Андрей Балабуха
Отзовись!
В тот день я задержался на работе. Не то чтобы в этом была настоятельная необходимость, — просто вечером я обещал заехать к друзьям, домой было не успеть, и потому торопиться не имело смысла. Я навел порядок на столе, поболтал по телефону, а когда в комнату вошла уборщица с ведром и щеткой, взял портфель и вышел на улицу.
У ворот Иоанновского равелина стояли на скамейке прикрытые клеенкой дымящиеся корзины, и две женщины бойко торговали пирожками. Я сглотнул слюну: согласитесь, для здоровенного двадцатилетнего оболтуса выпитый в полдень стакан чаю и пара бутербродов — отнюдь не много. И когда наконец в нашем КБ организуют столовую? Сколько лет твердим об этом на каждом профсоюзном собрании, а воз, как говорится, и ныне там… Я сунул руку в карман, на ощупь вытащил два двугривенных и протянул продавщице.
— Три с мясом, пожалуйста!
Она дала мне пирожки и сдачу: трехкопеечную монету и два семишника. Это — на телефон. Я сунул их в задний карман.
Дожевывая последний пирожок, я вспомнил вдруг, что так и не позвонил Володьке. Пришлось забираться в телефонную будку. Там была истинная душегубка: кажется это называется парниковым эффектом… Хорошо бы оставить дверь приоткрытой, но трамваи так грохочут на повороте, что разговаривать станет заведомо невозможна Чувствуя, что медленно превращаюсь в бульон на собственных костях, я достал из кармана оба семишника, опустил один из них в щель автомата и набрал номер. Раздались длинные гудки. От нечего делать я стал крутить второй в пальцах. Монетка была новенькая, блестящая, словно не бывавшая еще в употреблении. Люблю такие. Сам понимаю, что это смешно, но люблю. Трубку все не снимали: опять его нет дома. Жаль… Продолжая разглядывать монетку, я дал отбой. И тут…
Однажды, еще в школьные годы, мне повезло: в троллейбусе вместо гривенника мне дали на сдачу десятипфенниговую монетку. Как и большинство сверстников, я увлекался в те поры нумизматикой, и это было мне только на руку. Но такого…
Я еще раз внимательно осмотрел семишник. На аверсе — герб и надпись «СССР»; на реверсе — в ободке из колосьев крупная, словно взятая из школьной прописи двойка и написанное строгим бруском слово «копейки». Две копейки. И ниже — год. «1996».
Да нет же! Бывает так, перепутываются в голове цифры. Однако это был не 1969, а именно 1996 год.
Я вышел из будки в состоянии некоторого обалдения. Первым порывом было вернуться к тем продавщицам, но тут же я понял, что это бессмысленно. А что делать?
Я вырвал из записной книжки листок, завернул монетку и убрал в бумажник, — чтобы не потерять, не спутать случайно с другой. И поехал к друзьям, которые, я надеялся, помогут разобраться в этом темном деле.
Конечно, мы заболтались, и я вспомнил про монетку только в самом конце, когда надо было уже уходить, если я хотел успеть на трамвая.
— Фальшивая, — изрек Жора. — Но сделано здорово, ей-ей!
— Брось ты свои детективные замашки, — откликнулся Виктор. — Обычный заводской брак. — Он закурил и добавил: — Чудеса: брак на «Монетном дворе»? Рассказали бы — не поверил.
— Ее потерял Путешественник по Времени, — подал из спальни голос Жоркин сын, десятилетний Герка.
— Ты почему это не спишь? — поинтересовался отец.
— Уснешь тут, как же!
И то правда: современные квартиры не для бурных дебатов.
К единому мнению мы так и не пришли.
Идея родилась у меня уже дома: надо позвонить Пуху. Уж он-то разберется. С этой мыслью я и уснул.
На следующий день перед обедом я позвонил ему.
— Не смогли бы вытянуть на полчасика, Федор Феоктистович? Консультация нужна. Может, пообедаем вместе?
— С удовольствием, — сказал Пух. — Где?
— Ну хоть на проспект Добролюбова сходим, что ли… — неуверенно предложил я: у них на «Монетном дворе» своя прекрасная столовая, и обедать оттуда никто не выходит.
— Ладно. Ждите у Ботного домика.
Пух работал старшим технологом на «Монетном дворе». Познакомились мы с ним в крепостном буфете, куда он попал по какой-то случайности. С тех пор мы несколько раз встречались, болтали на самые разные темы, чему нимало не препятствовала разница в возрасте, — был Пух без малого вдвое старше, — хотя в дружбу наши отношения пока еще не переросли.
— Давайте сюда, — сказал Пух, выслушав мой рассказ. — Попробую что-нибудь сделать. Выясню — позвоню.
— Спасибо, Федор Феоктистович! Очень вы меня обяжете: терпеть не могу, надо признаться, всяких таинственных историй.
Он позвонил мне через три дня, в пятницу. И мы снова встретились на том же месте.
— Вот, — сказал Пух, возвращая мне замшевую коробочку (я уложил монетку в футляр от обручального кольца), — все что можно было проверить, мы проверили. Монета настоящая. Даже присадка радиоактивного изотопа в норме. Представить себе возможность изготовления такой фальшивки в кустарных условиях практически невозможно. Да и не стали бы тогда размениваться на двухкопеечники. Представить же подпольный завод — еще сложнее, согласитесь. Не знаю уж, что еще сказать вам, Андрей.
— А брака такого не могло быть, чтобы вместо шестидесяти девяти отчеканили девяносто шесть?
Пух молча пожал плечами, но потом все же снизошел до объяснений:
— Наша продукция идет большими сериями. Брак на одной монете невозможен, только на всей серии. А такого ОТК не прозевает. И, простите великодушно, мне лично сама эта мысль представляется более чем нелепой!
Я согласился с ним.
— И вообще, — сказал на прощание Пух, — не напоминайте мне о ней больше, прошу вас! Голову на этом сломать можно. Если хотите доброго совета — выкиньте. В Неву. Или позвоните кому-нибудь по телефону. Впрочем, добрые советы даются лишь для очистки совести, прислушиваться к ним вовсе не обязательно…
И в этом Пух опять-таки был прав.
Вечером я поехал к Севе Воробьеву, моему однокласснику, с которым мы когда-то вместе увлекались нумизматикой. Но я довольно быстро охладел к этому делу, а он так и остался ярым собирателем. Его коллекции неоднократно выставлялись, он даже писал какие-то статьи, выступал с докладами… «Уж он-то поможет», — решил я, хотя бы ниточку даст.
Но Сева только пожимал плечами.
— Откуда мне знать? Если ты говоришь, что ее подлинность проверяли… Эксперты там, конечно, квалифицированные. Так чего ты хочешь от меня? Если избавиться от нее, как тебе советовали, — отдай мне. В моей коллекции она будет на месте. Или — продай.
— Иди к черту! — огрызнулся я. — Стану я тебе продавать, торгаш несчастный! А отдать… Подумаю. Может быть, потом. Но не сейчас, извини.
С тем мы и разошлись.
Прошло две недели, но история эта не идет у меня из головы. Может быть, ты в самом деле есть, Путешественник по Времени? Бродишь сейчас где-то по Ленинграду и по ошибке употребил монетку твоего родного (или — не родного?) 1996 года?
Или — ты еще только будешь? Быть может, Машина Времени уже сконструирована в каком-нибудь КБ или НИИ, и скоро ты отправишься в ней в будущее, — первый в истории времяпроходец? Экипируя тебя для путешествия, отчеканили монеты года, в который ты отправляешься, и одна из них случайно попала мне в руки?
Или…
Не знаю, что думать.
И потому решил написать этот рассказ. Если его напечатают, может быть, ты найдешь меня и заберешь свой семишник?
Я сижу за столом и пишу. Рядом, тепло поблескивая в свете настольной лампы, лежит новенький двухкопеечник. Временами я смотрю на него — лишний раз удостовериться, что все это не сон человека, начитавшегося фантастики.
Сейчас я выправлю текст и завтра отнесу его в редакцию. И захвачу с собой монету, — как вещественное доказательство. Конечно, хорошо бы еще приложить справку от психиатра, но я оптимист, и надеюсь, что как-нибудь обойдется.
Если ты есть. Путешественник по Времени, — отзовись!
1969