– Черт бы его побрал! – пробормотала матушка Мастиф. Она хотела повернуться и уйти, но что-то удержало ее. Она разбиралась в людях не хуже, чем в товарах, и было в этом мальчике что-то особенное, что-то необычное, хотя она не могла бы сказать, что именно. А в необычном всегда скрывается выгода. К тому же этот печальный взгляд был беззастенчиво устремлен прямо в такое место в ее душе, которое она обычно скрывала.
– Дьявол, сто, и будь ты проклят! – Она едва выговорила эту сумму. Мысли ее метались. Что она делает здесь, забыв свои обычные дела, почему мокнет под дождем и торгуется из-за этого сироты? В девяносто лет у нее не может быть материнского инстинкта. И слава Богу, она никогда в жизни не испытывала материнского инстинкта.
Она ожидала неизбежного "Сто пять", но в толпе началось какое-то движение. Матушка Мастиф сгибала шею, пытаясь разглядеть что-нибудь, сердясь на гены, которые сделали ее такой низкорослой. Слышались крики, гневные проклятия из десятка глоток. Слева, за дамой в пернатой шляпе, она увидела яркие мундиры жандармов, их плащи блестели в тусклом свете. Группа людей передвигалась гораздо энергичнее, чем обычно.
Матушка Мастиф повернулась и прошла вправо, к ступенькам, ведущим на платформу. Поднимаясь по лестнице, она на полпути оглянулась на толпу. Пурпурные мундиры скрывались за первой группой административных и торговых помещений. Перед ними подпрыгивала массивная фигура: кто-то убегал от полиции.
Матушка Мастиф понимающе кивнула. Кое-кому мальчик нужен совсем не в гуманных целях. У многих в этой толпе криминальное прошлое. Вероятно, кто-то из собравшихся, возможно, платный осведомитель, узнал того, кто хотел купить ребенка, и известил полицию, а та отреагировала необычайно быстро.
– Значит, сто кредитов, – разочарованно объявила чиновница на платформе. – Кто-нибудь даст больше? – Естественно, никто не дал, но чиновница делала видимость дальнейшего торга. Прошло несколько мгновений тишины. Чиновница пожала плечами и посмотрела на стоявшую на лестнице матушку Мастиф.
– Он ваш, старуха. – Больше не "мадам", сардонически подумала матушка Мастиф. – Заплатите и выполняйте все предписания.
– Я имела дело с правительственными предписаниями задолго до вашего рождения, женщина. – Матушка Мастиф, не обращая внимания на чиновницу и мальчика, повернулась и направилась в помещение конторы.
Внутри скучающий клерк взглянул на нее, бросил взгляд на надпись о продаже, появившуюся на экране его компьютера, и небрежно спросил:
– Имя?
– Мастиф, – ответила посетительница, опираясь на посох.
– Это фамилия или имя?
– И то и другое.
– Мастиф Мастиф? – Клерк недовольно взглянул на нее.
– Только Мастиф, – ответила старуха.
– Правительство предпочитает полные имена.
– Знаете, что правительство может сделать со своими предпочтениями?
Клерк вздохнул. Нажал несколько клавишей.
– Возраст?
– Не ваше дело. – Она немного подумала и добавила: – Запишите "старая".
Клерк послушался, с сомнением качая головой.
– Доход?
– Достаточный.
– По вашему виду не скажешь, – начал раздраженно клерк, – в таких делах, как принятие ответственности за бедняков, правительство требует более подробных разъяснений.
– Правительство может отправить разъяснения вслед за своими предпочтениями. – Матушка Мастиф взмахнула посохом, указывая на платформу. Клерк едва успел увернуться. – Торговля закончена. Второй покупатель ушел. В спешке. Я могу взять свои деньги и уйти. Или могу дать немного правительству, чтобы оно заплатило вам жалование. Что вы предпочтете?
– Ну, ладно, – раздраженно сказал клерк. Он закончил набор и нажал кнопку. Из принтера показалась бесконечная лента. В свернутом виде она была в сантиметр толщиной. – Прочтите это.
Матушка Мастиф взвесила в руке пачку бланков.
– Что это такое?
– Правила относительно вашей покупки. Вы должны воспитывать мальчика и хорошо обращаться с ним. Если будет установлено, что вы нарушаете указанные здесь правила, – он указал на стопку, – его могут отобрать у вас с конфискацией уплаченной вами суммы. Вдобавок вы должны ознакомиться с… – Он прервал свою лекцию, так как в этот момент другой чиновник ввел в помещение мальчика.
Мальчик взглянул на клерка, потом на матушку Мастиф. Потом, словно ему не раз приходилось выполнять этот ритуал, подошел к ней и вложил ей в левую руку свою правую. Большие невинные глаза ребенка смотрели ей в лицо. Она заметила, что они зеленого цвета.
Клерк собрался продолжать, но что-то застряло у него в горле, и он занялся бумагами на столе.
– Это все. Вы можете идти.
Матушка Мастиф торжественно, словно после одержанной победы, вывела мальчика на улицы Драллара. Ему дали с собой только одно – небольшой плащ. Мальчик плотнее запахнул дешевый пластик, когда они добрались до первого перекрестка.
– Ну, парень, дело сделано. Пусть меня возьмет дьявол, если я понимаю, почему это сделала, но теперь я с тобой связана. Ну, и ты со мной, конечно. Что-нибудь есть у тебя в ночлежке?
Он медленно покачал головой. Очень тихий мальчик, подумала она. В доме от него, наверно, много шума не будет. Она по-прежнему не понимала, что вызвало такой неожиданный и нехарактерный для нее приступ великодушия. Теплая рука мальчика лежала в ее старой искривленной ладони. В этой руке перебывало множество кредитных карточек, которыми платили за покупки; эта рука привыкла брать вещи, чтобы оценить возможность продать их с прибылью; бывал в этой руке и нож, и совсем не всегда при приготовлении пищи; однако никогда не было в ней руки ребенка. Странное ощущение.
Они пробирались сквозь толпу, старавшуюся опередить близкую ночь, избегая дренажных канав, проходящих по середине каждой улицы. Из десятков ресторанчиков и забегаловок доносились ароматные запахи пищи. Мальчик по-прежнему молчал. Наконец, видя, что его лицо постоянно обращено к тем местам, откуда исходят аппетитные запахи, матушка Мастиф остановилась перед одним заведением, с которым была знакома. Все равно они уже рядом с домом.
– Есть хочешь, мальчик?
Он медленно кинул – один раз.
– Глупо с моей стороны. Я целый день могу обходиться без пищи и даже не подумать о ней. И забываю, что не у всех такие терпеливые желудки. – Она кивнула в сторону двери. – Ну, чего же ты ждешь?
Они вошли в ресторан, и она провела его за загородку у стены. Из центра стола поднималась круглая консоль. Матушка Мастиф изучила напечатанное на ее боку меню, поглядывая на сидящего в ожидании мальчика, и нажала несколько кнопок.
Вскоре консоль опустилась в стол и тут же поднялась с едой: густая ароматная похлебка с овощами, какие-то длинные клубни и нарезанный хлеб.
– Давай, – сказала она, заметив нерешительность мальчика, восхищаясь его сдержанностью и аккуратностью. – Я не голодна, да и никогда много не ем.
Она смотрела, как он поглощает пищу, иногда брала небольшие кусочки хлеба, отвечала на кивки проходящих знакомых. Когда дно миски с похлебкой было вылизано дочиста и исчез последний кусок хлеба, она спросила:
– Хочешь еще?
Он нерешительно взглянул на нее, потом коротко кивнул.
– Не удивляюсь, – сказала она, – но не хочу, чтобы ты сегодня ел еще. Ты съел порцию взрослого. Больше тебе не пойдет на пользу. Завтра утром, ладно? – Он понимающе кивнул.
– Еще одно, мальчик. Ты говорить умеешь?
– Да. – Голос у него ниже, чем она ожидала; в нем нет страха, только благодарность.
– Я хорошо говорю, – добавил он без дальнейших расспросов, чем удивил ее. – Мне сказали, что для своего возраста я говорю очень хорошо.
– Прекрасно. Я уже беспокоилась. – Она встала, опираясь на посох, и снова взяла его за руку. – Здесь близко.
– Что близко?
– Место, где я живу. И где отныне будешь жить ты. – Они вышли из ресторана и погрузились в влажную ночь.
– Как тебя зовут? – Мальчик спросил, не поднимая головы, поглядывая на тусклые витрины и отдельные освещенные окна. Внимательность его взгляда казалась неожиданной.
– Мастиф, – ответила она и улыбнулась. – Это не мое настоящее имя, мальчик, но мне его дали много лет назад. И оно задержалось у меня дольше любого мужчины. На самом деле это порода собак, очень злых и уродливых.
– Я не считаю тебя уродливой, – ответил мальчик. – Ты мне кажешься красивой.
Она смотрела на его открытое детское лицо. Слабоумный, слепой? А может, слишком умный?
– Можно мне называть тебя мамой? – с надеждой спросил он, еще более смутив ее. – Ты ведь теперь моя мать, правда?
– Что-то в этом роде. Не спрашивай почему.
– Я не причиню никаких неприятностей. – Голос его вдруг зазвучал озабоченно, почти испуганно. – Я никогда никому не доставлял неприятностей, честно. Просто хотел, чтобы меня оставили в покое.
Почему такое отчаянное признание? подумала она. И решила не расспрашивать.
– Я от тебя ничего не требую, – заверила она. – Я простая старуха и живу простой жизнью. Она мне нравится. Хорошо, если бы она и тебе понравилась.
– Хорошо, – согласился он. – Я постараюсь помочь, если смогу.
– Дьявол знает, сколько работы в магазине. Я не так гибка, как была когда-то. – Она вслух рассмеялась. – Теперь устаю задолго до полуночи. Знаешь, мне теперь нужны целых четыре часа сна. Да, думаю, ты сможешь мне помочь. Постарайся. Ты мне недешево обошелся.
– Простите, – сказал он упавшим голосом.
– Прекрати. Я этого не потреплю в своем доме.
– Я сказал: простите, что я вас расстроил.
Она раздраженно фыркнула, наклонилась, опираясь обеими руками на посох. И оказалась на уровне его глаз. Он стоял и серьезно смотрел на нее.