— Я докажу вам всю мерзость Испании, — клялся и божился мой лорд.
Сцены, разыгрывающиеся при нашем дворе, все больше напоминали сражения времен Армады. Жаль моих надежд сделать из него разумного советника — он не слушал ничьих мнений, кроме своего. Все чаще и чаще мой лорд вскакивал из-за стола — вещь прежде неслыханная — и, подобно Ахиллу, удалялся с поля боя в свою палатку.
И, как Ахилла при осаде Трои, его приходилось выманивать щедрыми подношениями…
…которые шли и шли от меня — и расставалась я, не только с деньгами…
После того как он особенно сильно вспылил, мне пришлось пустить кровь. Когда блестящая карминная струйка замутила воду в стеклянном тазу, я поняла, что исхожу кровью сердца ради него, ради возлюбленного-пеликана, который вытянет из меня любовь, жизнь до последней капли.
— Вашему Величеству дурно?
— Нет, доктор, нет — давите дальше!..
А она все продолжалась, наша любовная песнь, наша трагикомедия.
— Ваше Величество дозволит…
— Мадам, мне надо…
— Ваша милость не может отказать…
Он окреп, расцвел от моей любви, требования звучали все чаще.
— Желания лорда Эссекса написаны у него на лбу, — сухо заметил Роберт. — Всем видно, кому он благоволит.
— Я благоволю всякому, кто служит Ее Величеству как мужчина, а не как евнух! — сердито отвечал мой лорд. — Мужчинам, которые доказывают, что нам надо воевать с Испанией!
— Как милорду угодно.
Если кто-нибудь и подставлял ближнему левую щеку, так это мой Пигмей, как звала я про себя Роберта. Любезный, бодрый, даже веселый в бесконечных придворных передрягах, он, помимо своих обязанностей, исполнял теперь и немалую долю опювских. На требования моего лорда у него всегда находился благожелательный ответ. Однако это не меняло дела.
— Сэр Роберт и его отец терпеть меня не могут! — утверждал мой лорд. — Но они еще увидят, что я умею воевать не только в совете! Мне нужны свои люди в правительстве, люди, которым я могу доверять. Я должен получить пост генерал-адвоката для Фрэнсиса Бэкона и должность для его брата Энтони, моего ближайшего советника, у него целый штат лазутчиков, он знает подноготную всех наших врагов…
— Гром и молния! Нечего мне указывать и тыкать в лицо этим Бэконом. Ваш Фрэнсис мне ни к чему, и враги эти существуют только в вашем воображении! Королевство живет в мире, подданные меня любят, мне не грозит никакая опасность!
Агатовый блеск в его глазах потух, он посмотрел на меня без всякого выражения и сказал тихо:
— Мадам, скоро вы убедитесь в обратном.
В то лето мы далеко не уехали — не то что в прежние дни, когда я ни за что почитала добраться, скажем, до Нортгемптоншира. Теперь я держалась ближе к Лондону, но по-прежнему не давала поводов думать, будто не могу сидеть на лошади или весь день напролет трястись в дорожном паланкине. Впрочем, худые новости доберутся всюду и быстрее, чем следовало бы. Так что мы оказались в Теобалдсе, поместье Берли в Герфордшире, которое я всегда любила.
Берли знал, как мне угодить! Каждый камень в его доме укладывался с мыслью сделать мне приятное, каждое крыло пристраивалось из соображений моего удобства. Для меня каменщики соорудили в центральном дворе Зеленую галерею, где я могла расхаживать перед написанной во всю стену картой Англии, в Фонтанной галерее после всех английских королей и королев стоял мой мраморный бюст, а Большая галерея была столь просторна, что я могла идти по ней со всем двором, наехавшими погостить послами и их свитой. Мне нравились высокие арки, башенки, нравился и здешний теплый прием.
И этот приезд ничем не отличался от предыдущих — поначалу.
Свет-королева, мы тебя встречаем.
С радостным сердцем тебя привечаем…
Меня встречала толпа детей в зеленых туниках, с венками на голове — они пели прелестные песенки, играли на свирелях, прыгали вокруг коней и радостно сообщали, как их хозяин счастлив меня принимать. После обеда Берли удалился, сославшись на возраст и усталость, но когда Роберт повел меня по цветникам мимо журчащих фонтанов, мраморных статуй и липовых аллей, Берли выглянул из летнего домика, одетый отшельником, со свечой, книгой и колоколом, и сообщил, что удаляется от мира, а посему просит меня о милости — передать должность его сыну.
— Нет-нет, милорд! — Я от души хохотала над его проделкой. — Не могу отправить вас на покой, вы мне слишком нужны! И зачем мне вас отпускать, если сейчас у меня два Сесила по цене одного.
Берли горестно улыбнулся, но я видела, что он явно польщен. И, что радостно, он снова был на ногах, носили его только тогда, когда надо было переходить из здания в здание.
В тот вечер в Большом зале мне прислуживали по высшему королевскому разряду: сперва мои телохранители в геральдических плащах алого атласа, со златоткаными королевскими гербами на груди и на спине, внесли козлы и доски. Едва стол был установлен, вошла процессия с булавами; пройдя несколько шагов, служители троекратно кланялись. Затем другие слуги, тоже с поклонами, внесли камчатную скатерть и хрусталь, тарелки и вилки, королевскую солонку в форме корабля, такую большую, что в ней поместился бы ребенок. Потом мои фрейлины присели в реверансе, кавалеры склонились в поклоне, внесли кушанья, от каждого отрезали кусочек и сняли пробу, как положено по ритуалу. Наконец мне подали хлеб, вино, и все, что я пожелала из сотни предложенных блюд — рыбы, мяса, птицы, сластей, десертов и засахаренных фруктов на любой вкус.
Я была очень довольна, говорила тихо, как всегда в конце дня, после сытной трапезы. В углу мальчик перебирал струны лютни и нежным голосом напевал один из сотни сонетов, сочиненных в мою честь поэтами и просто поклонниками:
Прелестных уст ее увидев цвет,
Стыдом зардевшись, розы пламенеют,
И лилии от ревности бледнеют
К ее рукам, белее коих нет.
В глубоких чашах маков кровь густеет
Сердечных ран моих, ее победы след.
Мне было так хорошо, так покойно, не хватало одного — моего лорда. Он обещал к вечеру вернуться из Сити, куда отпросился на день под предлогом срочного дела.
— Здравствуйте, Ваше Величество!
Как всегда, он налетел свежим весенним ветром, разгоняющим любые тучи. Однако я давно научилась читать в этих глазах, как на небосклоне, и сейчас видела грозные предвестники бури.
— Воистину, милорд пропустил большую потеху! — вскричал мой bete noire[5], молодой Саутгемптон, одним махом оказываясь возле Эссекса. — Сегодня мы в честь королевы травили медведя. Видели бы вы его, когда он красным глазом зыркал на очередного мастифа, слышали бы, как он ревел, когда собаки рвали его в клочья…
Мой лорд прервал Саутгемптона коротким поклоном:
— Простите мою грубость, сэр, но моя обязанность не оставляет времени для вежливости.
Как и мой долг перед королевой.
Он опустился на одно колено, тепло сжал мою руку. Вот какими крохами довольствуются нищие — он держит мою руку в своей, подносит к губам, покрывает поцелуями сморщенную тыльную сторону ладони…
— Слушайте меня, все! Эй, стража! Ближе к королеве!
Нас всех охватило предчувствие чего-то ужасного. Волнение его передалось мне, когда он с жаром возгласил:
— Покуда вы тут веселились или спали, я охранял Ее Прекраснейшее Величество! Один я люблю ее настолько, чтобы бодрствовать и бдеть! И я раскрыл гнусный заговор в ближайшем ее окружении! Ее Величеству ежечасно грозит гибель! И я самолично отправил убийцу в Тауэр!
Глава 4
Отправлять в Тауэр — исключительное право монарха. Но пусть будет так.
Доверие ведет к предательству — пословица, старая как мир. Если волк повадился в стадо, смотри не только за овцами, но и за пастухом.