Год назад он появлялся здесь с двумя сопровождающими. Тогда, в сентябре, в самом начале осени, зрелище, открывающееся с этого холма, показалось ему и его спутникам удивительным. Один из сопровождавших, остановившись на секунду и махнув рукой вперед, произнес тихо на чеченском: "красивое место, ничего не скажешь". Его спутник кивнул, мгновение полюбовавшись на вырисовывающуюся в легкой утренней дымке станицу островок зелени среди пожухшей степи, едва заметные домишки под высоченными деревами, с холма спускающиеся в балку огородики, на которых возятся селяне, - среди грядок мелькнет то чье-то платье, то необъятные шаровары. Дорога входила в станицу с края, как бы врезалась в нее, телеграфные столбы, связывающие ее с аулом на "той стороне" сразу же терялись среди необъятных тополей, отсюда, с вершины холма видевшиеся точно венчики цветной капусты.
Сейчас он видел лишь несколько фонарей на околице да отблески света из окон крайних домов. Теперь ему оставалось только спуститься в лощину да преодолеть долгий подъем. Несколько сот метров непролазной грязи, последнее препятствие к намеченной цели. Намеченной его командиром.
Странно, наверное, но его уже очень давно не беспокоила мысль о побеге. Только изредка - сны, оставлявшие с некоторых пор ощущение чего-то неприятного, чего именно, он не мог сказать точно. И потому, должно быть, боялся этих беспокоящих его снов. Хорошо, что те, как правило, заканчивались ничем. Разум его давно больше не доверял ненадежным ощущениям и бесполезным надеждам. И особенно главной и самой безумной фантазии из всех - надежде на возвращение в минувшую жизнь.
Потому что минувшего не осталось. Возвращаться в родной город, откуда его вывезли когда-то, не имело смысла. Более того, могло закончится печально. Город давно уже находился под контролем другой, многочисленной и уверенной в себе группы, относящейся с явной прохладцей к его командиру. По меньшей мере, с прохладцей. Пусть новые ваххабитские паспорта у всех жителей республики были едины, но маленькая республика, лишившаяся последних признаков светской власти, и обретшая им на смену, признаки власти религиозной, давно была незримо разделена на множество мелких и крупных зон. Пролегших между разными родовыми группировками, тейпами, во главе которых стояли военные или духовные, но чаще и те и другие в одном лице деятелей, их подвижников, воинов и селян, признавших всех вышеперечисленных своими властителями. Человеку с юга непросто было попасть на север, разве что по особой договоренности. Без нужды он не продвинулся бы дальше одной из автономий. Был бы непременно схвачен и, скорее всего, оставлен там в интересах нового командования, в качестве живого товара.
Да и куда и зачем идти в неизвестность? Главное, к кому? Он сжился с теми, кто давал ему возможность существовать, привык к нынешнему своему окружению, как привыкают к чему-то неизбежному, к чему проще приспособиться, нежели иметь смелость сопротивляться. Привык и усвоил, уроки, полученные за годы пребывания на юге, еще у прежнего полевого командира. Спустя несколько - сколько именно, его мало интересовало - когда выяснилось незавидное его положение заложника без надежды на выкуп, он был передан нынешнему своему хозяину в качестве предмета взаимовыгодной сделки. В детали которой его, конечно, не посвящали. Он принял относительность своего нынешнего существования, принял как должное, и не решился бы поменять его. Даже раньше, будучи простым заложником, не имея нынешнего своего статуса почти свободного человека, не осмелился переступить незримую на карте черту административной границы и уйти к тем, кого прежде считал "своими".
До войны, расставивший все по своим местам. До того, как оказался у полевого командира, которого считал своим и который стал считать своим и его - поставив простое условие, проверив его на лояльность. Невыполнение которого… впрочем, об этом речь даже не заходила.
Он был уверен, упорно меся глинистую почву лощины и поглядывая вверх на приближающиеся огни домов, что его похищение тогда, с автобусной остановки не было столь уж случайным. Те, кто взял его на пути к вокзалу, были осведомлены о месте его работы, о занимаемой должности и о многом другом. Он артачился и спорил с собой поначалу, как спорил бы на его месте всякий, попавший в такую ситуацию, строил несбыточные планы и надеялся. Потом решил спасать себя сам. Кроме него едва ли кто озаботился бы его судьбой. Разве что жена… но, по прошествии стольких месяцев, в этом он не был столь уж уверен. Ведь, когда его голова была оценена, он, скрепя сердце, дал номер телефона, по которому его похитители могли бы связаться с супругой.
Она уехала к родным, потому что они поссорились. Конечно, из-за какого-то пустяка, забытого спустя день после ссоры. Еще она решила отдохнуть от него - в их жизни в то время не все ладилось. Переждав некоторое время, по его мнению достаточное, чтобы утихнуть страстям, он решил отправиться за супругой вслед, заранее зная, что будет прощен, как бывало не раз и не два.
Его и еще нескольких человек, малознакомых и незнакомых вовсе сотрудников одного грозненского НИИ, связанного с проблемами нефтепереработки, сорвали с остановки, забросили в фургон и отправили на юг. Бесконечно давно, вечность, восемь лет назад.
Может быть, она искала его. Искала деньги на освобождение его. Не нашла, - не смогла, не сумела, - и сейчас уже успокоилась и забыла. Столько лет прошло. Может быть, живет еще где-то здесь, в крае, быть может, по тому же адресу, что и ее родители. Или снова вышла замуж и стала совсем не такой, как прежде, не такой, какой он ее знал. Как и он сам.
Ему только сейчас пришла в голову мысль: как она там, на "той стороне"? Вернее, уже тут. Где-то тут, он никак не мог вспомнить название поселка, в котором проживали родители его жены. Если она по-прежнему у них.
Подъем закончился, он остановился немного передохнуть, поправил в рюкзаке бутылку - она вновь стучала по спине. Язвы на плече снова загноились: он начал натирать плечи лямками. Лучше, чем неделю назад, поступи приказ тогда, едва ли бы он смог нести хоть что-то в рюкзаке. Да и вообще, в эти дни он чувствовал себя не в пример лучше. В любом смысле. Может, потому, что позабыл обо всем, когда получил это задание, большую часть которого должен был исполнять в одиночестве. И тогда стало уже неважно, что на дворе такая скверная погода.
Сколько с ним эта болезнь? - наверное, все это время. Он даже мог сказать наверное, откуда она, ведь, кажется, иного пути подхватить ее просто не было.
Тогда еще, восемь лет назад, у прежнего полевого командира, отдавшего приказ на похищение - ведь это почти всегда приносило прибыль. Спустя месяцы пребывания в положении ниже уровня земли, в подвале. После того, как он дал телефон, по которому им, должно быть, не смогли ответить. В его подвал - все же человек может назвать своим даже то место, где его жизнь не зависит от него самого - была спущена женщина, наверное, лет тридцати. Может меньше, ведь ничто так не старит женщин как услужение. Этим способом и раньше его навещали "гости", всегда на малый срок, чаще всего люди, за которых могли заплатить родственники или те, кто нуждался в бесплатной рабочей силе. Их забирали через несколько дней, максимум - неделя, он же оставался долгожителем этого подвала. И вот, неожиданная гостья. Он узнал женщину, прежде она была кухаркой в их лагере, сперва приходящей, потом, оставшейся насовсем. Что ж, слухи о происходящем там, наверху, по крупицам доходят и сквозь кирпичные своды подвала. Видимо, что-то случилось, в ее услугах перестали нуждаться: тех услугах, что она могла предоставить, помимо стряпни. И она стала не нужна. И была отправлена к нему, снова к нему, в подвал. Тоже всего на несколько дней, хотя он надеялся, что этот срок будет столь же долгим, как его.
Они не разговаривали: ни разу, ни о чем. Лишь во сне она шептала что-то, на языке, незнакомом ему. И вскоре исчезла.
А через недолгое время после ее исчезновения его продали нынешнему полевому командиру. И тогда, все время до своей продажи, он предавался мучительным размышлениям о посетившей его женщине. В его воспаленном от разбившихся крупиц надежд мозгу, мучительной болью горел единственный вопрос: не было ли появление этой женщины неслучайным. Испытанием, устроенным ему его хозяевами. И прошел ли он это испытание? И как прошел?
Потом его выдернули из подвала, снова посадили в фургон, снова повязали глаза - все это время он ждал неизбежного завершения - но его снова отправили в неизвестность.
В то время он не обращал внимания на свои болячки. Главное было протянуть нынешний день и дождаться завтрашнего. Насколько это возможно в душном подвале, прикованному натиравшими руку "браслетами" денно и нощно к неработающей батарее отопления. Два раза в день - скудная пища, доставляемая вечно молчащим стражником с редкой, точно выщипанной бородой и худым птичьим лицом. Миску он ставил на пол, у самой лестницы, затем, медленно поднимался на семь ступенек; хлопала тяжелая дверь, лязгал замок. И снова одиночество.
Новый полевой командир, которому он был продан, вспомнил неожиданно о его прежней работе. Как он узнал, в то время новая власть изгоняла федеральные войска из ставшей независимой республики, заставляя солдат покидать казармы, уходить не оглядываясь. И оставлять все, что находилось за двойным забором, поверх которого была натянута в несколько рядов колючая проволока.
Ему осталось идти всего ничего. Остановка автобуса находится от въезда в станицу метрах в двухстах, рядом с продмагом, напротив сельсовета единственных двухэтажных каменных знаний в поселке. Он взглянул на часы. До приезда "Пазика", оставалось еще с полчаса. У него есть время обсушиться под навесом остановки да купить положенную планом газету.