Эйнола разгерметизировала скафандр и неспешно освободилась из его оков. Теперь он валялся рядом, будто доспехи древнего рыцаря: такой же громоздкий, такой же пустой и такой же неуместный, когда нет речи о турнирах и никому не угрожают огнедышащие драконы.
Дорис даже не глядела в его сторону. Она сбросила заодно и легкое белое трико, в котором путешествовала, и вообще все, что на ней было, и теперь сидела голышом на теплом песочке, обхватив колени руками. Она уже не беспокоилась о том, что кто-то накинется на нее из злокозненно обустроенной засады. Впрочем, дотянуться до фогратора ей не составило бы никакого труда…
«Почему здесь никто не живет? — думала она, жмурясь от солнышка, будто разнеженная кошка. — Можно было бы прямо тут выстроить небольшой домик, хижину. Два этажа. Разбить палисадник. Вряд ли на песке возьмется расти что-нибудь, кроме нелепого саксаула. Взять и привезти с Земли кубогектар чернозема. И тогда здесь будет оазис. С яблонями и грушами вместо пальм. Впрочем, пальмы тоже можно посадить. Воды вдосталь. Вопрос только, придется ли она по вкусу нашим деревьям. Но даже если они откажутся от нее в чистом виде, походный синтезатор в единый миг обратит ее в то, что привычно их метаболизму. Будут сложности с поливкой. Но есть два выхода: заказать оросительную робосистему, чтобы она без людского присмотра заботилась о растительности. Либо раздобыть коромысло и носить воду в старинных лубяных ведрах, как века тому назад. И еще неизвестно, что предпочтительнее. Развести с десяток овец, пару коров. Обязательно понадобится лошадь. Нет, конечно же, на заднем дворе либо в пристрое будет стоять небольшой двухместный гравитр. Но это на самый крайний случай, когда непременно понадобится в течение часа пересечь полпланеты. И вряд ли такой случай приключится… Во всех же иных ситуациях лошадь как транспорт подойдет идеально. Я никогда не пробовала ездить верхом, поэтому на первое время потребуется маленькая тележка. Двуколка. Почему двухместный гравитр, двуколка? Но я же не собираюсь жить здесь одна. Будет кто-то еще. Второй. Но кто? Мне тридцать лет, и я ни на секунду не представляла себе, что рядом со мной окажется этот самый „второй“. Чужой человек, который, говорят, со временем становится ближе всех родных. Вот этого-то я и не могла никогда себе вообразить. И сейчас не могу. Но, наверное, смогу же когда-то!.. А если это произойдет? Значит, будет нужен отнюдь не двухместный транспорт. Трехместный. Или четырех. А может быть, шести? Десяти? Нет, не то странно, что до сих пор об этой планете знают лишь когитры, в чьей памяти собраны атласы и каталоги. А то странно, что я, дожив до тридцати лет, так до конца и не ощутила себя женщиной…»
Дорис рассердилась на себя. И за эти непрошенные, непривычные мысли, которые так способны помешать работе. И за то, что они почти не посещали ее прежде. Досадливо кусая губы, она встала и приблизилась к воде. К этому огромному колдовскому зеркалу, которое отражало все в розовом свете, потому что и было розовым. Вошла в него по щиколотку, зябко поджимая пальцы ног.
Оттуда на нее глядела прекрасная молодая женщина.
На сменного диспетчера галактической базы «Гончий Пес», человека серьезного, обладающего исключительными деловыми качествами, ни с того ни с сего напало дурашливое настроение.
— Как, разве вам не нравятся эти ноги? — пораженно спросила Дорис, мысленно обращаясь к этому несуществующему «второму». — Да, не самые длинные, не растут прямо из-под мышек, но вполне стройные… Бедра, конечно, чуть полноваты, только портит ли это общее впечатление? И талия вовсе не самая тонкая в мире, но стану ли я из-за этого переживать? И станете ли вы? Она — там, где ей и полагается быть, отчетливо и мягко очерченная. Конечно, я могу втягивать живот и тянуться на цыпочки, чтобы казаться более изящной и утонченной, но никогда не стану этого делать. Она тут же приподнялась на носочки и окинула свое отражение оценивающим взглядом. Нет, все же лишняя пара дюймов роста не помешала бы… — Я буду такой, какая есть, — упрямо сказала Дорис. — Разве не кажется вам мой живот чашей из бесценного белого фарфора, по сравнению с которым мейсенский выглядит грубой неолитической глиной? А как вам моя грудь? Почти идеальной формы… чуточку пышнее, чем подразумевает этот ни разу никем в глаза не виданный идеал. А плечи, которые так удобно обнимать? Вот сюда, в изгиб шеи, чуть ниже завитка волос, можно целовать. Когда-нибудь я позволю вам это. И многое другое. Пока вы можете об этом помечтать. Когда-нибудь…
Дорис воровато огляделась — в самом деле, не наблюдает ли за ней кто-нибудь исподтишка, не застигнет ли ее за столь неподобающим для сменного диспетчера занятием, как самолюбование. Но нет — она продолжала оставаться одна, если не считать неодушевленный когитр на борту корабля в полутора десятках шагов отсюда, с которым при желании можно поддерживать беседу на любую тему, но бесполезно ждать хоть какого-то неподдельного интереса к самой личности собеседника. Эйнола поймала себя на том, что даже слегка сожалеет об отсутствии посторонних глаз. Конечно же, естественно, разумеется, возник бы чудовищный скандал, много шума и крика, возможно — визга, обвинений и упреков. Но хотя бы кто-нибудь, пусть незаслуженно, не вовремя, да прикоснулся взглядом к ее красоте…
11
— Хватит!
Дорис ткнула носком собственное отражение, и розовое зеркало рассыпалось мелкими холодными брызгами. Наваждение сгинуло. Осколки тут же склеились воедино, и опять на нее из воды взглянула нерожденная покуда Афродита озерная… Эйнола, разозлясь, погнала прочь от берега этот призрак, тесня его и все глубже заходя в озеро. Отталкивала его от себя, била кулаками, снова и снова обращала в невнятную бликующую рябь. Отражение понемногу уступало. Вот от него осталась половина, вот уже треть, вот уже одно только застывшее злое лицо. Вот и нет его.