Пива, правда нет, вина тоже… ну что за жизнь, едрена-матрена? Меду… меду, что-то неохота. Я тут бабам велел бражки поставить, вроде бы уже должна дозреть. Будешь бражку?
-В самый раз, то, что надо!
-Ты мне голову не крути! Думаешь, если не перечишь, так я пить не стану? А вот и стану! Ну-ка, крикни там на кухне, чтобы принесли, и закусить чего-нибудь.
* * *
Первая чарка у Корнея, что называется, «пошла колом» - он закашлялся, утер набежавшую слезу и шмыгнул носом. Вторая, в соответствии с народной мудростью, должна была бы «полететь соколом», но видать уж день такой выдался - воевода поморщился, с подозрением глянул на кувшин с бражкой, но вместо традиционного: «не достояла» или «перестояла», выдал неожиданное:
-А ведь ты лют, Леха, ох лют.
-М? - Рот у Алексея был занят закуской, и он изобразил вопрос поднятием бровей.
-Вот так вот, наказание выдумывать - спокойно, без злости рассуждая, да чтобы побольней, да чтобы волхву ненароком не обидеть, да чтобы пользу какую-то выгадать. Бывал я у греков в Херсонесе, это их навык - все обмыслить с холодной головой, а потом - без жалости и с умением. Это, если хочешь знать, в сто раз жесточе, чем сгоряча, пусть даже и с перебором.
-Зря ты так, батюшка…
-Нет, не зря! Михайла внук мой - плоть и кровь. Если я ему больно делаю, то и себе так же! Анюта ему рассказывала… тьфу, баба - язык до пупа! Да, высек без меры, так потом сам чуть не помер!
-Так моровое же поветрие было…
-Э-э! Разве ж меня так скрутило бы, если б не история с Михайлой? Да-а, Леха, знал я, что жизнь тебя ушибла, - Корней сочувственно покивал головой, - но что б настолько…
-Ты о чем, батюшка?
-Сердце в истинном муже гореть должно, а у тебя погасло. Ты в любом деле, как купец, все наперед рассчитываешь, умствованиями, холодным рассудком все проверяешь, а в жизни случается порой так, что непременно чувствам волю дать приходится. В узде их держать, конечно, надо, но ты-то чувства не обуздал, а удушил!
-Да если бы у меня рассудок не первенствовал, давно бы мои кости воронье по степи растащило!
-Все понимаю, сынок, и не попрекаю, а сочувствую. - Корней и впрямь пригорюнился, высматривая что-то на дне чарки, немного помолчал и неожиданно вернулся к, казалось бы исчерпанной, теме: - Ты мне, вот, про Лавра поведал. Кхе! По уму, может быть, все и верно, а по сердцу - заумь ты дурацкую нес! Да, принял на себя все семейные заботы и труды, не спорю, но КАК принял? Вздохнул, да руками развел: мол, ничего не поделаешь, доля такая выпала. Возьми того же Андрюху Немого: увечный, безгласный, всю близкую родню похоронил, бабы да девки стороной обходят, вот уж доля, так доля - врагу не пожелаешь! Однако вцепился в жизнь зубами, рычит, но живет! Своего сына Бог не дал, так он Михайлу воинскому делу учить взялся… Ты, кстати сказать, не нарвись случайно - Андрюха за Михайлу и убить может.
Корней запнулся, сбившись с мысли, пошевелил пальцами в воздухе и, чтобы заполнить паузу, налил себе еще бражки. Пить не стал, а продолжил:
-Ладно, оздоровел я, начал понемногу в хозяйственные дела вникать. Но каждый же хозяин, хоть немного, но по-своему дела ведет, за два с лишком года Лавр все под себя устроил. Но хоть раз он со мной поспорил, когда я все назад возвращать стал - под свое разумение? Хоть бы слово поперек сказал! Да, поспорили бы, поругались, не без того, но я бы в нем интерес увидел, желание! Так нет, же - с плеч долой и забыл, как будто по найму в чужом доме работал!
И на выселках… неправильно ты понял, Леха, причину, почему Лавруха туда таскается - он у тамошних баб утешения и жалости ищет, как малец у мамки.