Малек и "Эрика" - Спартак Ахметов

Ахметов Спартак и Янтер Александр

Малек и "Эрика"

После долгих колебаний я решил оформить случившееся в виде фантастического рассказа. Я считал и продолжаю считать эти стихотворные осколки гениальными, в худшем случае — отличными. Я не могу допустить, чтобы они затерялись и забылись. И я должен узнать автора. Кроме того, у меня лежат обрывки идеи о гравитационной фокусировке и нейтринном телескопе. Возможно, они представляют большую ценность.

Вступление получилось несвязным, это понятно — я немного волнуюсь. Но в дальнейшем постараюсь излагать все последовательно и понятно, по крайней мере, настолько, насколько это доступно мне самому.

Все началось с того, что Малек научился складывать буквы в слова. Однако сам он книги не читал. Его, видимо, пугал их объем, или он полагал, что чтение книг вслух — привилегия мамы или папы, то есть моя. Читал же он исключительно вывески на магазинах, рекламные и прочие надписи из этого жанра, которыми изобилуют все городские улицы. У каждой вывески он надолго застревал и звонко по слогам выкрикивал их содержание. Отдельные, самые приглянувшиеся надписи, он читал также и задом наперед. Неудивительно, что большинство афоризмов я выучил наизусть, а слова "Накопил — машину купил" настолько глубоко въелись в мой мозг, что, по-видимому, перешли в генную память. По крайней мере, во сне я это событие переживал многократно.

Как раз в это время мы досрочно закончили неплохую исследовательскую работу, успешно защитили отчет, и нас с женой премировали месячными окладами. Сумма оказалась достаточно внушительной, чтобы о ней поговорить и разбросать ее на разные покупки. После долгих споров я неожиданно для самого себя вдруг выкрикнул вторую половину крылатого афоризма:

— И машину купил!

Эта идея нас примирила, и скоро на тумбочке появилась великолепная пишущая машинка «Эрика» в пластмассовом корпусе. Она считалась портативной, но имела нормальной высоты шрифт, широкую каретку и столь мелодично звенела в конце строк, что Малек тут же забыл о своем велосипеде и решительно потребовал позволения ударить по клавишам.

Через некоторое время я наловчился довольно резво молотить двумя пальцами. Жена купила несколько учебников с комплектом грампластинок и принялась обучаться печатанию по десятипальцевой слепой системе. Малек же после многократных собеседований и консультаций на повышенных тонах начал добиваться допуска к «Эрике» методами саботажа и прямого шантажа. Днем он оставался дома один, так как в детский сад ходить отказался. Он рисовал, строил из кубиков замки и играл с Корсаром, аспидно-черным домашним котом. Теперь он стал угрожать, что если мы не разрешим печатать на машинке, то он найдет спички и попытается самостоятельно зажечь все свечи. Пришлось преподать ему азы печатания и оставлять «Эрику» расчехленной. Кроме того, я надеялся, что в лице «Эрики» мы получим мощный воспитательный рычаг, с помощью которого изменим кое-что в характере сына.

Действительно, Малек стал неузнаваем. Он превратился в усидчивого, выдержанного мальчика, беспрекословно выполнял все наши просьбы и целыми днями сидел за машинкой, бессистемно тыча пальцем в клавиши и наслаждаясь малиновым звоном в конце строк. Чтобы звон раздавался чаще, я поставил ограничители полей поближе, и на бумаге получались длинные узкие колонки букв в самом диком сочетании вперемежку со знаками препинания и цифрами.

Вечером Малек показывал результаты дневного функционирования, и я долго и восхищенно цокал языком и говорил, что более ровных колонок и столь красивых букв никогда в жизни не видел. На третий или четвертый день я случайно пробежал глазами по коротким строчкам и вдруг ощутил в бессмысленном нагромождении букв какой-то смысл. Не поверив своим глазам, я впился в бумагу и прочел буквально следующее:

Я посмотрел на сына (он стоял с довольным видом — рот до ушей — и ожидал очередного поощрения), потом на две стихотворные строки, потом опять на сына.

— Малек, кроме тебя на машинке никто не печатал?

— Конечно, никто. Корсар же не умеет же печатать!

— А как получились эти строчки?

— Какие строчки?

— Вот эти, — ткнул я пальцем.

— Очень просто. Я нажимал на клавиши, железные палочки стучали по черной ленте, а она мазала на белую бумагу буковки. Вот и все.

— Действительно, просто. А откуда ты знал, на какие буквы надо нажимать? Ты их прочитал в книжке?

— Да нет… Я просто нажимал и нажимал. Пока не послышится звонок.

— А как же получился стишок?

— Какой стишок?

Я еще раз показал пальцем, и он по слогам прочитал приведенные две строки и пожал плечами.

— Никаких стишков я не печатал. Я нажимал и все. А что такое «вспорото»?

Я не ответил. Я бежал глазами по пестрому от букв листу, и на нем вздрагивали и проступали сквозь тарабарщину новые и новые осмысленные строки. У меня пересохло во рту, в голове была полнейшая сумятица, но глаза не обманывали, они ловили свет, отраженный от букв, преломляли его в хрусталике, отпечатывали на сетчатке; дальше сигналы бежали по нервным волокнам и в мозгу вспыхивали громадными неоновыми буквами слова:

Ну, хватит. Свое тогдашнее состояние мне все равно не передать. Я не Хемингуэй. Поэтому отбросим всю эмоциональную часть и перейдем к сухим фактам. А факты утверждают, что пятилетний ребенок сел и за три дня написал отрывки из неоконченного стихотворения.

Какой ни на есть, а я все-таки ученый. Даже кандидат наук, что зафиксировано в соответствующих документах. Я могу и должен разобраться в случившемся.

Я похвалил Малька, я сказал, что он молодец, и отправил смотреть телевизор. Сам же собрал все напечатанные листки, выпил поллитровую банку ледяной воды (она у меня всегда стоит в холодильнике) и сел за анализ. Я работал до часу ночи и достиг следующих результатов.

На шести листах сей талантливый младенец за четыре дня (начал он в понедельник, а сегодня уже пятница, половина второго ночи) написал фрагменты научно-исследовательской статьи и отрывки из блестящего стихотворения. Если отбросить все промежуточные бессмысленные сочетания букв, а слова разделить пробелами, расставить знаки препинания и кое-где исправить опечатки, то первый кусок выглядит так:

"…существуют области пространства, где возможна более высокая концентрация нейтрино… тяготеющая масса фокусирует параллельный нейтринный пучок… отклонение нейтрино в поле тяготения позволяет создать нейтринный телескоп… поток, сфокусированный звездой, даст скачок концентрации нейтрино всех энергий… выход нейтрино может быть крайне мал из звезд плотностью порядка… обратную перекачку нейтринной энергии в массу — энергию покоя…"

Я не физик. О нейтрино и энергии покоя знаю только из популярных книжек и научно-фантастических романов. Поэтому смысл приведенных обрывков для меня темен. А вот второй фрагмент меня потряс. Судите сами: 

Я не поэт. Но в отличие от физики считаю, что в поэзии разбираюсь хорошо. Люблю Маяковского и Бунина, гениального испанца Лорку. Читал и других поэтов. Но ничего подобного я раньше не видел и не слышал. Стихи, несмотря на отсутствие смысловых связок, производили впечатление ритмом и какой-то обреченностью. Речь, скорее всего, шла о восстании Спартака, о римлянах и о рабах, распятых вдоль Аппиевой дороги…

Я провел смутную ночь и на следующий день на обед прибежал пораньше. Мне не терпелось посмотреть, что новое сотворил Малек. Действительность была ужасна. Сын сидел за машинкой, положив слева от себя сказку Андерсена "Стойкий оловянный солдатик", и тщательно, букву за буквой, переносил ее содержание на чистый лист бумаги.

Все мои уговоры перейти на прежний метод работы никакого действия не возымели. Малек категорически отказался от бессмысленного тыкания пальцем в клавиши. Он уже вырос из этих штанишек.

Представьте себе мое отчаяние, когда я вспомнил, что позавчера выбросил не то два, не то три листа из работ Малька. А в них, может быть, крылась разгадка тайны нейтрино или были еще более сильные строки из поэмы о Спартаке.