– О-хо-хо, – скрипела она, – болят старые косточки. Ох, надо бы лопух привязать, может, хоть колено ныть перестанет.
Она присела на лавку и горестно посмотрела на спящего на полу внука. Во сне тот разметался и скинул рогожу. Бабка смотрела на могучее тело юноши и думала свою обычную думу.
«Ну вот почему Господь ума ему не дал? За что такая напасть на Лазаревых нашла?» Когда семнадцать лет назад ее невестка родила долгожданного первенца, семья была не в пример больше, чем сейчас. Столько было радости! Но потом, когда внучок пошел только в два года и не заговорил в три, в деревне пошел слух, что Коленька – юродивый. Наверно, это как-то повлияло на невестку, потому что после этих родов детей у нее не было много лет. А сын повадился пить горькую. И хотя с оброком они справлялись, но семья стала нищать. В прошлом году же свалились сразу все несчастья, Егорка – отец Мыколки, провалился под лед на извозе и вскоре умер. А жена, забеременев под тридцать пять лет, умерла в родах весной вместе с рожденным ребенком. Вот и остались горевать бабка с внуком-дурачком. Такие невеселые мысли бродили в голове у бабки Глафиры, когда она начала расталкивать еще спящего Мыколу.
Вот его нечесаная лохматая голова появилась из-под одеяла и удивленно обвела все глазами. Мыколка вскочил и как обычно начал ныть, прося чего-нибудь съесть.
Бабка подтолкнула к нему деревянный ковш с квасом и засохший сухарь.
Парень радостно заулыбался и шмыгнул носом, из которого опять потекли сопли. Он нахмурился, поднял с пола тряпку и аккуратно вытер себе нос.
Бабка ахнула и, открыв рот, уставилась на внука.
– Мыколка, что стряслось с тобой? Всеблагой Господь на небесах, парень нос вытер, когда такое было?! – воскликнула она.
Но внук неожиданно уселся на пол и начал что-то искать, он перешарил всё на полу, зачем-то залез в свою торбу и, не найдя ничего, горько заплакал, сидя на полу.
– Мыколушка, родненький, скажи чего хоть ищешь? – запричитала бабка.
Тот, всхлипывая, начал говорить.
– Баба, рубить дуб, камень, вот сюда, камень был, здесь.
– Так ты камень, что ли, около дуба нашел, – догадалась бабка, – и сюды принес?
Внук радостно закивал головой.
Теперь к его поискам присоединилась и бабка Глафира, но они оказались безуспешны, найти камня так и не удалось. Поиски пришлось прекратить, потому что надо было идти собирать коров.
Мыколка повел коров на пастбище, все было вроде как обычно, но мир вокруг казался совсем другим, и в его голове один за другим возникали странные мысли.
– Интересно, а почему я пасу коров? – спросил он у бабушки, перед тем как выйти из дома.
Та посмотрела на него ничего не понимающим взглядом и упала в обморок.
– Баба, баба, проснись! – кричал Мыколка и тряс старуху за плечи.
Бабка открыла глаза.
– Перестань трясти, всю душу вытрясешь, – буркнула она, – так, что молвил про пастьбу? – с подозрением спросила она.
– Баба, почему я пасу коров? – вновь повторил свой вопрос Мыколка.
На этот раз бабка в обморок не упала, она сидела, смотрела на внука, а ее губы шептали:
– Чудо, воистину чудо Господне довелось узреть, дурак поумнел.
К Искину АР-345 от модуля ХХ02:
Сообщаю, исправление нарушенных нейронных связей проходит успешно, карта исправлений полностью усвоена реципиентом. Начинается период накопления информации. Модуль установился в грудной клетке аборигена и не мешает его жизнедеятельности, начата перестройка организма, для уменьшения вероятности гибели аборигена.
Если бы коровы были разумны, то сегодня они бы весь день потратили на обсуждение изменений в поведении своего пастуха. Вместо того, чтобы, как прежде, улечься спать на полдня и больше ничем не интересоваться, он копался около дуба, разрывал палкой почву, а потом, спустившись к реке, стал разглядывать журчащие по камням водные струи.
Он долго вглядывался в свое отражение в быстро бегущей воде, а затем храбро прыгнул туда. Выскочив оттуда с дикими воплями, он начал бегать по песчаной отмели, снова падал в воду, барахтался там не меньше получаса, затем вылез из нее, дрожа от холода и возбуждения. Недовольно поглядев на мокрую одежду, он стянул ее с себя и кинул на траву. Все еще жаркое августовское солнце и легкий ветерок быстро высушили покрывшуюся мурашками кожу. Промытые белокурые волосы, подстриженные под горшок, слегка кудрявились.
Сейчас ни одна бы соседка из деревни не признала в этом стройном мощном юноше замызганного деревенского дурачка.
Стоя голышом, он удивленно рассматривал свою руку, до того как купаться, он поранил ее острым сучком и сейчас тщетно пытался найти раненое место. На левой кисти не было ни единой царапинки.
Он поднял одежду и попытался надеть, но тут скривился от запаха, которого до этого момента не замечал. Подумав, он поднес свою руку к носу, затем так же обнюхал одежду, со скривившимся лицом, схватив свои тряпки, вновь помчался к воде и начал неуклюже их полоскать. После полоскания попытался неуклюже отжать одежду, при этом та начала подозрительно трещать, неизбежное произошло – старье, не выдержав напора сильных молодых рук, порвалось пополам.
Мыколка с удивлением глядел на тряпки в своих руках. Когда их развернул, оказалось, что он открутил нижнюю часть штанин у портов, а у рубахи весь низ. Но парень не унывал, он надел влажную одежду на себя и, сверкая голыми коленками, начал босиком расхаживать по лугу, удивляясь всему, что видел.
Сегодня он не задержался, как только солнце подошло к нужной черте, коровы были собраны, и стадо, услышав щелканье кнута, быстро потрусило к селу. Сельцо Чугуево было небольшим. И если б не церквушка, выстроенная в незапамятные времена боярином Вершиной, предком нынешнего барина, была бы это просто деревенька в двадцать два двора. А в ней восемьдесят семь душ, считая всех – от стариков до младенцев.
Господская усадьба стояла в другом, гораздо большем селе, расположенном в шести верстах от Чугуево, поэтому барин был тут редкий гость, большей частью в осеннее и зимнее время во время большой псовой охоты. Любил Вершинин охоту, имел триста борзых и тридцать егерей. Сколько было остальной прислуги и гончих, никто не считал.
А правил сельцом староста Пров Кузьмич Малоедов.
Мужик он был тертый, прижимистый и весьма богатый. Однако, несмотря на богатство, на волю выкупаться не спешил, хотя его знакомцы неоднократно ему об этом говорили. Видимо, были на этот счет у него какие-то соображения. Его дочка Фекла, видная русоволосая красавица, в четырнадцать лет была замечена помещиком и попользована им в баньке. Хитрая девка вся пошла в отца и, воспользовавшись случаем, так привадила к себе пожилого и холостого вдовца, что тот со временем сделал ее чуть ли не главной в своем доме. Только присутствие в доме шестнадцатилетней дочки помещика Екатерины мешало ему сделать это слишком явным. Все же Илья Игнатьевич еще не совсем потерял стыд, и ему было неудобно перед дочерью делать свою деревенскую любовницу полной хозяйкой дома.
Зато Пров Кузьмич воспользовался так неожиданно свалившимся счастьем сполна. И за три года стал самым богатым крепостным Вершинина.
От хорошей жизни он даже растолстел, чего с ним никогда доселе не бывало, а ведь раньше полностью оправдывал свою фамилию.
Вот и сегодня вечером, покончив с делами, он важно прогуливался по единственной улице Чугуева – пыльной, наезженной телегами дороге, периодически пиная ногой разлегшихся в лужах свиней.
И вместе с бабами, ожидающими прихода своих коровенок, стал очевидцем появления в деревню преобразившегося Мыколки, как все называли дурачка, когда-то крещеного Николаем.
Степанида стояла, приложив руку ко лбу, чтобы не слепило заходящее солнце.
– Малашка! – охнула она. – Ты глянь, что ныне с Мыколкой приключилось, наверно, совсем крыша у него съехала! Порты оборвал, ты посмотри! Ай-яй-яй, стыдобища какая! Рубаху-то ободрал, аж пупок на пузе видать. Совсем совесть потерял!
– Ха-ха, да что говорить, Степанида, ты не забыла, что он ссать может в любом месте, уд свой вытащит здоровый и поливает дорогу.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись, вспомнив размеры этого уда.
– Вот ведь такое хозяйство дураку досталось, – вернулась Малашка к одной из излюбленных тем, – нет, чтобы справному мужику такое счастье привалило.
– Ну, Маланья, – поддела соседку Степанида, – я так и знала, что твой Юрка не может ничего.
– Ах ты, тварь подлая, откуда ты знаешь, наговариваешь, сука! – разъярилась Маланья.
Поэтому, когда Мыколка в своих оборванных портах зашел за околицу, никто не обратил на него особенного внимания, потому что все с увлечением смотрели на двух вцепившихся в волосы друг другу соседок. Клочья волос валялись на земле, лица у них были исцарапаны в кровь. Но ни одна не уступала. Конец этому делу положил староста, который снял большое деревянное ведро, висевшее на журавле, и окатил обеих женщин холодной колодезной водой.
