Он стал перебирать события своей жизни с женой, всех старых знакомых, стараясь припомнить, не вела ли она себя когда-нибудь и с кем-нибудь непринужденнее и доверчивее, чем с ним. Он был всегда так спокоен, так уверен в ней, что никогда никого не подозревал.
Но нет, у нее был один друг, задушевный друг, почти целый год приходивший к ним обедать три раза в неделю, — Танкре, этот милый Танкре, славный Танкре, которого Бондель любил, как брата, и с которым продолжал встречаться украдкой с тех пор, как жена рассорилась с этим прекрасным человеком неизвестно из-за чего.
Бондель остановился и задумался, беспокойно вглядываясь в прошлое. Потом в нем поднялось отвращение к самому себе, к этим постыдным мыслям, нашептываемым злым, ревнивым и подозрительным «я», которое живет во всех нас. Он стал ругать, обвинять и стыдить себя, но в то же время вспоминал визиты и поведение этого друга, которого жена сначала так высоко ценила, а потом выгнала без всяких оснований. Но тут внезапно всплыли и другие воспоминания — о таких же разрывах, вызванных мстительным характером г-жи Бондель, которая никогда не прощала обид. И он облегченно рассмеялся над самим собой, над тоской, начинавшей мучить его; а вспомнив злобное выражение лица, с каким супруга выслушивала его, когда он говорил ей, вернувшись вечером домой: «Я встретил сегодня этого милого Танкре, он спрашивал о тебе», — Бондель окончательно успокоился.
Она обычно отвечала: «Если ты еще раз увидишь этого господина, можешь сказать ему, чтобы он обо мне не заботился». О! Как раздраженно, как сердито произносила она эти слова! Чувствовалось, что она не простила, что она никогда не простит... И он мог подозревать хоть одну минуту?.. Боже, как глупо!
А все-таки за что же она так разобиделась? Она никогда не говорила ни о настоящих причинах, вызвавших этот разрыв, ни о том, почему она так долго сердится. А она очень сердится! Страшно сердится! Неужели?.. Но нет... нет!.. И Бондель решил, что, допуская подобные мысли, он себя унижает.
Да, он, несомненно, унижает себя, но он не мог не думать об этом и с ужасом задавал себе вопрос: неужели им навеки завладели эти внезапно возникшие мысли, не завелся ли у него в сердце зародыш постоянного мучения? Он знал себя; он всегда был таким, он пережевывал теперь свои сомнения, как прежде обдумывал свои коммерческие операции, — бесконечно, днем и ночью, взвешивая все за и против.
Он был раздражен и шел все быстрее, теряя свое обычное спокойствие. Перед мыслями человек бессилен. Они неуловимы, их нельзя прогнать, нельзя убить.
Внезапно ему пришла в голову одна идея, дерзкая, такая дерзкая, что он сначала усомнился, сможет ли осуществить ее.
Всякий раз, как он встречал Танкре, тот спрашивал его о г-же Бондель, на что Бондель отвечал: «Она все еще сердится». И больше ничего. Боже!.. Неужели он сам — тоже ослепленный муж?.. Быть может!..
Итак, он сядет в парижский поезд, отправится к Танкре, уверит его, что непонятный гнев жены утих, и сегодня же вечером привезет его с собой. Да, но какое лицо сделает г-жа Бондель! Какую сцену!.. В какой она будет ярости!.. Какой устроит скандал!.. Ну что ж, так ей и надо... Он отомстит этим за ее смех, а увидев их встречу, для нее совершенно неожиданную, прочтет на лицах обоих отражение истинных чувств.
III
Он сейчас же пошел на станцию, взял билет и сел в вагон, но когда поезд тронулся и стал спускаться по склону Пэка, у него даже голова закружилась от страха перед своей затеей. Чтобы не сдаться, не отступить, не вернуться одному, он силился не думать о том, что затеял, заняться другими мыслями и выполнить свое намерение со слепой решимостью. До самого Парижа он напевал шансонетки и опереточные арии, чтобы отвлечься.
Как только он увидел знакомую дорогу, которая должна была привести его на улицу, где жил Танкре, ему вдруг захотелось отдалить встречу. Он медленно проходил мимо магазинов, интересовался новыми товарами, замечал цены; он решил выпить пива, что совсем не входило в его привычки, а приближаясь к дому приятеля, ощутил желание не застать его.
Но Танкре был дома один и читал. Он удивился, вскочил и закричал:
— А, Бондель! Как приятно!
Смущенный Бондель отвечал:
— Да, мой друг, у меня были в Париже кой-какие дела, и я забежал повидать вас.
— Это очень, очень мило! Тем более, что вы как будто утратили привычку заходить ко мне.
— Что поделаешь! Человек, знаете ли, невольно поддается влиянию, а так как жена моя, кажется, немного сердилась на вас...
— Черт возьми, «кажется»!.. Она больше чем сердилась, она выставила меня за дверь.
— Но из-за чего? Я так до сих пор и не знаю.
— А, пустяки... глупости... Мы поспорили, я с ней не согласился.
— О чем же вы спорили?
— Об одной даме, вы, может быть, слышали о ней, — госпожа Бутен, одна из моих приятельниц.
— Ах, вот что!.. Ну, отлично... Мне кажется, что жена уже перестала на вас сердиться, нынче утром она говорила о вас в очень дружеских выражениях,
Танкре вздрогнул и, казалось, был так поражен, что несколько секунд не знал, что сказать. Наконец он спросил:
— Говорила обо мне... в дружеских выражениях?
— Да...
— Вы уверены?
— Еще бы!.. Не во сне же я видел.
— А потом?
— А потом... потом, приехав в город, я подумал, что вам, пожалуй, будет приятно узнать об этом.
— Еще бы... еще бы...
Бондель, казалось, колебался, но, помолчав, сказал:
— У меня даже явилась мысль... довольно оригинальная мысль.
— А именно?
— Привезти вас к нам обедать.
При таком предложении осторожный от природы Танкре как будто обеспокоился.
— О!.. Вы думаете? Но возможно ли?.. Не будет ли... не будет ли... неприятностей?
— Да нет же, нет!
— Дело в том, что... вы ведь знаете... госпожа Бондель довольно злопамятна.
— Да, но уверяю вас, она больше не сердится. Я убежден, что ей будет очень приятно увидеть вас так, неожиданно.
— В самом деле?
— О, конечно!
— Ну, что ж! Едем, дорогой! Я прямо в восторге. Видите ли, меня эта ссора очень огорчала.
И они пошли под руку на вокзал Сен-Лазар.
Ехали они молча. Оба, казалось, были поглощены своими мыслями. Они сидели в вагоне один против другого, не говоря ни слова, но каждый видел, что его спутник бледен.
Выйдя на станции, они снова взялись под руку, как бы объединяясь против общей опасности, и после нескольких минут ходьбы, немного запыхавшись, остановились перед домом Бонделей.
Бондель пропустил приятеля вперед, прошел за ним в гостиную, позвал служанку и спросил:
— Барыня дома?
— Дома, сударь.
— Попросите ее, пожалуйста, немедля спуститься вниз.
— Сейчас, сударь.
Усевшись в кресла, они стали ждать, хотя обоим им только и хотелось убежать отсюда, пока на пороге не появилась грозная особа.
Знакомые шаги, тяжелые шаги застучали по ступенькам лестницы, и мужчины увидели, как поворачивается медная ручка. Дверь распахнулась, и г-жа Бондель остановилась, чтобы осмотреться, прежде чем войти.
Она взглянула, вздрогнула, покраснела, отступила на полшага, потом замерла на месте, держась руками за дверные косяки; щеки ее пылали.
Танкре, который был теперь бледен, словно собираясь упасть в обморок, вскочил, уронив шляпу. Она покатилась по полу.
— Боже мой... сударыня... это я... Я полагал... я осмелился... Мне было так тяжело... — бормотал он.
Она не отвечала, и он продолжал:
— Вы прощаете меня... теперь?
И вдруг она, словно ее что-то толкнуло, подошла к нему, протянув обе руки; и когда Танкре схватил эти руки, сжал их и задержал в своих, она проговорила тихим голосом, взволнованным, срывающимся, замирающим, какого муж у нее не знал:
— Ах, дорогой мой друг!.. Я так рада!
И Бондель, наблюдавший за ними, весь похолодел, словно его окунули в ледяную воду.
Примечания
Новелла напечатана в «Эко де Пари» 13 июля 1889 года.
1
Сен-Жермен. — Здесь имеется в виду городок под Парижем, Сен-Жермен-ан-Ле.