карл Фройт покинул стены веселой обители.
Глава 6. Джим Зунгалла
От шоссе пришлось идти лесом. Ни тропинки, ни дорожки, хорошо - лесники следят за порядком, подчищают лес, а то ноги сломаешь.
Труп лежал на спине, вытянувшись в струнку. Внушительный, надо сказать, труп, не маленький. Лежалый, с запахом. Нашли его дети. Нашли, испугались и двое суток молчали, как партизаны, отсюда и запах. Потом кто-то из них не выдержал, проболтался.
Джим Зунгалла обошел труп, удостоверился, что смерть наверняка наступила от удара затылком о булыжник, отошел в сторону и сказал:
- Давайте, ребята.
Сначала фотограф Плац пощелкал своей "Минолтой", затем к делу приступил опытный Ковалек, который безошибочно находил мельчайшие вещдоки. Этого запах ничуть не смущал, его нос постоянно находился в дюйме от смердящей плоти. Еще двое полисменов начали описывать вокруг тела концентрические круги.
Нет, всё бестолку, никаких следов.
Тощий Ян Ковалек хлопотал вокруг трупа. Снял золотой галстучный зажим, чтобы другие не сняли, определил в сумку. Вытащил из кармана отутюженных брюк водительские права, прочитал вслух: "Питер Донован Чейз", - сунул их в сумку же.
Зунгалла, переминаясь с ноги на ногу, почувствовал вдруг, что наступил на какой-то плоский предмет. Так, так, так. Трава здесь была высокая, сразу всего и не углядишь. Он нагнулся, пальцы коснулись холодного металла. Зунгалла поднял пистолет, осмотрел и отдал Ковалеку, который тут же поместил его в пластиковый пакет, затем в сумку.
После этого пистолета всё виделось уже по-другому. Вот и трава рядом с трупом, в его ногах, как бы примята, будто здесь кто-то лежал. И нос у этого здоровяка сидит криво, а в ноздрях запеклась кровь. И на правом кулаке маленькая ссадина…
Вскоре труп был запакован в мешок и уложен на носилки. Несли его четверо полисменов - двое не справлялись, уж больно был тяжел.
Зунгалла с Ковалеком шли сзади, и Ковалек, с сумкой через плечо, рассказывал, как ему довелось осматривать останки с месячным стажем. Вот это, господа мои, не приведи Господь…
Питер Донован Чейз был банкиром из соседнего штата, находящимся в отпуске. Неженат, жил один в собственном доме. Как очутился в соседнем штате да еще в глухом лесу - непонятно. Машина его стояла в гараже, что рядом с домом.
С пистолетом тоже не всё было ладно. Пистолет "Беретта" модель 92FS числился за каратистом Томом Лоу, недавним чемпионом мира по борьбе без правил, который исчез неведомо куда. Он, этот Лоу, был болен раком и, говорят, за последний месяц сильно сдал. Логичнее было бы найти в лесу его тело с дыркой в черепе, а не тело Чейза без дырки, но сильно изувеченное. Внутренности банкира были что тебе хорошая отбивная, будто молотили кувалдой. Кто молотил - смертельно больной Лоу, который сам-то при поносе реял в ярде над горшком? Ну, может, и не реял, может, веса еще было достаточно, чтобы не сдувало, но по уверениям Валерии Лоу и лечащего врача сил у него хватало только на борьбу с болезнью.
Очень, очень странно.
И не легче ли было бы болезному Лоу направить на Чейза пистолет и нажать спусковой крючок, чем молотить кувалдой?
Кстати, из пистолета стреляли, и именно в то время, когда был убит Чейз.
Где пуля? Где Том Лоу?
Итак, был труп, а из следов были следы только каратиста Лоу, поэтому детектив Джим Зунгалла объявил каратиста в розыск, о чем свободная демократическая пресса немедленно раструбила на весь мир.
Глава 7. Здесь можно и осесть
В семь утра Том понял, что голоден. Трассу уже заняли машины, и он переместился на край дороги, порой уходя на обочину. Бег его был невероятно быстр и привлекал к себе внимание, на самом же деле бежал он вполсилы, мелким шагом.
Навстречу вырастал большой город, стали попадаться любители трусцы, приходилось быть осторожным. Когда Том, обгоняя, вихрем проносился мимо, у любителей трусцы от изумления отваливалась челюсть.
Очутившись на окраине, Том сбавил скорость, а потом, углубившись в каменные джунгли, и вовсе перешел на шаг. Народу уже было порядочно - сшибешь кого, криков не оберешься.
На пороге закусочной, откуда волнами шел аромат жареного мяса, он вдруг обнаружил, что в карманах ни цента, только документы. Ни денег, ни кредитной карточки.
Желудок, однако, требовал своего.
Он решительно вошел. Забегаловка была солидная, на тридцать столиков, и половина их, несмотря на рань, была занята. Ребятишки (женщин не было) жрали шницеля, лангеты, сосиски, куриные грудки. В изобилии поглощали жареную картошку, бобы, омлеты, гороховые и овсяные каши. Челюсти их работали, как жернова. Лысый верзила, обогнавший всех с мясом, запихивал в рот изрядный ломоть яблочного пирога.
- Лангет, - бросил Том пожилой буфетчице. - С картошкой. Лучше два лангета.
- Хоть три, - ответила буфетчица, которая видела в окно, как Том хлопотал по карманам. - Деньги давай.