Разрывая плотный ковёр цвето-запахов, в общую мозаику проникает новый тон, густой, почти такой же тёмный, как Маленькая Тьма.
– Стой, стой, дурачок. Иди к папочке.
Британец. Трухлявый и чёрный изнутри – мёртвое дерево, захваченное термитами.
Томми останавливается. Со скрипом отворяется дверца, впуская неяркий свет. Мити крепко зажмуривается, притворяясь спящей. Совсем не сложно. Сложнее не уснуть – снотворное всё крепче стискивает её сознание в своих мягких объятиях, наполняет голову солёным песком и ведёт куда-то в белую пустоту. Нет. Спать нельзя.
– Кто тут у нас? Ну-ка?
Чёрный британец заглядывает в нутро томми, где свернувшись калачиком, устроилась Мити. И она слышит пропитанный трупным ядом, как копальхем, запах его мыслей.
Британец прикасается к ней раз, другой и, уверившись, что Мити спит, запирает дверцу. Он доволен. Осторожно шевельнув эйгир, Мити чувствует, как изумрудно-амбровое его удовольствие катится по чёрной паутине туда, где прячется непроницаемая Большая Тьма, голодная и уставшая ждать. И британец, и томми, внутри которого заперта Мити, отправляются навстречу этой Тьме.
Выписки из дела №813 об "Инциденте 10 февраля 1892 года" (12 февраля – 23 сентября 1892 года)
…проведено исследование напитка, называемого луораветланами "онтымэ". Удивительно, какая высокая научная культура (под наукой мы имеем в виду, прежде всего, биохимию) соседствует с наивными, типично первобытными реакциями и суждениями о мироустройстве (см. доклад проф. Э. Тайлора от 26 августа сего года). "Онтымэ" представляет собой тончайший нейротрансмиттерный ингибитор, действующий мягко и практически без побочных эффектов. У некоторых испытуемых наблюдается ухудшение координации движения в сочетании со снижением контроля над речевой активностью…
3. Капитан Удо Макинтош встречает гостя из прошлого
Сон пришёл – больной, рваный, с кляксами чёрных дыр и синими электрическими молниями. Сон плакал кошачьими голосами, и Макинтош, не бывавший в Лондоне почти десять лет, мучительно вспоминал, не запер ли кошек Марты в уютном пригородном коттедже, который должен был стать семейным гнёздышком – его и Марты, – но так и не стал. Глубокими потоками, без парохода и команды, капитан плыл под эфиром, сердце замерло, ожидая страшной беды. Он плыл в Британию, в маленький пряничный домик, где – если верить обрывкам голосов – его ждали кошки, одна из которых – Марта. Макинтош смотрел на свои руки и понимал, что они сделались чёрным льдом, и льдом становится он весь, и его сердце, и мысли.
Капитан проснулся от стука в дверь. Руки и ноги его ужасно замёрзли, он всегда очень мёрз, если забывал укутаться как следует. Проблемы с кровообращением – так говорил доктор Айзек.
– Войдите!
Распахнулась дверь, в каюту, тяжело шагнул томми. Цезарь чуть слышно заворчал, просто чтобы обозначить своё присутствие.
– Что у вас? – капитан повернул клапан газового рожка, чиркнул спичкой.
В груди у томми щёлкнуло, застрекотало, из узкого отверстия полезла телеграфная лента. Томми оторвал её, протянул капитану.
"Луораветланский каяк. Капитан лично".
Макинтош взглянул на часы и похвалил себя за принципиальность, граничащую с прозорливостью. Никаких инъекций пассажирам до погружения. Точка. А до погружения оставалось два часа. Британские пароходы никогда не рвали ткань эфира рядом с Науканом, в точности соблюдая условия договора двенадцатилетней давности.
Мысли Макинтоша, ещё сонные и медленные, путались и расплывались. В груди тревожно шевелился птенец лихорадки.
Луораветланы терпеть не могли британские пароходы. Это выглядело так, будто им физически неприятно находиться на борту подэфирных монстров. Так что – какова бы ни была причина их визита, причина эта была чрезвычайно важной. По крайней мере, для луораветланов.
Капитан поборол искушение заглянуть в навигационную рубку, вспомнив, что сегодня дежурит Кошки. "Бриарей" спал, коридоры были пусты, только за спиной слышались скрипучие шаги Цезаря.
Томми у шлюза не было – к лучшему, подумал Макинтош. Капитану не удавалось искренне считать томми полноправными матросами, потому рядом с ними он чувствовал себя неловко. Иногда Макинтош задумывался, где проходит граница между машиной и живым существом. Цезарь в капитановой иерархии занимал место, равное местам офицеров. А между тем пёс был родным братом механических томми, хоть и ручной работы.
Макинтош сам отжал рычаг и закрыл глаза, слушая, как разворачивается телескопический трап навстречу каяку.
Послышались шаги – настолько мягкие и тихие, что чувствительные стены трапа не давали эха. Коридор мгновенно заполнился знакомым терпким запахом – приятным и тошнотворным одновременно.
– Удо Макинтош, – прошелестел луораветлан. – Мне имя эн Аявака.
Капитан открыл глаза.
Эн – означает шаман, Аявака – женское имя. Двенадцать лет назад Макинтошу приходилось встречать луораветланских шаманов. Это были древние упыри, седые и беззубые. Морщинистые их лица казались масками.
Не такой была Аявака. Совсем юная, лет семнадцати по британскому счёту. Густые чёрные волосы заплетены в две толстые косы длиной ниже пояса (где-то в волосах прятались невидимые обычно нити, что-то вроде вибрисс – эйгир, как звали их сами луораветланы). Бледное лицо. Одета в традиционной для луороветланов манере – в тёмный дорожный керкер, сшитый из мягких шкур и отороченный сине-серым мехом. Через плечо перекинут небольшой тулун.
– Мы знакомствы, Удо Макинтош.
Лишь прожив на Земле Науканской несколько месяцев, а то и лет, британцы начинали кое-как различать их лица – круглые, невозмутимые. Макинтош никогда не спускался на Наукан, никогда не изучал луораветланов в поисках эфемерных различий. Бездушные функции, правильное обращение с которыми приведёт к нужному результату – такими предпочитал их видеть Макинтош.
Но это лицо намертво врезалось в его память грубым отпечатком. И, конечно, имя.
Маленькая девочка Аявака – с узкими щёлочками глаз, в чёрных зрачках которых спряталась холодная науканская ночь.
Двенадцать лет. Удивительно. Одновременно – удивительно недавно и удивительно давно. В прошлом веке. Вчера. Двенадцать лет его жизни в аду. И девять человек, умерших в одну минуту по вине чужеземного ребёнка.
Макинтош жадно всматривался в её лицо. Она выросла, но совсем не изменилась. Всё та же простота, наивность во взгляде.
Надо же, шаман.
– Не стану обманывать, будто рад встрече.
– Не нужно обманов, Удо Макинтош, – поспешила успокоить его гостья.
И я не изменился, мысленно убеждал себя Макинтош, и я всё тот же. Всё так же хочу уничтожить её, стереть. И за эту простоту, за наивность, за робкую улыбку ненавижу ещё больше. Её ненавижу и всех их.
Он убеждал себя, но убедить не мог. Ненавидел, да – рассудком и памятью. Но чувства не отзывались, не поднималась яростная волна, требующая действий. Макинтош был холоден и спокоен. И чем тогда, спрашивается, он лучше томми, если не способен даже на ненависть?
– Можете звать меня капитаном.
– Капитаном, – послушно кивнула она. – Я пришла сама, своим… своей персоной, чтобы избежать беду.
Для луораветлана Аявака хорошо складывала слова. Капитан непременно удивился бы этому, не разучись он удивляться двенадцать лет назад.
Аявака смотрела ему прямо в глаза – серьёзно, даже мрачно.
– Похищение и тайная движение на пароход. Умышление зла.
Как будто абсурдный сон продолжался, набирал обороты, закручивался в тугую спираль с острыми краями. Реальность плыла.
Похищение? Макинтош припомнил, как, вернувшись из увольнения, юный Фарнсворт хвастался деревянной, крошечной совсем, статуэткой Кутха, которую выменял у доверчивого оленевода. Неужели, дело в ней?
– Опишите украденный предмет. Мы сделаем всё, чтобы вернуть его владельцу.
– Умкэнэ, именем Мити, – сказала Аявака и для убедительности провела рукой по воздуху, как бы отмечая рост невидимого ребёнка.
Надежды на спокойный рейс окончательно растворились в холодном эфире.
Может быть, это действительно сон, с надеждой подумал Макинтош, – один из тех, что снились ему двенадцать лет едва ли не каждую ночь. Сам себе ответил: нет, не сон.
Умкэнэ – луораветланский ребёнок – на борту корабля с сотней пассажиров. Невозможно поверить. Но и не верить никак нельзя. Луораветланы не умеют лгать.
Не понимая пока толком, как решать внезапную проблему, доверяясь инстинкту, Макинтош снял трубку телектрофона, который висел на стене у люка и предназначен был для прямой связи с ходовой. Катастрофы не произошло. Пока. До погружения два часа, пассажиры спят. Можно поднять команду, спокойно обыскать пароход, убедиться что…
В динамике телектрофона щёлкнуло..
– Капитан у аппарата! Дайте мне Кошки!
Щелкнуло снова, зашептало, затрещало.
Через мгновение треск сменился глухой тишиной. Капитан повесил трубку и снял снова. Ничего.
В этот самый момент послышалось шипение пара, затем – ритмичный скрежет. Макинтошу не нужно было оборачиваться, он знал этот звук: по всему пароходу заработали автоматические механизмы затворных люков, медленно отрезая отсеки друг от друга. Схлопнулся трап, со щелчком заблокировался шлюз.