Пришлось найти местечко в чём-то типа кафе в здании аэропорта, взять пару журналов, кофе, и убить несколько часов до того, как столица проснётся, и можно будет совершить необходимые телефонные звонки. Андрей сел на твёрдый, но удобный пластмассовый стул с металлическими ножками, открыл журнал и отпил кофе.
Задремал он совсем ненадолго. Проснулся от ощущения потери равновесия. Вздрогнул, открыл глаза, возвращаясь в реальность, огляделся по сторонам и почувствовал плечами и шеей сильный и стабильный сквозняк, которого до этого не ощущал. Ещё он обнаружил холод внутри своих туфель. Ноги замёрзли. За какие-то десять-пятнадцать минут неудобного полусна он весь замёрз и продрог. Андрей поднялся со стула, потянулся всем своим не спортивным, с совсем небольшим, но досадным Андрею, лишним весом телом, и пошёл за горячим кофе. Нужно было срочно согреться.
Ну а потом он звонил на работу в Москву, предупреждал, что задерживается, но до конца рабочего дня обязательно появится. Какие-то вопросы пытался решить по телефону. Потом объявили о задержке рейса ещё на два часа. Задерживался не только рейс, которым должен был лететь Андрей, но и другие. Народ постепенно в аэропорту накапливался и покидать насиженное место было чревато длительным и утомительным прямохож-дением.
Среди пассажиров Андреева рейса ходили слухи, что их самолёт посадили то ли в Иркутске, то ли в Чите. А то говорили, что самолёт на подлёте. К вечеру самолёт прилетел, все кинулись на регистрацию, но рейс снова задержали на два часа по необъявленным причинам. А потом ещё и ещё.
Андрей снова и снова звонил, предупреждал, извинялся. На работу он уже не успевал. И к другу на день рождения тоже не успевал. С бывшей женой разговор совсем не получился. Точнее, получился безрезультатный и на повышенных тонах. Андрей звонил девушке Александре, с который у него что-то намечалось, вернее, Андрею очень хотелось, чтобы что-то наметилось. Но девушка Александра была сильно занята какими-то неотложными делами в своей риэлтерской фирме. Андрей потом ещё ей звонил, уже глубокой хабаровской ночью, то есть, уже московским вечером. Но она снова была занята уже не рабочими делами и опять не смогла говорить.
Это Андрея задело сильнее всего. Разговор с работницей тверского филиала Банка Алёной, с которой у Андрея был стабильный и вялотекущий роман, никак его не согрел и не успокоил.
Под утро он поел-таки предоставленной авиакомпанией еды и уснул на предоставленной кровати, которая стояла в просторном помещении среди дюжины таких же кроватей. Уснул, сняв с себя только пиджак, галстук и туфли. Укрылся Андрей пальто, потому что не решился воспользоваться предоставленным одеялом.
Засыпая, он чувствовал неприятную кислоту в горле и ломоту в руках и ногах, глазам не нравился электрический свет. Но Андрей отнёс это всё на счёт усталости и бессонной ночи. Поспал он часа три. Его разбудили по ошибке. Вылетал тоже задержанный рейс во
Владивосток, вот его и разбудили. Проснувшись, он обнаружил себя, свернувшимся в тугой калачик, чтобы полностью укрыться тонким своим столичным пальто. Его знобило. Но он решил, что просто слегка замёрз. Когда он брился в туалете, воспалённые глаза в зеркале тоже не вызвали особых подозрений. А какими ещё могут быть глаза в таких обстоятельствах? На всякий случай он выпил аспирин, который у него был всегда с собой, и привычные, ежедневные витамины. Потом в кафе взял чашку плохого, но горячего кофе, и убедил себя, что самочувствие его нормальное для такой ситуации. Вот только душ хотелось принять нестерпимо.
Дождался Андрей вылета совершенно разбитый, издёрганный и на взводе. До регистрации было много, и всё неприятных, телефонных разговоров по работе. Мама звонила несколько раз и, как ему показалось, уж очень по-стариковски о нём беспокоилась. С бывшей женой случился короткий и яростный диалог про деньги, необходимые дочери срочно, но бывшая не хотела объяснять для чего именно. С девушкой Александрой снова не удалось толком поговорить. Она попросила перезвонить ей через пару часов, но к назначенному времени у Андрея окончательно разрядился телефон, а подзарядить его не получилось из-за отсутствия источников электропитания. Работницы аэропорта, которые ночью Андрею с этой проблемой помогли, уже не могли помочь, потому что аэропорт был переполнен, и им было не до зарядки телефонов.
Когда к Андрею с пьяными разговорами пристал товарищ по несчастью, ожидавший вылета на Камчатку, Андрей уже едва сдерживался. А тот ни с того, ни с сего стал ругать Москву самыми расхожими и типичными словами, а когда узнал, что Андрей москвич, стал Москву вяло хвалить. Долгожданное объявление о начале регистрации многострадального рейса спасло Андрея от этого собеседника. Голова жутко болела пульсирующей болью. Но Андрей видел причину этой боли в истерзанных нервах и тяжёлом утомлении.
Взвинченные до предела и усталые женщины, охрипшие от долгого плача дети, несколько раз за полтора суток опьяневшие и протрезвевшие небритые мужики, какие-то, несмотря ни на что, весёлые и шумные иностранцы окружили Андрея в автобусе, который вёз их всех к самолёту. Как только он уложил свой увесистый портфель и пальто на полку и уселся на своё место возле иллюминатора, он тут же почувствовал и даже понял, что заболел. Что какая-то хворь воспользовалась его усталостью, нервами, сквозняками, тонкими подошвами туфель, проникла в него и стремительно укрепляется в организме.
Пока взлетали, пока набирали нужную высоту, и нельзя было ходить по салону, Андрей нетерпеливо ждал возможности обратиться к стюардессам за помощью. За эти двадцать пять минут он начал покашливать, успел сначала вспотеть, а потом замёрзнуть. Осознав в себе болезнь, он стал больным совершенно.
У стюардесс нашлись только обычные обезболивающие. Андрей принял сразу две таблетки. Голова его просто разрывалась от боли. Он попросил горячего чая, но ему ответили, что это будет возможно, только когда будут обслуживать питанием и напитками всех пассажиров. Тогда он попросил плед. Его знобило. Он даже не стал снимать пиджак. Понимая, что сильно изомнёт свою рабочую одежду, он всё равно укрылся пледом поверх пиджака, чтобы было теплее. Да и сил снимать и куда-то пристраивать этот пиджак, не было совсем. Он вжался в кресло, напряжённо скукожился, сильно сжав зубы, и страшно сердился на болезнь, которая точно отнимет у него много сил и как минимум несколько грядущих дней. Сердился на задержку рейса, на усталость, на Банк, у которого слишком много филиалов, на необъятные размеры родной страны, на то, что кроме как в столице никто нигде делать ничего не умеет и не хочет, и поэтому ему нужно мотаться по разным городам, на то, что на высоте десять тысяч метров не найти нужных ему лекарств, чтобы остановить развитие хвори. Он прямо-таки видел, как в недрах его организма активные и агрессивные болезнетворные бактерии побеждают усталых, вялых, но хороших. А лететь было ещё долго. Очень долго.
Головная боль вскоре отступила. Голова не столько прошла, сколько одеревенела. Кашель усиливался, горло болезненно реагировало на каждое сглатывание.
Еду подали быстро. Измотанные пассажиры также быстро её съели, потом многие выстроились в туалет, кто-то послонялся по салону и самолёт стал затихать. Плачущие двое или трое детей замолчали, видимо уснули, разговоры иссякли. Ровный гул стал основным непрерывным звуком, звуком успокаивающим и убаюкивающим.
Андрей от еды отказался категорически. Сама мысль о еде вызывала тошноту. Чая он выпил две чашечки, более-менее смягчил горло, согрелся и попытался угнездиться поудобнее, чтобы заснуть. Но заснуть не удавалось. Всякое положение тела в кресле было неудобно, хотя ему ещё несколько дней назад казалось, что он привык к этим авиакреслам и может спать в любой модификации самолётного сиденья.
А ещё раздражала соседка. Ни сердила, ни не нравилась, а именно раздражала. В соседнем кресле оказалась совершенно молоденькая девица. Маленького роста, очень румяная, веснушчатая, с короткими рыжими волосами и весёлыми блестящими глазами, которые буквально сверкали из за больших очков в модной чёрной пластмассовой оправе. Одета девица была во что-то мягкое и бесформенное. У неё с собой была масса каких-то предметов, предназначенных для удобства в полёте. Как только она разместилась на своём месте, она тут же разулась и натянула на ноги толстые, яркие носки крупной вязки, поджала под себя ноги и угнездилась в своём кресле, кажется, очень и очень удобно. Из своего рюкзачка она достала, моментально надула и надела на шею специальную нашейную подушку, потом воткнула в уши наушники, пристегнулась ремнём к сиденью, извлекла откуда-то большое зелёное яблоко и книгу, книгу открыла, уставилась в неё и громко захрустела яблоком. Всё это она успела сделать ещё до того, как самолёт стал выруливать на взлётную.