— Отец Дитрих, — произнес я, — душа моя уязвлена стала… Мне утром… уже сегодня!.. в далекий поход, хоть его и обещают сделать кратким, но я в страхе и растерянности…
Он проговорил, все еще не поворачивая головы:
— У тебя сильные руки, сэр Ричард. Ты крепко держишь меч, тебе повинуется молот древних людей, живших до потопа. Что еще?
Я помедлил, поколебался, сказал, решившись, как будто бросился с вышки в темную воду:
— У меня был гость.
Некоторое время он молчал, только кожа натянулась на скулах сильнее да выступили желваки. Глаза неотрывно смотрели в одну точку.
— И ты… пришел с этим сюда? В Святую Церковь?
— А куда мне еще идти? — возразил я. Он помолчал снова, сказал со вздохом:
— Прости, ты прав. В чем был соблазн Врага?
— Не знаю, — ответил я честно.
— Как это… не знаешь? Что он предлагал? Что сулил? Победы в турнирах? Власть над Зорром? Корону Срединных Королевств?.. Вечную молодость?
Я покачал головой.
— Отец Дитрих, меня на такую мелкую рыбу не поймаешь. Он это знает, даже не предлагал такой дури. По-моему, ему просто интересно со мной общаться.
Он отшатнулся, даже попытался отодвинуться от меня, елозя коленями по холодным каменным плитам. На лице были страх и отвращение.
— Общаться?.. — выкрикнул он и заговорил быстро, торопливо, слова слетали с губ, будто он выстреливал ими: — Не верь, не верь Врагу… У Врага нет ни друзей, ни приятелей! Есть только слуги. Но даже слуг нельзя назвать верными, ибо служат не по совести, а по выгоде! А такие слуги предадут при первой же возможности… Это уловка, сэр Ричард. Ты прав, прости меня!.. Враг любого из нас ловит на то, чего тому жаждется. И умеет этим пользоваться как никто другой.
Я поник головой, не мне тягаться с дьяволом, проще новичку в шахматах побить гроссмейстера, а дьявол даже не гроссмейстер, он — абсолютный чемпион, никто лучше его не просчитывает ходы.
— Это моя вина, — сказал я горько. — Моя гордыня, моя спесь!.. Каждый человечек стремится ощутить свою важность… Говорят, такова природа человека. Или, по крайней мере, природа мужчины… Как я хотел, чтобы я что-то да значил в мире! Чтобы меня замечали, со мной считались!.. И вот теперь я оказался… ну очень важным… Мое появление может изменить здешние события, хотя я еще не понимаю как… Меня призвал дьявол, теперь уже не сомневаюсь, но что-то я не хочу играть по его правилам!
— Похвально, сын мой…
— Но, играя по своим, не играю ли я на самом деле по его правилам?
— Почему ты так решил, сын мой?
— Потому что именно он дает свободу! Свободу мысли, свободу чувств, свободу… свободу от всего!
Инквизитор помрачнел, сгорбился еще сильнее.
— Да, — проговорил он с трудом, — вот потому с дьяволом так трудно спорить. И состязаться. Даже самые стойкие из нас немножко… на стороне дьявола.
Я ахнул:
— Святой отче! Как можно?
Он опустил глаза.
— Можно, — ответил он хриплым голосом. — Подумай и увидишь, что это еще как можно.
Я встал, поклонился:
— Спасибо, отец Дитрих. Я постараюсь держаться. Не знаю, что получится, но… постараюсь.
Он тоже встал, лицо его было бледное, изнуренное, глаза запали в темные пещеры. Наши взгляды встретились, он сказал хриплым голосом:
— И еще одно… на прощание.
Я остановился.
— Да?
— Ты честен, но ты чересчур иной… Рядом с тобой всегда ходит беда. Сейчас я могу сказать только, что… берегись соблазнов! Я вижу… слишком часто в твоих видениях возникает женское лицо. У нее карие глаза, а высокие брови почти срослись на переносице…
— Довольно! — вскрикнул я в страхе. Жар опалил мое лицо. — Ни слова больше!.. Довольно я слушал… ненужных слов.
Он с печалью смотрел мне вслед — я чувствовал, а я почти бежал к выходу. Широкие ряды деревянных лавок со спинками мелькали, как шпалы, будто я бежал по тропке между двумя железнодорожными путями.
Дверь в предбанник я захлопнул за собой, похоже, чересчур сильно. Но движение воздуха заставило качнуться в сторону. Я прыгнул наискось, мои пальцы захватили ткань на горячем твердом плече. В глаза блеснуло железом. Отшатнулся, другой рукой в полутьме перехватил кисть, сжал с такой яростью, что хрустнули кости. Но неизвестный яростно брыкался, ударил головой. Страшась, что выхватит нож другой рукой, я сдавил его голову, рванул с силой, а когда разжал руки, тело рухнуло на пол, как вязанка дров.
В бледном свете свечи лицо убитого показалось незнакомым. Я дышал тяжело, сердце колотилось бешено. Я чувствовал страшное напряжение мышц, не успевших излить ярость в схватке. На поясе убитого, ножны для ножа только одни, однако нож я поднял с пола длинный и острый, как бритва.
Я настолько ярко представил себе, как это лезвие входит по самую рукоять в живот, что меня согнуло от резкого приступа короткой острой боли. Толкнул дверь и вывалился в яркий день, залитый утренним солнцем. Тело трясется, на лбу испарина, я чувствовал, что из костела вышел еще более поколебленный, чем когда туда вошел. Душа моя, что уязвлена стала, теперь вообще превратилась в прижженную раскаленным железом рану. Кто и зачем организовал такое нелепое покушение?.. Неужели так быстро все понял и принял меры муж Лавинии?
Слуга встретил меня на пороге дома. Глаза были расширены, он сказал торопливым шепотом:
— Приезжал человек от Беольдра!.. Велел, чтобы вы немедленно…
— Знаю, — оборвал я, — выводи коня.
Он замялся.
— Но…
— Что, — спросил я, — все еще боишься?
— Еще бы, — проговорил он, быстро бледнея, — что это за конь, что камни ест…
— Людей не ест, — сказал я. — Ладно, пойдем. Поможешь одеть доспехи.
Через четверть часа я уже садился на черного, как ночь, гигантского жеребца. Рыцарская попона, рыцарское седло — а прежнее, доставшееся от сраженного Шургенза, оставил в доме. И так слишком много разговоров, хотя сам по себе конь, если только не замечать могучий черный рог в середине широкого лба, — почти обычный боевой конь, разве что намного крупнее. Да еще глаза… Всякий, кто взглянет в это бушующее пламя, начинает креститься, шептать молитвы, трогать нательный крест. В глазах коня полыхает адский огонь, мне всегда казалось, что череп его наполнен горящими углями. Ну, а насчет того, что он спокойно ест камни, я пообещал обоим слугам вырвать им языки, обрезать уши, если кто-то из них разбрякает такую тайну.
Ворота распахнулись — с ленивой грацией я выехал на мощеную улицу; слуга хриплым голосом пожелал мне удачи и тут же налег на створки. Я слышал, как загремел засов. Конь пошел резво: в отличие от меня отоспался и отъелся за эти дни.
На городской площади все еще горят костры. Беженцев поубавилось, последние из них ожидают, куда им велят селиться. На меня посматривали с испугом. Кто-то узнал, шепотом рассказывал, что это на мне за странные доспехи, почему такой щит. На молот у пояса не обратили внимания. Впрочем, и меч Арианта особого внимания не привлек.
Ворота замка распахнулись, из-под темной арки выехал огромный всадник на огромном черном коне. Толстые ноги с копытами размером с тарелку гулко и звонко били в булыжную мостовую. Искры летели тусклые, но длинные, багровые. Всадник в полных доспехах, он их носит с той же легкостью, что я рубашку, только голову оставил непокрытой. Вообще, мне кажется, я еще не видел Беольдра в шлеме. Нет, видел, конечно, но это было только однажды, когда ехали через лес, полный нечисти. А вообще шлем он надевает редко — зрелище ужасное, вроде парового котла на голове подходящих размеров.
Он кивнул мне раньше, чем я подъехал. Я приветствовал с должной почтительностью, как подобает приветствовать брата короля.
— Сэр Ричард, я рад, что все обошлось…
Голос густой и могучий, словно огромный лев рычал из глубокого колодца. Седые волосы стали чуть длиннее, но все еще не падают на плечи, как здесь принято.
Грубое лицо чуть смягчилось, это невероятно, словно бы каменная скала сделала попытку улыбнуться. Тяжелые надбровные дуги нависают над глазами, укрывая их от ударов, но я увидел в них странное сочувствие.
— Ты уже знаешь, — громыхнул он, — что Ланселот…
— Да, — ответил я. — Нелепость. Из каких битв без царапины, каких героев сражал!..
— С ним хорошие лекари, — пообещал Беольдр. — Вот только сейчас…
— Знаю, — ответил я. — Спасибо, ваше высочество, за сочувствие…
Он хмыкнул, но ничего не сказал, огляделся, в глазах мелькнуло раздражение. Со стороны северной части послышался частый стук копыт, показались всадники. Желтое солнце играло на их доспехах, на широких наконечниках длинных копий, вскинутых к небу. Блестела золотом и серебром конская упряжь, сверкали шлемы.
Во главе всадников на огромном черном жеребце восседал массивный рыцарь с опущенным забралом. Шею его коня прикрывали стальные пластины, а голову — стальная маска, начинаясь от последней пластины на шее и заканчиваясь над самыми ноздрями. Огненные глаза боевого жеребца грозно смотрели в круглые, как маленькие иллюминаторы, отверстия. Между ушей укреплен султан из красных перьев, но совсем маленький, скромный, без дурацких павлиньих хвостов, что любого коня делают смешным.
