"Сейчас выстрелит" – мысль возникла и сразу превратилась в уверенность.
Убегать поздно, укрыться негде.
Полицейский.
Так просто это не закончится.
Не знаю почему, но заорал я по-английски, не к месту всколыхнулись приобретенные за годы работы инстинкты:
Freeze! Don't fucking move!
Зрачок пистолетного ствола уставился прямо в меня. "Хеклер" дважды резко дернулся в моих ладонях, выпустив две пули полицейскому в грудь, а затем еще раз, когда третья ударила того в середину лица.
Они здесь не носят бронежилеты, те обычно в багажниках лежат. Жарко и незачем, здесь серьезной преступности почти нет.
Поэтому все три ударили куда надо, полицейский умер, наверное, раньше, чем упал. Подогнулись колени, а потом он ткнулся лицом в землю.
Все.
Запах пороха и крови.
Твою мать, – сказал я, поднимаясь на ноги и оглядываясь. – Бойня…
Два трупа в баре, три на веранде, считая убийцу.
Приехали.
На хрен, – пробормотал я по-русски, убирая пистолет в кобуру. – На хрен все, я ушел.
И ушел. По пирсу, в противоположную от моей лодки сторону. Обогнул марину по кругу, благо на это больше десяти минут не надо, вышел на причал и позвонил на мобильный сына:
Возьми лодку и сними меня с причала. Да, вот с этого, смотри, я рукой тебе машу.
Он меня заметил.
Огляделся – пока за мной никто не гнался и на самом причале, и на подъезде к нему было пусто. Найдут, понятное дело, но… почему-то сам вызывать их я не хочу. Может ну его, просто сняться отсюда и перебраться… ну, хотя бы в порт Бануса? Или в Кабопино?
Нет, без толку, все равно найдут.
3
Уже к вечеру этого дня я понял, что меня не найдут. И не станут искать. И убитый мной полицейский уже никого не волнует. Люди начали сходить с ума, один за другим. Да, как раз полицейские, военные, пожарные и врачи. В первую очередь. Бросаясь на коллег, пациентов, задержанных. У кого было оружие – тот стрелял, у кого не было – бросался с ножами, мебелью, душил, вцеплялся в глаза, с диким криком, истекая слюной как бешеное животное.
Я помню свои ощущения – какой-то холодный ком в животе стоял все то время, что я смотрел новости и опять искал информацию в интернете. Уже к вечеру степным пожаром разнеслась новость – это вакцина. Непроверенная новая вакцина, которая разошлась уже по всему миру. Среди ночи появилось еще одно заявление Бреммера которое иначе и назвать было нельзя как "Будьте вы прокляты", в котором он обращался к правительствам и ООН.
Ночью пришло сообщение от Рэя:
"Мы отплываем на Кюрасао". И все. Отослано с мобильного телефона. Думаю, что отсылал он его откуда-то в спешке. На мой вопрос он уже не ответил, был офф-лайн.
Днем я несколько раз слышал стрельбу, а крики доносились с берега постоянно. Я вытащил из тайника еще и дробовик, выложил его на стол, а с пистолетом больше вообще не расставался.
Ближе к вечеру, часов в пять, на причал вышли двое: рослый пожарный с короткой черной бородой, со звоном волочащий за собой по асфальту пожарный топор, и какой-то мелкий парнишка лет семнадцати, который нес обломанную острую палку. Его лицо было измазано кровью, словно он жрал мясо как собака, в крови же были и руки, по самый локоть. Пожарный прихрамывал. Я помню, что услышал их дыхание – тяжелое, с присвистом и сипом, частое как у собаки на жаре.
Гадство, – сказал я, схватив дробовик сто стола и поднимаясь из рубки на палубу.
Ты что, с ума сошел? – жена смотрела на меня, не веря своим глазам.
Пугану, если сунутся, – сказал я, не веря уже самому себе.
Пугануть не получится. Достаточно посмотреть на их лица – злобные и совершенно, абсолютно безумные.
Нас увидели. Не знаю, что занесло их на этот пирс, но увидели нас они только сейчас. Подросток присел, словно желая стартовать с низкого старта, худое его лицо странно перекосилось, окровавленный рот открылся и он заорал. В крике ничего человеческого не было, это уже был вой животного, увидевшего добычу и жаждущего убийства.
Они бросились вперед разом, оба, каждый занося свое оружие для удара.
Стреляй! – закричала жена за спиной, но уж об этом напоминать мне точно не требовалось.
Дробовик гавкнул раз, ударив в плечо, порция картечи ударила подростка в низ груди, заставив согнуться пополам. Скользнуло назад и вперед цевье, выбрасывая гильзу и загоняя в ствол следующий патрон. Пожарный бросился не по прямой, а побежал по дуге, занося топор для удара и глядя в глаза мне, и словно льдом осыпало – такой концентрированной злобы и ярости я никогда в своей жизни не видел. Мне просто стало страшно. Вот теперь стало страшно по-настоящему, до усрачки.
Его маневр и, главное, взгляд, сбили прицел, второй мой выстрел прошел мимо, а через секунду он уже подбежал к краю причала и прыгнул к нам на корму. И наткнулся на удар прикладом дробовика в грудь, отбросивший его назад. Он завалился, зацепившись каблуком тяжелого ботинка за край борта, затем ударился затылком о причал и упал в воду, с брызгами и все тем же истошным криком. И я, перегнувшись через борт, выстрелил в него снова, почти в упор. Плеснуло, воду окрасило кровью, а затем он исчез под водой и больше уже не всплывал. Затем я снова выстрелил в подростка, который корчился на причале. Он затих.
Что это? – голос жены был тихим и совсем потерянным.
То, о чем говорят. Вакцина, – ответил я, перезаряжая ружье.
И что делать?
То же, что пока и делали. Только от причала уйти надо. На якорь. Чтобы до нас было не допрыгнуть. Ярек, – повернулся я к сыну, статуей замершему на выходе из рубки. – Заводи двигатель. Слышишь? – он вроде кивнул. – Заводи. Нечего нам здесь стоять. И хорошо, что Сашка в каюте. Хотя бы она не видела.
На наши выстрелы никто не пришел и не приехал. Труп подростка так и остался лежать на причале. Мы отошли от причала метров на двадцать и сбросили якорь, остановившись почти у самого выхода из порта. Здесь до нас точно не допрыгнешь. Правда, психанутый полицейский еще и стрелял, так что лучше и выстрелов опасаться.
Скука исчезла, сменилась беспокойством и страхом. К утру, когда мы подошли обратно к причалу чтобы подсоединиться к электричеству и зарядить все, что можно зарядить на борту, отрубился интернет. Только что работал, а тут раз – и отключился. Вместе с мобильной связью, которая у нас была от того же провайдера. Телевизор продолжал что-то принимать, но все, что можно было видеть – уже не новые съемки врачей с вакциной, портретов пойманных террористов, все в записи и без комментариев – и никаких настоящих новостей. Электричество хотя бы не отключилось. И радио, радио еще осталось, некоторые станции продолжали вещать. Нет, никто не говорил как спасаться и куда эвакуироваться, они просто рассказывали о том, что люди сходя с ума и бросаются на других людей. Больше им нечего было сказать, потому что в первую очередь свихнулись те, кто и должен был спасать остальных.
Что будем делать дальше? – спросил сын после того, как он подсоединил кабель к разъему и перешагнул обратно на борт "одиссея".
Я пока не знаю, Ярек, – я посмотрел ему в глаза.
Выглядел он… нормально он выглядел, уверенно в себе. Держится.
Ладно, подожди минуту, – добавил я, натягивая латексные перчатки. – А то этот вонять скоро начнет. Уже начинает, – добавил я, показав в сторону убитого подростка.
Перебрался на причал, присел возле трупа. Ну… подросток как подросток… если не считать следов крови на лице и руках. Это что? Он ел что-то? Странно. Зомби какие-то, хотя и не зомби. Зомби, если верить кино, мертвые, а эти точно были живыми. Просто опасными психами. Но живыми. И убило их как и всех людей. Подростку заряд картечи попал в живот, а второй, которым я его добил – в грудную клетку сбоку. Зомби от такого не умирают, если верить кино. И кровь из зомби так бы не текла, потому что они мертвые, а из этого потоком хлестала.
Схватил труп за запястье, подтащил к краю причала и столкнул в воду. Всплывет? Нет, не думаю, для этого в нем газ должен скопиться, а этот… весь дырявый. Не скопится. Наверное. Пусть лучше под водой, чем лежит совсем рядом. Сашка боится выходить из каюты и смотреть в ту сторону. Правда… что-то мне подсказывает, что ей еще придется смотреть… на всякое.
Прошло еще три дня. Дети уже не рвались никуда с яхты, Сашка играла молча, она стала непривычно задумчива и тиха. Стало по-настоящему страшно, пришло осознание, пусть и с опозданием. Мы не видели всего самого жуткого, отсюда, из тихого угла спортивного порта. Прошла мимо нас паника, прошла смерть, прошли чудовищные пробки на дорогах, которые успел показать телевизор, потому что люди в последней попытке убежать то ли от своего страха, то ли от самих себя, срывались с места и ехали неизвестно куда с непонятной надеждой. Яхта стала нашей "башней из слоновой кости", и только потом, когда вдруг сначала стало тихо, а потом появились страшные тени ночью, мы наконец осознали, что оказались в ночном кошмаре, ставшем реальностью. И выхода из него нет, совсем, и то, что уже свершилось, никак обратно не отмотать, не получится уже.
