– А вот он, генерал, который войну эту придумал, и он в плен попадёт вместе со своей армией, – торжествующе сказал дед Сашка, указывая на фотографию Фридриха Паулюса. – Его наградами осыплют с головы до ног, а у него глаз будет дёргаться, и морозы его и всю армию донимать будут. Он и сдастся, чтобы людей своих спасти. А этот вот не генерал, хотя в форме, – указал дед на фотографию Мартина Бормана, – хитрый как змей и не дурак выпить, по бабам ходок большой, хотя и семья есть. Власть у него немеряная. Всё исподтишка делает, через других, может стать хорошим другом, если ему будет выгодно, так же легко и раздружится, если надобность в этом отпадёт. Вхож в самые высокие кабинеты и как тень за самым большим ходит. В первые лица не лезет, все за спиной держится. С ним можно любые фигуры валить. Он из любой истории вывернется. Долго жить будет.
– А это вот тот, что Москву мог захватить, – сказал дед, показывая на фотографию фон Бока, – вишь, лицо какое вострое, видит, куда нужно идти и идёт туда скоро. По всем статьям победитель, да только не дадут ему победы. Потом вообще в отставку отправят. Как война закончится, так он и умрёт.
– А этот как? – спросил Мюллер, указав на фотографию руководителя гитлерюгенда Бальдура фон Шираха.
– Этот? – переспросил дед. – Да всё у него будет в порядке. Не военный человек, хотя и форма на нем почти что военная. С детишками будет работать, для войны их готовить. Проживёт ещё немало. За войну в тюрьме придётся посидеть.
– Ну, а я как? – спросил Мюллер, указывая большим пальцем себе в грудь.
– А ты, мил человек, – дед оценивающе поглядел на моего шефа, – тоже не из простых будешь. Ты любому Богу служить будешь, потому что служба твоя любому Богу угодна, да только не каждый Бог тебе прежнюю службу простит. Могилы твои разрывать будут, да только тебя никак не найдут. И ты нужен тому хитрому, и он нужен тебе. Вдвоём вы не потеряетесь. А поодиночке канете в безвестности.
– А как ты докажешь, что это всё не ложь, герр Александер? – спросил Мюллер.
– А вот как хочешь, так и верь, – сказал просто дед Сашка, – если хочешь, то давай вместе и сходим, посмотрим.
– Куда? – удивился шеф гестапо.
– А куда хочешь, – так же просто сказал дед, – куда захочешь, туда и сходим. Хочешь на могилу свою посмотреть? Давай сходим. Только знаешь ли ты, где могила твоя? Как там тебя встретят те, кого ты знал, и кто знали тебя? Если не боишься, то вот работник твой подтвердить может, как туда ходят.
– Ты хочешь сказать, что я не умру своей смертью? – начал заводиться Мюллер.
– Ты, мил человек, умрёшь своей смертью, да вот только могил у тебя будет две, – засмеялся дед Сашка, – и в каждой могиле тебя не будет.
– Если ты не перестанешь говорить загадками, – выходил из себя шеф, – то все разгадки из тебя вытрясут мои лоботрясы во внутренней тюрьме.
– Да ты, мил человек, ну настоящий русский, – улыбался дед, прекрасно зная, что ничего с ним не будет, ну, побушует генерал, норов свой покажет, а потом ведь снова в человека превратится, снова выпытывать будет, – тот тоже взял и зарезал курочку, которая золотые яички несёт, хотел сразу всё заполучить. А не получится, и я сразу всё не знаю, не пришло это ещё ко мне, и лоботрясы твои только мозги себе набекрень сдвинут, а толку не получат никакого.
– Так что вы конкретно предлагаете, герр Александер? – Мюллер уже снова вернулся в своё я и стал тем же самым Мюллером, каким мы знали его.
– А я ничего не предлагаю, – сказал дед, – предлагаешь ты, а я тебе говорю, могу я это сделать или нет. Ты вот помощника своего расспроси, где мы с ним были и что видели. Мы бы подольше там погуляли, если бы одни были, и никто нам не мешал.
– Какая есть гарантия, что я снова вернусь назад, – спросил Мюллер, – что моё тело не предадут земле как безвременно умершего на своём посту?
– А никакой гарантии и нет, – сказал герр Александер, – захочешь – вернёшься, не захочешь – не вернёшься. Если захочешь посмотреть, что там впереди, то возьми отпуск дней на несколько, а уж я либо с тобой пойду, либо помощника своего возьми, а я за вами здесь послежу.
Мюллер смотрел на нас и верил, и не верил ни единому нашему слову. Это путешествие равносильно самоубийству. Выпиваешь яд, и душа отправляется в путешествие, а тело лежит там же с рюмкой в руке.
– А вдруг они возьмут и сожгут моё тело, – думал он, – и мне некуда будет вернуться. А вдруг меня кто-то схватит там, в будущем, и я не смогу вернуться назад, ведь гестапо – это не пансион благородных девиц и все страны, куда ступил сапог немецкого солдата, знают о моей организации. Поймают и повесят. И не просто так, а за ноги. И верить никому нельзя. А что эти типы скажут моей семье, если яд окажется ядом? А, может фанатики, тоже пьют такой же яд, потому что они не боятся пыток и умирают с именем своего фюрера на своих устах. Как большевики, которых расстрелял Сталин, кричали перед смертью: «Да здравствует вождь и учитель мирового пролетариата, товарищ Сталин!». Все это ложь и позёрство. А кому я вообще могу довериться? Гейдриху, что ли? Уж этому я доверяться не буду и полгода я проваландаюсь, если старик прав, а уж ангелов этих я найду. Это не ангелы, это парашютисты, ангелов не бывает, это сказки для детей, а я пожил на свете немало и людей повидал всяких, и ангелов, и демонов, и никому из них доверять нельзя.
– Ладно, старик, – сказал устало Мюллер, – подумаем над этим и потом переговорим. Пойдёмте, коллега, – сказал он мне и тяжело поднялся со стула.