* * *
Обратная дорога была тяжелее. Они миновали знакомых негров, которые зашли уже по пояс в воду и не спеша тянули частую сетку, невод, а вода внутри вскипала от тех же мелких рыбешек. Углубились в пальмовую рощу, спугнули игуану невероятного зеленого цвета, срезали кокос и напились чуть мыльного сока. Передохнув, направились вверх по тропе. Против ожидания, они довольно быстро поднялись до дороги, но тут уже Гретель скуксилась, стала ворчать на жару и зачем они пошли в такую даль. Хорошо, попался попутный пикап со знакомым водителем, Ганс сел в кузове на пол, откинулся на мешок с рисом. Гретель свернулась клубком, положила голову ему на колени, даже, кажется, уснула, а он смотрел на убегающую дорогу и размышлял.
Что-то сильно смущало его в их нынешней жизни. Он был счастлив, сердце мгновенно теплело и таяло, когда он думал о Гретель, а уж тем более когда она была рядом – вот как сейчас. Ничто вообще его не беспокоило: ни болезни, ни тревожные мысли, ни нужда, ни обязательства. Он немного и с удовольствием работал физически, а по вечерам, после шести, когда солнце садилось в бухте, писал забавную и бесконечную историю – о какой-то нездешней жизни. Он толком даже не мог понять, что его подталкивает писать о незнакомых ему, скорее всего вымышленных людях, но ему нравилось смотреть, как сталкиваются их характеры, как герои думают, обманывают друг друга и выручают из беды, страдают от невыполнимых желаний. Гретель раз в три дня перечитывала то, что он написал, разбирала самым жестоким образом – она была, когда надо, насмешлива и остра на язык, – а изредка хвалила и говорила: "Вот это – настоящее". Он не знал, чем закончится его история, и больше того – что сделают его герои в следующий момент, но это его не очень даже и беспокоило.
И вот недавно он понял то, что, казалось, было очевидно, но не приходило ему в голову много месяцев. Он неплохо знал человеческие характеры. Он знал несколько городов и стран, то есть представлял себе не только памятники и достопримечательности, но и каждодневную людскую жизнь, звуки улицы, и запахи, и погоду, и настроение, например, в Сиэтле или Монако. Он только не знал – откуда он это знает. А главное – ничего не знал о себе самом, кроме обрывков детских воспоминаний, и это его не побеспокоило ни разу за время жизни в саду у миссис Ройс.
Пикап остановился на перекрестке под названием Четыре угла, они соскочили на обочину, помахали водителю и направились по тропинке вниз, к пансионату. Гретель ожила и строила планы – как они сейчас насыплют в вино побольше льда и будут с террасы смотреть на закат, а потом она нажарит китайской еды со свежими травами, которые они набрали три дня назад на соседнем холме, но в деле еще не пробовали.
Все так и получилось, по плану. Они сидели на террасе, смотрели, как солнце стремительно погружается в океан, как загораются огоньки на яхтах; слушали обрывки мелодий, когда бриз доносил их с набережной. Играли, видимо, в ресторанчике "Китовый позвонок": слышно было и рояль, и саксофон, когда мелодия взлетала вверх.
Потом Гретель творила свою китайскую фантазию в сковородке-вок. Уже стемнело, искры летели в небо, блюдо пугающе скворчало и трещало. Потом они ели двумя вилками прямо из сковородки, столкнулись пару раз лбами, опять смеялись и дурачились.
А еще чуть позже Ганс включил лампу над столом и достал тетрадку. Перечитал последний кусок, чтобы вспомнить звуки и запахи, но сегодня рабочее настроение не накатывало, как это было вчера или позавчера – да в любой день, если подумать.
– Гретель, – спросил он, развернувшись на табуретке, – ты помнишь, как мы с тобой познакомились?
– Конечно. – Она пошевелила губами, считая петли, и оторвалась от вязания. – Ты сам разве не помнишь?
– Вот и расскажи, что именно ты помнишь. Мне надо.
– Для книги?
– Нет, просто так. Хочется понять – одинаково мы помним или нет.
– Хорошо. Я сидела и нюхала цветок. Потом подняла голову и увидела тебя.
– Где это было?
– В саду, у причала слева. У старой миссис Хоббс. Я сидела на берегу прудика.
У миссис Хоббс действительно был единственный на острове небольшой пруд, и вода в нем была даже в сухой сезон, правда солоноватая. Миссис Хоббс была тогда уже очень стара, и служанка вывозила ее в кресле на лужайку перед домом утром и вечером, на час, не больше, пока не слишком жарко. Она разрешала – правда, только хорошим знакомым – заходить в ее сад, сидеть в настоящей тени, под платаном, и любоваться цветами.
– Хорошо. А где я сидел? И что делал?
– Знаешь, – Гретель оживилась, – ты ведь сидел совсем рядом и тоже держал в руке цветок.
– Какой?
– Я не помню названия. Помню вот что: он рос в воде, на длинном стебле, и я его не срывала, а просто наклонила к себе. И ты тоже, – предупредила она его следующий вопрос.
– Так, а что случилось дальше?
– Ты спросил меня, причем так странно: "Кто ты?"
– И что ты ответила?
– Ничего, пожала плечами.
– Почему?
– Ну… не знаю. Как можно ответить на такой вопрос?
– Например, можно назвать имя. Или профессию, – предложил Ганс.
– Я не знала, что именно сказать.
– Хорошо, оставим этот вопрос пока. А дальше?
Гретель вздохнула, сложила вязанье в корзинку, пересела на пол, поближе к Гансу, обняла колени руками и посмотрела на него внимательно.
– Почему ты вдруг так подробно спрашиваешь?
Очень не хотелось портить ей настроение, и он даже на секунду подумал: соврать? отшутиться?
– Понимаешь, мне вдруг показалось странным, что мы ничего не помним про себя самих.
Гретель нахмурилась. Видно было, что эта мысль ей еще незнакома и она примеряет ее.
– Я не думала об этом. Но ведь вспоминаешь, когда тебе плохо, или грустно, или скучно. А нам хорошо, правда же?
– Правда, – сказал Ганс совершенно честно. – Но давай все-таки попробуем вспомнить. Что было дальше-то?
– Ну, мы уже вроде познакомились, хотя не представились. Ты мне сразу понравился, тебя хотелось причесать и покормить. А дальше ты взял меня за руку, помог встать, и мы пошли по дорожке к дому. Там сидела миссис Хоббс, и она сказала: "А, Ганс и Гретель идут к пряничному домику". Так я узнала, что тебя зовут Ганс.
– Ага, а я узнал, что тебя зовут Гретель?
– Да.
– Так вот, я это тоже помню. И я теперь понимаю еще кое-что.
– Что?
– А то, что я узнал, что меня зовут Ганс, тоже от нее. А ты – что тебя зовут Гретель.
Она долго молчала, и видно было, что она сейчас не здесь, а в том самом садике. Наконец вернулась и тряхнула рыжей головой.
– Может, ты и прав. Но я никогда не задумывалась над этим, если честно. А откуда она знала, как нас зовут?
Ганс поколебался – стоит ли рассказывать дальше или подумать еще самому, и решил – надо уже выложить все сомнения. С кем еще ему было поделиться?
– Вчера я был в библиотеке, менял книжки. И попалась мне в руки вот какая… – Он вытащил из стопки на столе нижнюю, большую и потрепанную, в когда-то ярком переплете. На обложке еще можно было различить смешного человечка, в полосатом колпаке и с длинной бородой. Борода застряла, видимо, в расщелине бревна, и человечек пытался вырваться.
Ганс пролистал первые несколько страниц, потом развернул книжку и молча ткнул пальцем в заголовок – под картинкой, где мальчик и девочка шли, взявшись за руки, по тропинке среди толстых узловатых деревьев.
– "Ганс и Гретель", – прочитала Гретель вслух. – Про что это, милый?
– Там мальчик и девочка заблудились в лесу и попали к ведьме. Она хотела их съесть, но они убежали. Да неважно! Посмотри на картинку, видишь, как они идут?
– Вижу. Мы тоже так везде ходим. – И она углубилась в книжку.
– Ну вот. Ты понимаешь теперь? – спросил Ганс, когда Гретель наконец подняла голову. – Она назвала нас так, потому что вспомнила эту сказку. Посмотри вокруг, на острове и имен-то таких ни у кого нет!
– Жалко, мы не успели ее спросить. Как ты думаешь, а она была ведьмой?
– Я не знаю. Вряд ли – разве ведьмы бывают?
– Я тоже не знаю, но ты помнишь, что она предлагала нам поселиться у нее? – Гретель вскочила и подбежала к нему, обняла за плечи. – Бедный мой! Она посадила бы тебя в хлев и откармливала к Рождеству!
Тут они оба наконец засмеялись.
– Погоди, милая. Давай все-таки вспомним – а что было потом?
– Она угостила нас чаем с пряниками, очень свежими, потом предлагала пожить у нее, а когда мы отказались, дала записку к мисс Джонсон, а та послала нас к миссис Ройс. Мы пошли по Фронт-стрит, потом повернули вверх и добрались досюда. Ты нес рюкзак и сумку и один раз попросил передохнуть. Мне тебя было так жалко!
– А что несла ты?
– Свой рюкзак.
– Прекрасно. – Ганс задумался. Какая-то мысль не могла сконденсироваться у него в голове, и он ее пока отложил. – Пойдем покурим на террасу!
Было уже совсем темно, и даже в порту внизу почти не осталось света – только дрожали красные и зеленые корабельные огни. Цикады то вдруг разом замолкали, то опять начинали свою песню. Нагретая земля в саду пахла кукурузой и сухостью. Гретель прижалась к его плечу, потом долго щелкала зажигалкой, наконец закурила и отодвинулась, остался один огонек.
Ганс пытался найти границу между морем и небом, ну хотя бы между небом и склоном горы, но так и не нашел – разве что по звездам, которые вдруг исчезали в нижней части горизонта.
– Подожди-ка! – вдруг сказала Гретель растерянно из темноты. – Я сразу не поняла одну вещь. Ведь если она назвала нас так просто, из-за сказки, значит, на самом деле нас зовут не так?
– Ну… скажем, не обязательно так, – уточнил Ганс. – Но скорее всего да. По-другому как-то.