Гробы спасения - Алексей Резник

Когда отчаянный геолог пересек незримую границу Гробовой Рощи, в коленке что-то громко щелкнуло и внутри ее сустава, полыхавшего огнем воспаления, начались бурные ремиссионные процессы. Кобзева мягко обнял ароматный полусумрак, в толще которого ярче вспыхнуло золотое сияние гладкой древесной коры, чьи-то невидимые губы ласково шепнули ему на ухо: "Обними меня скорей!" и, подчиняясь ненавязчиво высказанной просьбе, он подошел к ближайшему стволу, протянул руки и крепко прижал ладони к золоту коры, великолепно отполированной наждаком самой природы…

…Темный прозрачный прохладный ручей утолил не только похмельную жажду Сергея Кобзева, но и, что самое удивительное, и голод. Он предусмотрительно набил удивительными семенами карманы куртки и решил выбираться из этого странного места, справедливо полагая, что ему как можно скорее необходимо было вернуться домой в великую державу под названием Советский Союз…

Так были открыты для мира Гробовые Деревья…

Алексей Резник
Гробы спасения

Гробовые деревья были открыты совершенно случайно. Как известно, случайность всегда являлась широко распространенным сопутствующим фактором многих великих человеческих открытий, и обнаружение в одном из пустынных и диких районов крупнейшей центрально-азиатской пустыни Гоби тенистой рощи Гробовых Деревьев не явилось исключением из этого золотого правила.

Однажды на территории дружественной МНР один рядовой советский геолог, некто Сергей Кобзев, во время банкета, посвященного окончанию работы разведэкспедиции, напился до поросячьего визга и в таком вот сумеречном состоянии неожиданно предложил монголке-переводчице свои руку и сердце. Кривоногой маленькой и коренастой, как и подавляющее большинство монгольских девушек, переводчице, высокий симпатичный Кобзев давно уже нравился, и она ему, дура, поверила. С другой стороны, конечно же, нельзя судить ее за это так строго – наивную доверчивую душу, урожденную жительницу бескрайних степей, ничуть не испорченную тлетворным влиянием современной цивилизации.

Переводчице недавно исполнилось двадцать лет, звали ее Бурта, и она никуда не выезжала из родного аймака за исключением трех поездок в Улан-Батор, два раза с родителями, и один раз ее посылали от школы за хорошую успеваемость. Русскому языку ее научил дедушка, воевавший еще в гражданскую войну в составе красногвардейской бригады, разгромившей так называемую банду барона Унгерна. Отец Бурты являлся председателем богатого аймака и в личном пользовании имел тысячу голов крупного рогатого скота, пять тысяч баранов и косяк в двести лошадей. Кобзев не мог об этом знать, и доверчивая Бурта восторженно выслушала его неожиданное предложение, ничего не зная о влиянии на мужскую психику алкоголя, принятого в большом количестве. И более того – в чудовищном порыве нереализованного платонического любвеобильного потенциала многих сотен тысяч когда-либо рождавшихся и еще не рожденных монгольских и татарских женщин, Бурта в достаточно навязчивой форме засунула психически коченеющему Кобзеву между резинкою трусов и левым воспалившимся паховым узлом десять, хотя и мятых, и грязноватых, но, тем не менее, абсолютно настоящих стодолларовых купюр. И в данной нештатной ситуации любой европейский мужчина не оказался бы способен отреагировать на неадекватное поведение азиатской девственницы, иначе, как в стереотипной форме банального искреннего изумления. Но ввиду того, что Сергей Николаевич Кобзев в эти исторические секунды пребывал практически в невменяемом состоянии, он ничуть не изумился, ну и, разумеется, нисколько не удивился, приняв неожиданную прибавку у себя в семейных трусах, как нечто должное и обязательное.

Дальше – хуже. Вдрызг пьяный Кобзев в категоричной форме потребовал от Бурты, чтобы она немедленно познакомила его со своими родителями. Бурта это требование совсем сходившего с ума геолога восприняла с еще большим восторгом, правда, тут же заметила, что до родного аймака от экспедиционного лагеря было чуть больше трехсот километров. Самое плохое заключалось в том, что в беседу молодых людей совершенно некому было вмешаться – во всем лагере к тому довольно позднему вечернему часу последнего дня мая не оставалось ни одного трезвого человека. Как никак, в этих глухих местах, в предгорьях Тибета на самой границе между Монголией и Китаем, российской геологической партии после полутора месяцев напряженного труда и крайних бытовых лишений удалось разведать залежи молибденовых руд, предположительно, крупнейшего в Азии месторождения.

Начальник экспедиции одним из первых упал под стол, чем фактически дал команду подчиненным отпустить тормоза и расслабиться на полную катушку. Сергей Кобзев не являлся исключением и, услышав от Бурты, что до ее дома триста километров, он немедленно предложил ей лететь туда на экспедиционном вертолете "Ми-8". Постоянный собутыльник Кобзева – командир экипажа вертолета, пилот второго класса Николай Осадчий отозвался на просьбу геолога резко положительно.

– За три часа обернемся туда и обратно! Никто и не узнает, что мы туда слетали! – уверенно заявил он, и вся троица направилась к винтокрылой машине, стоявшей на импровизированной площадке с полными баками.

Из пустыни как будто потянуло легким ветерком, но едва заметное движение в ночном воздухе, обычно предвещавшее пыльную бурю, заметила одна лишь трезвая Бурта, не сделавшая, однако, из своего наблюдения должных выводов.

В общем они благополучно взлетели, но через пять минут после необходимого набора высоты произошли две вещи, предопределившие, в конечном итоге, дальнейший ход более чем удивительных событий данного повествования, тесно связанных с судьбами, как самого Сергея Кобзева, так и двух ветеранов Второй мировой войны, один из которых скучно доживал свой век в глубинке провинциальной России, а другой – в Бразилии на берегах величайшей реки мира Амазонки, в ее среднем течении.

Во-первых: началась знаменитая Гобийская пыльная буря, а во-вторых: неожиданно уснул беспробудным пьяным сном пилот второго класса Николай Осадчий. В результате вертолет сбился с курса и вскоре вторгся в воздушное пространство Китайской Народной Республики, со скоростью пятьсот километров в час полетев прямиком в сторону Тибетского нагорья.

Что конкретно произошло дальше с вертолетом, Осадчим и Буртой, Кобзев не помнил – он очнулся под куполом парашюта-крыла (сам ли он одел парашют или кто-то ему помог, он этого тоже не помнил) от свиста ледяного ветра в ушах и от дикого холода, пробравшегося, казалось, в каждую клеточку его большого тренированного тела. Сначала внимание Сергея привлекла полная круглая луна, сиявшая посреди звездного безоблачного неба, а затем – вечные снега горных вершин, осиянных этой самой полной луной и проплывавших у него далеко под ногами.

– Мама дорогая – да как же это меня угораздило? Зарекался же я больше литра не пить, и не смешивать самогонку с пивом! – Кобзев, если бы умел, то обязательно бы расплакался.

Решив не предаваться бесполезному отчаянию, он сосредоточился на решении самой актуальной задачи: где он может находиться?!

Мозг его работал вхолостую, а между тем отяжелевший от ночной влаги купол парашюта начал резко снижаться. Вскоре прямо под самыми ногами геолога возникла крутая отвесная пикообразная скала и ему оставалось лишь горячо молить Бога о том, чтобы парашют успел его перенести через эту скалу, а не забросил умирать от голода, холода и жажды на ее бесплодную вершину. Суровый безымянный тибетский Бог услышал горячую мольбу российского геолога и дал его парашюту необходимый запас кинетической энергии перелететь через скальный кусочек филиала Ада на Земле и опуститься прямо посреди Райского Сада.

Во всяком случае, так Кобзеву твердо показалось, когда, едва не задевая валуны, усыпавшие вершину скалы, рифлеными подошвами тяжелых ботинок, обессилевший намокший парашют перенес его в уютную котловину, защищенную со всех сторон от ветра сплошной стеной утесов. Со дна котловины пахнуло странным, почти домашним, теплом и густым ароматом незнакомых цветов. Лунный свет щедро проливался на дно котловины и десятками тысяч призрачных огоньков зажигал белые лепестки крупных цветов, усыпавших кроны высоких раскидистых деревьев, чьи стройные прямые стволы покрывала светлая желтоватая, даже, как почудилось незадачливому геологу, слегка золотившаяся под лунным светом кора, заметно выделявшаяся среди ночного мрака.

Сергей мягко приземлился в густую шелковистую траву, а сверху на него плавно опустилась отяжелевшая шелковая ткань парашюта. "О, Боже – как иногда бывает прекрасен мир!" – мелькнула в раскалывавшейся от похмельной боли голове Кобзева светлая и легкая, словно перышко лирохвоста, мысль. Он с жадностью вдохнул полной грудью прохладного чистого воздуха, напоенного совсем незнакомым ему ароматом таинственных цветов. Головная боль почти сразу умчалась к себе на Родину – в мрачное царство головных, грудных, паховых и прочих болей, и Кобзев почти мгновенно крепко уснул безмятежным сном младенца на опушке тенистой рощи еще не занесенных в Энциклопедию Растений деревьев.

Всю ночь напролет ему снился удивительный сон… А, быть может, это был и не сон, а с ветвей цветущих деревьев спустилась прекрасная зеленоволосая дриада, забралась под шелк парашюта к зябнувшему геологу, крепко и нежно обняла его и нашептала на ухо удивительную сказку про деревья, чьи семена прилетели из дальнего-предальнего космоса…