Ищейка - Чадович Николай Трофимович

Юрий Брайдер, Николай Чадович
Ищейка

К этому тягостному разговору сержант милиции Кульков готовился чуть ли не целую неделю, даже тезисы кое-какие обмозговал заранее, однако в понедельник утром, оказавшись, наконец, в кабинете начальника райотдела, он так растерялся, что напрочь забыл все полагающиеся для такого случая вступительные слова. На языке почему-то вертелось только "Разрешите идти!" да "Служу Советскому Союзу!" – то есть фразы в данной ситуации совершенно неподходящие. Очень смущало Кулькова еще и то обстоятельство, что начальник был не один. За приставным столиком сидел его заместитель, молодой, но чрезвычайно въедливый майор.

– Ну? – сказал начальник, не дождавшись от Кулькова даже "здрасте". – Что там у тебя?

Взгляд у начальника был усталый и мудрый, как у члена Политбюро, и под этим взглядом каждый мало-мальски совестливый посетитель ощущал себя по меньшей мере бездельником, праздным гулякой, нахально отнимающим драгоценное время у столь загруженного работой человека.

– Просьба у меня, – поражаясь собственной дерзости, вымолвил Кульков.

– Излагай.

– Не могу я больше в КПЗ работать.

Данное известие нисколько не удивило начальника. Казалось, он заранее знал, с чем именно пришел к нему этот нескладный и недотепистый сержант, похожий на растрепанную печальную птицу.

– А где можешь?

– В патруле, как раньше.

– В патруле нужны ребята молодые, хваткие. И чтоб внешний вид был соответствующий. А на тебя глянуть тошно. Не милиционер, а чучело гороховое. Таким как ты в КПЗ самое место. Хоть глаза никому не мозолишь. Да и тебе так спокойней. Как-нибудь до пенсии дотянешь. Сколько тебе осталось?

– Десять лет и семь месяцев… Только не могу я в КПЗ.

– Опять двадцать пять! – Начальник даже слегка пристукнул по столу ладонью, что случалось с ним крайне редко. – Ну почему? Толком объясни!

Мысли, к этому времени начавшие кое-как упорядочиваться в голове Кулькова, вновь рассыпались, как стекляшки в калейдоскопе. А ведь нельзя было сказать, что он боится начальника. Испытываемые Кулаковым чувства были совсем иного свойства. Начальник казался ему неким сверхъестественным существом, начисто лишенным всех человеческих слабостей. Кулькову никогда не приходилось видеть, чтобы он ел, курил, сморкался, ходил в туалет, улыбался, ухаживал за женщинами. Суждения начальника были всегда непререкаемы, а решения окончательны. Такие личности рождались, чтобы командовать армиями, а отнюдь не районными отделами внутренних дел второй категории.

Отчетливо сознавая свою собственную неполноценность, Кульков все же выдавил:

– Не могу и все… Вентиляции там никакой нет… Запахи разные… Тошнит меня. После дежурства целый день, как пьяный хожу.

– Да ты прямо как барышня кисейная. Тебе бы не в милиции работать, а в галантерейном отделе.

– В галантерейном магазине меня тоже тошнит, – печально сознался Кульков.

– Что – и там запахи?

– И там.

– Может аллергия у тебя. К врачу обращался?

– Да никакая не аллергия. Просто я все запахи очень сильно ощущаю. Бывает, что и затычки в нос приходится вставлять. Мне парашу или, скажем там, одеколон нюхать, то же самое, что вам на солнце без черных очков смотреть. Все нутро выворачивает. Мне жена даже еду отдельно готовит. Без всяких специй. Как розыскной собаке.

– Ты это серьезно? – Начальник отложил в сторону карандаш, который до этого нетерпеливо перекатывал в ладонях.

– Конечно, серьезно. Кого хотите спросите. Мамонтову из детской комнаты спросите. Я ей прошлой осенью кольцо золотое отыскал, что она в огороде потеряла.

– По запаху отыскал?

– Ага, по запаху.

– И чем же оно пахло? Золотом?

– Ну и золотом, конечно. Но в основном Мамонтовой.

– Так ты, выходит, талант! Почему же раньше скрывал?

– Да ничего я не скрывал, – замялся Кульков. – Чего тут скрывать. И так весь отдел смеется.

– Выйди на пять минут, а потом опять зайдешь.

Кульков послушно вышел в коридор, по стенным часам засек время, потоптался в дежурке, выпил стакан теплой, несвежей воды, для верности добавил еще минуту и, не забыв постучать, вернулся в кабинет.

На краю стола лежал скомканный носовой платок, розовый с синей каемкой.

– Сейчас мы твое чутье проверим, – палец начальника прицелился в платок. – А ну определи, чей он?

– Определять тут нечего. Товарища майора платочек, – сказал Кульков, мельком глянув в указанном направлении.

– Ты посерьезней, посерьезней. В угадалки не играй. Чем можешь мотивировать?

Кульков сделал несколько шагов вперед и осторожно – двумя пальцами приподнял сине-розовую тряпицу.

– Стирали его, значит, с неделю назад. Стирала лично жена товарища майора. Порошком "Лотос". Потом он им свои штиблеты обмахивал. Сморкался, само собой. Руки вытирал, после того, как селедочку ел. Машинистка наша, Валька, им один раз пользовалась. Губы вытирала… Вот этим краешком…

– Все, достаточно! – остановил Кулькова начальник. – Весьма убедительно.

Затем последовала довольно долгая пауза. Начальник исподлобья глядел на заместителя. Заместитель смотрел на свои ногти, словно видел их впервые в жизни. Кульков смотрел в пространство.

– Что же с тобой, сержант, делать? – Начальник прервал, наконец, неловкое молчание. – А если тебя инспектором в уголовный розыск определить? Ведь ты любого преступника можешь по следу найти.

– По следу я не найду. Собака, когда по следу идет, у самой земли нос держит. А я на четвереньках далеко не убегу.

– А если тележку такую низенькую сделать, вроде тачки? – встрепенулся заместитель, явно довольный тем, что разговор переменил тему. – Чтобы его носом вперед везти!

– Пустое все это, – сказал уже вконец осмелевший Кульков. – Никто меня в розыск не возьмет. Образование мое вам известно.

– Да… тут ты прав, – начальник потер переносицу.

– А если в виде исключения? По личному распоряжению министра, – опять влез заместитель, которому очень хотелось реабилитироваться за казус с Валькой. – Можно сослаться на слова товарища Брежнева. Помните – в "Целине"? Дескать, руководитель обязан умело использовать в работе все, как сильные, так и слабые стороны подчиненных.

Начальник ничего на это не ответил. То ли он имел какое-то иное мнение, то ли просто не помнил такое место в "Целине", поскольку, в отличие от простых смертных, политзанятий не посещал и был избавлен от необходимости подробно конспектировать любимую книгу советского народа.

– И давно это у тебя? – спросил он Кулькова.

– Да лет пять уже. С тех пор, как в пивбаре кружкой по затылку получил.

– Вот-вот, – усмехнулся заместитель. – Не было удачи, так неудача помогла. Не надо пиво в служебное время пить.

– Не пью я пиво, – устало сказал Кульков. – Особенно в служебное время. В бар я по необходимости зашел. Позвонить оттуда хотел. Я вам это уже сто раз объяснял.

– Погоди, – начальник поскреб висок. – Так ведь получил ты по затылку, а не по носу. Причем здесь запахи?

– Врач говорил, что здесь главное как раз не нос, а мозги. Что-то там такое сдвинулось, что за нюх отвечает.

Здесь Кульков был откровенен не до конца. В действительности все обстояло несколько иначе. Он прекрасно помнил увесистый, тупой удар по голове, от которого лязгнули зубы, в глазах вспыхнул радужный фейерверк, а окружающий мир завалился набок и завертелся, все темнея, темнея и темнея, пока не превратился в глухой черный колодец, на дно которого он и провалился. Очнулся Кульков среди сероватого мутного тумана, в котором медленно перемещались какие-то искаженные, неясные тени. Он различал свет и мрак, черное и белое, но не узнавал человеческих лиц и не мог читать даже самый крупный текст. Зрение сильно сдало, утратив глубину и четкость. О случившемся несчастье он никому не рассказывал, опасаясь увольнения и наивно надеясь, что впоследствии все как-то образуется само собой. Не доверяя глазам, он стал полагаться в основном на слух и обоняние, но в ушах постоянно звенели невидимые комары, зато нос не подводил, исправно работая за все другие органы чувств. Постепенно Кульков научился различать по запаху не только медперсонал и всех навещавших его людей, но и многие предметы, даже самые мелкие и ничем особым раньше не пахнувшие. После окончания лечения зрение несколько восстановилось, хотя в норму и не вернулось. Видел он как крот, не далее чем на пять метров вокруг, а газетные заголовки разбирал только в очках. Зато чутье становилось все острее, все изощреннее. С закрытыми глазами он мог опознать любого жителя городка, любую улицу, да что там улицу – каждый квадратный метр на ней, каждый забор, каждое дерево. Более того, сильные и резкие запахи стали действовать на организм Кулькова угнетающе – ему все чаще приходилось затыкать ноздри ватой, хотя ходить с вечно приоткрытым ртом было весьма неудобно. Так он и жил, погруженный в буйную стихию запахов, которые заменяли ему теперь все краски и образы Земли.