Мне Анюта рассказала, как ты в крайности бедственной в пастухи подался, лишь бы на подачки не жить. Я, ты уж прости, тебя не хуже, поэтому вот тебе мой сказ! Пока я сам из ничтожества не поднимусь, в зятья мне к тебе мне идти зазорно. Когда сочту себя достойным, сам приду и в ноги тебе паду, чтобы Анюту за меня выдал. От помощи не отказываюсь - не к чужим людям пришел, к семье побратима покойного, но подняться я должен сам, да так, чтобы ни у кого сомнения это не вызывало.
Что же касается верности и преданности тебе, то даже и слышать о таком из твоих уст мне странно и обидно - коли мы с Фролом покойным побратались, ты можешь на меня рассчитывать, как на него самого. Всегда! Если тебе этого мало, то могу клятву на оружии принести, если же где-то в округе капище перуново сберегается, то и на крови…
-Не надо! Верю… Не держи зла на старика, Леха, верю я тебе, иначе и не было бы у нас этого разговора. Но пойми меня и ты… тебе ж приходилось людьми командовать, должен знать: одно дело я - Корней, отец побратима твоего, и совсем другое дело я - воевода Погорынский. Как родню, а ты, считай, родня, сына вместо, я тебя оберегать обязан, но, как воевода, может так случиться, я тебя и на смерть послать буду должен. И это, сынок, са-авсем разные вещи. Но сейчас ты мне доказал, не словом, а делом: есть в тебе гордость мужская, и она тебе не даст увильнуть, если мне доведется такой безжалостный приказ отдать. Верю!
-Дядька Корней…
-Батюшка! Отныне дозволяю и велю тебе, Алексей, называть меня только так! И никаких дядек!
Алексей дернулся, было, подняться из-за стола, Корней тоже, начал ответное движение - по всем канонам, вроде бы надлежало им заключить друг друга в объятья, сыновние и отеческие, но оба, уже немолодые и не склонные к сентиментальности, устыдились своего порыва. Секундное, даже меньше, чем секундное, промедление, и все закончилось - теперь проявление чувств оказалось бы фальшивым и показным. Оба это ощутили и оба, почти одновременно сделали вид, что просто поудобнее усаживаются на лавке. Помолчали, чувствуя неизвестно откуда взявшуюся неловкость. Корней принялся массировать пальцем шрам на щеке, а Алексей, чисто машинально, вытащил из-за пояса деревянные четки - подарок сарацинского купца.
-Кхе… Это что у тебя, Леха?
-Четки. Неужели не видал никогда?
-Видал, почему не видал? Только, все как-то не выходило спросить: для чего эта игрушка?.
-Хорошая вещь, мне один сарацин подарил, успокаивает, думать помогает… ты, наверно замечал, что некоторые, когда задумаются, что-нибудь в руках теребят. Еще полезно, когда сердишься или огорчаешься сильно - так, вот, поперебираешь зернышки, и вроде бы легче становится. Вообще-то, они для молитв придуманы, но сарацины и другие южные люди давно пользу от четок поняли. Бывает, разговариваешь с таким, он сидит, слушает, а сам четки перебирает, и на лице ни одной мысли - спокойное, неподвижное, благостное такое. Безделица, а внутренний покой сохранять помогает.
-Понятно… - Корней протяжно вздохнул. - Эх, по чарочке бы сейчас… в самый раз для внутреннего покоя.
-Хорошо бы… - согласился Алексей и мотнул головой в сторону двери -…так, может?..
-Нет. Сейчас Федор и Осьма подойдут, разговор серьезный будет, голова нужна ясная.
-Так ты ж, дядь… батюшка, говоришь, что у тебя от этого только ум острее делается!
-Да, говорю! - Коней расплылся в хитрой улыбке. - Но только тем, кто меня от пития удерживать пытается! А если наоборот, то и я наоборот.