Она засунула книгу меж двух камней в стене и торопливо ответила:
— Иду, мамочка!
Она отряхнула платье и передник от травы и опавшего яблоневого цвета, и снова надела на голову черную сетку, которая обычно придерживала во время работы ее густые вьющиеся волосы, отливающие в
солнечном свете золотом подобно лютикам на лугу. Потом она подхватила на руки Чарити.
— Эх, как не стыдно, маленькая, ты опять мокрая, — с упреком заметила Миранда.
Малышка немедленно заревела. Даже в годовалом возрасте она не выносила упреков. Миранда рассмеялась и поцеловала нежную детскую шейку.
— Ну ладно, малышка. Сестричка не сердится, — но она тут же вздохнула, быстро представив себе, сколько всего еще надо успеть сделать до сумерек.
Ее ждала большая корзина, доверху заполненная детскими пеленками, которые надо было выстирать и высушить, масло, которое надо было сбить, и что хуже всего — домашняя птица, которую следовало забить, ощипать и выпотрошить для завтрашнего субботнего обеда. Эту работу Миранда не любила больше всего. От вида крови ей делалось дурно. И там, где ее братья и сестры видели лишь развлечение, спокойно обезглавливая цыплят, Миранда всегда ощущала тошноту. Равно неприятна была ей и следовавшая за тем необходимость погружать руку в скользкие внутренности птицы.
После этой процедуры она обычно минут десять что Эфраим, ее отец, смотрел с явным неодобрением.
— Это еще что за церемонии, Ренни! — шумел он, хмуря свои густые брови когда застал ее однажды за этим занятием. — Господь милосердно дает нам пропитание, и Он не любит тех, кто считает себя для приготовления пищи слишком важным.
Эфраим всегда знал, что думает или чувствует Господь, точно так же, как преподобный Коу, если только не больше.
Миранда решила, что мать зовет ее по поводу цыплят и медленно пошла на кухню, перекладывая достаточно тяжелого ребенка с одной руки на другую и избегая смотреть на птичий двор, где кудахтали в счастливом неведении бедные жертвы.
Пока девушка шла, она машинально отметила, что на северном картофельном поле никого нет, и значит, ее отец и три брата закончили там опрыскивание и отправились на большое поле за ручьем Стрикленд. Она также заметила, что голубоватый из-за дальнего расстояния пролив Зунд сегодня необыкновенно чист, так что она даже смогла разглядеть на горизонте лиловую полоску Лонг Айленда. Для Миранды это означало только то, что скоро пойдет дождь, и в красоте простой сельской природы она не видела ничего особенного, хотя, следуя истине, нужно было признать, что Коннектикут был прелестнейшим уголком Америки — цветущие луга, шелестящие листвой вязы и вечнозеленые болиголовы, кажущиеся почти черными на фоне неба. Ферма и добротный дом выглядели весьма непритязательно, но за всю свою жизнь Миранда никогда не бывала от него дальше, чем в десяти милях.
Когда девушка вошла в сумрачную кухню, она с облегчением увидела, что осунувшееся, но все еще красивое лицо матери не выражает ни раздражения из-за ее опоздания, ни даже привычной озабоченности, с которой она отправляла своих детей на выполнение очередного задания.
Абигайль, не покладавшая рук с утра и до поздней ночи, сидела в кресле из тростника и внимательно рассматривала развернутый на кухонном столе лист бумаги. Когда дочь вошла, Абигайль подняла голову.
— Очень это все странно, Ренни. Даже не знаю, как и быть. Даже не могу ничего сказать, пока не поговорю с твоим отцом.
Вслед за сидевшей в недоумении матерью Миранда посмотрела на лежащую на столе бумагу.
— О, да это же письмо, правда? — воскликнула она с живейшим интересом: на ферму Уэлсов приходило не более трех писем в год. — Можно мне почитать?
— Пожалуй, — ответила Абигайль.