Ну что ж, с детьми, насколько это возможно, все в порядке. Тогда что же заставило его проснуться? Звук телевизора или какой-то шум, произведенный Джошем?
Очень может быть. Но проверить лошадей не мешает. Джо был настроен на своих питомцев почти так же, как на детей.
Лошади были не только его работой, но и его страстью. Он разводил их, тренировал их и ухаживал за ними.
Для души обихаживал собственных животных (которые стояли в заднем сарае, выкрашенном черной краской). Поскольку это можно было назвать бизнесом с большой натяжкой, за твердое жалованье Джо холил и лелеял лошадей Чарльза Хейвуда. Тех содержали в безукоризненно белом здании с двумя фронтонами, стоявшем на вершине холма.
Вполуха прислушиваясь к звукам, которые производил наверху Джош, готовившийся ко сну: сначала шум бегущей воды, потом шорох полотенца, скрип половиц и, наконец, стук открывшейся и закрывшейся двери – Джо вышел из гостиной в коридор, а затем на кухню. Он сел на крепко сколоченный стул, выкрашенный белой краской, сунул босые ноги в коричневые рабочие ботинки на шнурках, оставленные у задней двери, зашнуровал их и встал. Сняв с вешалки голубую нейлоновую парку с надписью «УК [2] . Дикие коты», он вышел через черный ход, запер за собой дверь и направился по прихваченной морозом траве к своему сараю.
Ночь была чудесная, светлая, ясная, но для обычного в Кентукки мягкого октября довольно холодная. В полночном небе мерцали крупные звезды. Луне не хватало лишь кусочка, чтобы стать полной. Белая и круглая, как тележное колесо, она освещала слегка холмистую сельскую местность с разбросанными там и сям домами, постройками и заборами.
Тринадцать гектаров принадлежавшей Джо Уэлчу земли граничили с двумястами пятьюдесятью гектарами Хейвуда, но, поскольку все это было когда-то частью имения Уистлдаун, обе конюшни были расположены недалеко друг от друга. Конюшню, которой владел Джо, стоявшую на пригорке позади дома, и собственно Большой Дом Уистлдауна, находившийся на вершине холма побольше и отгороженный от участка Джо сплошным черным забором, разделяли лишь двести пятьдесят метров.
Треугольный пруд справа от его сарая в свете луны казался совершенно черным. В нем, как в зеркале, отражалось звездное небо. Крытая беговая дорожка, представлявшая собой овал в три четверти мили, позволила Джо тренировать его лошадей в любую погоду. Выглядела она в точности как длинный, изогнутый, выкрашенный черной краской железнодорожный тоннель. За кольцевой дорожкой начинался лес. Оттуда доносилось уханье совы; где-то вдалеке подвывал койот. У опушки леса стоял флигель его отца. Света в нем не было. Ничего странного. Его вдовый отец тоже был лошадником, то есть «жаворонком», который рано ложится и рано встает.
Конечно, когда не пьет.
Джо вошел в сарай, зажег свет – равномерно расположенные дешевые люминесцентные лампы, не слишком яркие, но для работы годится – и осмотрелся. Силвер Уандер [3] , серебристая кобыла – любимица Джо, подошла к передней стенке стойла, моргая и издавая негромкое вопросительное ржание. Драго и Тимбер Кантри [4] , стойла которых шли дальше, просунули головы в открытую верхнюю часть голландских дверей и посмотрели на него с любопытством. Там дальше стояли другие лошади, частью свои, частью приемные. Они тоже недоумевали. Лошади знали расписание не хуже самого Джо и не могли взять в толк, что привело его сюда среди ночи.
– Все в порядке, девочка? – Джо подошел к Силвер Уандер и погладил ее. Десятилетняя кобыла-производительница ткнула его носом, требуя продолжения, и он полез в карман за леденцом. Силвер Уандер любила леденцы с перечной мятой.
Сняв обертку, Джо протянул леденец маленькой серой кобылке.