М. Л. Михайлов
Кот и петушок
Жили-были кот с петушком, жили ладно, дружно, одному без другого еда не еда, радость не радость. Петушок кота, как отца, почитал; кот петушка, словно сына любил.
Пошел однажды кот на охоту и говорить петушку:
— Смотри ты, петушок! В окошко не выглядывай, головки не высовывай: поселилась тут в лесу лиса-курятница — как раз утащить.
Только ушел кот, а лиса и тут: спроведала, что старшова дома нет. Стала под окошко, да и говорит тоненьким голоском, ласково так:
— Петушок, петушок, золотой гребешок, масляна головка, сметанный лобок! выгляни в окошко, дам тебе кашки на красной ложке!
«Кто это», думает петушок: «меня так ласково зовете? Дай-ка посмотрю.
Забыл совсем, что ему кот говорил, и выглянул в окошко.
А лиса только того и ждала, схватила петушка и потащила к себе.
Стал петушок громко кликать:
— Котинька! Коток! Несет меня лиса во дремучие леса, за широкие долы, за высокие горы, за быстрые реки.
Услыхал кот, побежал к петушку на выручку. Отнял его у лисы.
— Эх, говорит: — не послушался ты меня, петушок… быть бы тебе лисой съедену, кабы я подальше зашел да тебя не услыхал.
Немного спустя, собрался кот опять из дому, опять говорить петушку:
— Смотри ты, петушок! в окошко не выглядывай, головки не высовывай. Того и гляди опять лиса утащит.
Как ушел кот, лиса опять к петушку. Стала под окошком и говорить:
— Петушок, петушок, золотой гребешок, масляна головка, сметанный лобок! пойдем на гуменце золотые яблочки катать.
Польстился петушок на золотые яблочки, забыл совсем, что ему кот говорил, выглянул в окошко.
Схватила его лиса и потащила к себе.
Стал петушок громко кликать:
— Котинька, котик! несет меня лиса во дремучие леса, за широкие долы, за высокие горы, за быстрые реки.
Услыхал кот, побежал к петушку на выручку. Отнял его у лисы.
— Эх говорить: — не послушался ты меня петушок… быть бы тебе лисой съедену, кабы я подальше зашел да тебя не услыхал.
Спустя немного, собрался кот опять из дому, и говорить петушку:
— Ну смотри же ты петушок! в окошко не выглядывай, головки не высовывай. Того и гляди лиса утащит. А я уйду теперь далеко; и будешь кричать — не услышу.
Как ушел кот, лиса опять к петушку, стала под окошко, говорит:
— Петушок, петушок, золотой гребешок, масляна головка, сметанный лобок! твои курочки на завалинке пшеничку клюют, тебя петушка зовут.
„Это уж не лиса меня зовет“, думает петушок: „можно выглянуть.“
И выглянул. А лиса схватила его и понесла к себе.
Стал он кричать:
— Котинька! Котик! Несет меня лиса во дремучие леса, за широкие долы, за высокие горы, за быстрые реки.
Кричал он, кричал, а кота не докричался; и несла его лиса по горам, да по долам, и принесла его к себе в избушку, в темный лес.
Как воротился кот домой, да увидал, что петушка нет, взяло его горе.
— Эх, говорит: — петушок, петушок! сколько я наказывал тебе: „не выглядывай в окошко!“ Так нет — опять-таки не послушался. Вот и попался теперь лисе в зубы Надо мне тебя выручать идти. Хорошо еще, коль тебя лиса и с косточками не съела.
Пошел кот на базар, купил себе кафтан, красные сапожки, шапочку, сумку, саблю гусельки, нарядился гусляром, и приходить к лисьей избушке. Стал под окошком, на гуслях заиграл и запел:
— Стрень-брень, гусельки,
Золотые струнушки!
За горами высокими,
За долами широкими,
За реками быстрыми,
Во лесу дремучем,
Там жила-была лиса
Во своем златом гнезде.
У лисы четыре дочери:
Одна-то дочь — Чучелка…
Было дело на масленице, лиса блины пекла. Услыхала она песню.
— Ах, говорит! — гусляр прохожий! Да как складно поет! Поди-ка, Чучелка, вынеси ему блинок.
Понесла Чучелка коту блинок. Он блин-то в рот, а ее саблей в бок, да в сумку.
А сам опять на гуслях заиграл, опять запел:
— Стрень-брень, гусельки,
Золотые струнушки!
За горами высокими,
За долами широкими,
За реками быстрыми,
Во лесу дремучем
Там жила-была лиса
Во своем златом гнезде,
У лисы четыре дочери:
Одна-то дочь — Чучелка,
Другая — Пачучелка…
— Ах, — говорит лиса — в жизнь мою этакого гусляра не слыхивала! Поди-ка, Пачучелка, вынеси ему еще блинок.
Понесла Пачучелка коту блинок. Он блин-то в рот, а ее саблей в бок, да в сумку.
А сам опять на гуслях заиграл, опять запел:
— Стрень-брень, гусельки,
Золотые струнушки!
За горами высокими,
За долами широкими,
За реками быстрыми,
Во лесу дремучем,
Там жила-была лиса
Во своем златом гнезде.
У лисы четыре дочери:
Одна-то дочь — Чучелка,
Другая — Пачучелка,
А третья — Подай-Челнок…
— Ах, говорить лиса: — и тебя, Подай-Челнок, поминает! Поди-ка и ты, вынеси ему блинок.
Пошла Подай-Челнок, понесла коту блинок, он блин-то в рот, а ее саблей в бок, да в сумку.
А сам опять на гуслях заиграл, опять запел:
— Стрень-брень, гусельки,
Золотые струнушки!
За горами высокими,
За долами широкими,
За реками быстрыми,
Во лесу дремучем,
Там жила-была лиса
Во своем златом гнезде.
У лисы четыре дочери:
Одна-то дочь — Чучелка.
Другая — Пачучелка,
А третья — Подай-Челнок,
А четверта — Подмети-Шесток.
— Вот уж гусляр так гусляр, говорит лиса: — знает, как хозяев чествовать! Надо ему еще блинок дать. Поди-ка, Подмети-Шесток, вынеси.
Пошла Подмети-Шесток, понесла коту блинок.
Он блин-то в рот, а ее саблей в бок, да в сумку.
Подождала-подождала лиса… гусляр петь перестал, а нейдут в избу ни Чучелка, ни
Пачучелка, ни Подай-Челнок, ни Подмети-Шесток… Говорить она петушку:
— Петушок, петушок, поди-ка, кликни их что они там баклушничают.
Как вышел петушок да увидал кота, уж и рот было раскрыл, хотел на радостях „кукареку!“ закричать; да кот ему не дал крикнуть.
— Беги, говорить: — скорей от беды домой!
И пустился петушок, сколько было духу, по горам да по долам к своему старому жилью.
Положил кот гусельки в сторону, прибодрился, приосанился, пошел сам к лисе в избушку.
Идет да поет:
— Идет кот на ногах,
В красных сапогах,
Несет саблю на плече,
А сумочку при бедре,
Хочет лису порубить,
Её душу загубить.
Как заслышала лиса эту песню, метнулась было туда-сюда, да как раз и попалась коту навстречу. Как рубнул он ее сабелькой по голове — она и не визгнула.
Воротился кот домой, а петушок уж давно там.
Вот, говорит кот: — кабы слушался ты меня, петушок, не было бы тебе никакого горя… Польстился на лисьи увертки: хорошо еще, что не зажарила тебя да не съела.
Петушок крыльями захлопал, кричит:
— Кукареку! не буду… кукареку! не буду…
И стали они опять жить по-прежнему — ладно и дружно.
1867