Нужный им человек сидел за отдельным столиком у дальней стены, в компании еще троих таких же студентов. На столе, среди тарелок и пивных бутылок, громоздились стопки книг и клеенчатых тетрадок, перетянутых ремешком; так многие студенты предпочитали носить учебное имущество, демонстративно пренебрегая чиновничьими портфелями. Владимир поздоровался; тот, что сидел в центре, тощий молодой человек с изможденным лицом и впалыми щеками, кивнул, указывая новоприбывшим на соседнюю лавку.
За столом всем было не поместиться; впрочем, нравы в университетской столовке были простыми: вмиг подтащили еще один такой же столик и дополнительную скамью, и гости уселись за стол. Один из компании побежал в буфет, за пивом и нехитрой снедью в закуску, а Володя тем временем представил гостей и сидевших за столом:
– Янис Радзиевич, студент медицинского факультета Киевского университета. Слушает у нас курс.
Изможденный молодой человек кивнул.
– Войтюк Геннадий Анатольевич, из Ковно. Прибыл с намерением поступить в университет. Виктор Анциферов, его земляк…
– Анциферов? – веселым тоном осведомился непредставленный молодой человек. – Батюшка мой, царствие ему небесное, упоминал как-то про Петра Аркадьевича Анциферова, своего товарища по нижегородскому кирасирскому. Вы, часом, не его сынок будете?
Виктор поперхнулся пивом и беспомощно воззрился на Геннадия.
– Вряд ли, – усмехнулся тот. – Насколько я знаю, отец моего друга никогда не был на военной службе. Верно, Виктор?
– К… да… – Молодой человек кашлем попытался скрыть некоторое смятение. – Мой батюшка служит по управлению статистики при Ковенской городской управе.
Легенды были оговорены заранее; документы Виктор и правда изготовил без особого труда. Самым трудным, как он и предупреждал, оказалось найти подходящую бумагу, а вот нанесение соответствующих водяных знаков, напротив, не доставило ни малейших хлопот: в первой же фирме, занимавшейся корпоративным стилем, им сделали бланки царских паспортов со всеми нужными аксессуарами. Обошлось это удовольствие недешево, и для того, чтобы профинансировать эту операцию, пришлось навестить несколько известных в будущем антикварных салонов, благо никакого стеснения в царских деньгах группа больше не испытывала. В итоге для каждого из членов Бригады прямого действия было заготовлено по три комплекта документов: один на собственные имя-фамилию, а остальные пока не содержали ни единой записи; разработкой легенд под них предстояло еще заняться.
– Из Ковно, значит? – почему-то усмехнулся Янис. – А что за заведение изволили закончить и какой факультет нашей альма матер намерены вы осчастливить своим присутствием?
Это было оговорено заранее, так что Геннадий ответил немедленно:
– Закончил я Ковенское губернское реальное училище. Мой батюшка служит при управлении железных дорог, тоннельным инженером – вот хочет, чтобы я пошел по его стопам. Однако же, – усмехнулся он, – я, видимо, оказался плохим сыном и намерен был подавать на факультет физических и математических наук. Впрочем, обстоятельства помешали; теперь намерен дождаться следующего года и заново подать прошение.
– А отчего все же не в техническое? – поинтересовался Янис. – Составили бы компанию вашему другу Володе, – и он кивнул на Лопаткина. – Реалисту – оно и попроще…
– Имею склонность к фундаментальным дисциплинам, – усмехнулся Геннадий. – К тому же мечтаю продолжить образование в Германии.
Они побеседовали еще какое-то время. Виктор больше отмалчивался, прихлебывая пиво, довольно скверное. Геннадий и Янис перебрасывались малозначащими фразами. Лопаткин поначалу участвовал в беседе, но потом, подобно Виктору, переключился на употребление пенного напитка и совершенно выпал из разговора.
Наконец Янис встал:
– Ну что ж, друзья, пора и честь знать. Простите, у нас с коллегами еще имеются некоторые дела. Может быть, продолжим знакомство в более приватной обстановке?
– Так можно у меня, в «Аду»… – засуетился Лопаткин. – Вот как освободитесь – прошу в гости. Не забыли куда?
– Нет уж, благодарю покорно, – усмехнулся Радзиевич. – У вас там слишком много… тараканов.
Паузу он сделал столь многозначительную и так явно обвел собеседников глазами, что было видно – он не сомневается, что те прекрасно уловят скрытый смысл сказанного.
– Вот, кстати, наш Коля, – и Янис указал на своего товарища, того, что давеча спрашивал о фамилии Виктора, – завтра, в семь пополудни, устраивает вечер с чаем; приходите, будем ждать. Чай бесплатно, баранки приносите с собой; вход десять копеек, благотворительный сбор – в пользу неимущих студентов. Танцы ожидаются, барышни с философских курсов. Будете?
Геннадий кивнул:
– Непременно воспользуемся, спасибо за приглашение. А куда?..
– Володя знает. – Янис не дал молодому человеку ответить. – А сейчас – простите, вынужден откланяться…
И, уже направляясь к выходу, неожиданно повернулся к Геннадию:
– И примите совет… коллега. Подберите себе другой родной город. Ваша манера речи, конечно, не вполне привычна для Белокаменной, но поверьте, здешние жандармы, при всей их тупости, прекрасно умеют отличить польский акцент…
«Ты совсем изменился, Яша, – сказал недавно дядя Ройзман. – И я таки не знаю теперь, мой ты племянник или совсем уже второй человек. Одно могу сказать – когда будешь подсчитывать гешефты, постарайся не забыть, что ты все же еврей. Потому что те, кто вокруг тебя, это точно не забудут».
Наверное, старик был прав – со своей колокольни. Яша и сам понимал, что изменился и больше никогда не станет прежним. Как там говорил их сосед в далеком теперь уже винницком местечке? «Еврей, севший на лошадь, – это уже не еврей». А он, Яша, пожалуй что и оседлал своего скакуна. И какого – до него, кажется, было далеко и бароновой караковой кобыле, перед которой замирали в восхищении потомки на их забавном историческом празднике. Яша чувствовал, что надежно устроился на спине Удачи и теперь несется во весь опор туда, куда вынесет его этот капризный скакун.
И все же старик Ройзман тысячу раз прав. Как втолковывал меламед в хейдере, куда Яша успел походить целых полгода: «Кто говорит «алеф», должен сказать и «бейс»[10]. Иначе говоря – если первые шаги на ниве сыска оказались столь успешны и, мало того, привели Яшу в общество таких серьезных людей, – придется теперь задуматься о том, как его и дальше будут принимать в таком обществе. Яша ни разу не поинтересовался у друзей из будущего, каково в их мире отношение к евреям. Да и зачем? Как бы ни были полезны все эти порталы-морталы, жить-то ему предстоит здесь! И какие бы штучки, изобретенные в двадцать первом веке, ни удалось раздобыть – применять их придется тоже здесь. А значит…
А значит, перед ним опять встает проклятый вопрос: кому в Москве, да, пожалуй, и во всей России, нужен сыщик-еврей, пусть даже не обделенный талантом? Нет, конечно, если он и дальше хочет искать неисправного должника Берценмахера или следить за мошенником, торгующим поддельными голландскими кружевами, по заказу Ицека Блюмштейна, который держит на Кузнецком модную «Венскую» лавку, – тогда все хорошо. А вот если он хочет иметь дело с такими людьми, как Корф, Никонов, да, в конце концов, тот же злодей Стрейкер…
В паспортах жителей Российской империи недаром не имелось графы «национальность». Это не интересовало власти. В конце концов, какая разница, кто ты – остзейский немец, удмурт, мордвин или архангелогородец? Империи важно одно – верность. А чем она подтверждена – во всяком случае до того, как тебе доверят подтвердить ее делом, а порой и кровью?
Правильно. Присягой. И чиновники и воинские командиры Российской империи охотно верили присяге, принесенной на православной или лютеранской Библии, на Коране, на католическом распятии. Доверия не было лишь иудеям – любой охотнорядский сиделец знал (и при случае с удовольствием повторил бы), что в «жидовских книгах» написано, что обманывать иноверца – не грех вовсе, а наоборот, заслуга. И что любое предательство или гнусность, совершенные по отношению к неиудею, не ляжет грехом на душу истинно верующего.
Что с него взять? В Охотном ряду и не такого наслушаешься.
Тем не менее, чем больше голова Яши кружилась от радостных перспектив, тем чаще и чаще задавал он себе вопрос: «А готов ли ты?..»
Яков знал, что будет значить ответ «да». Он помнил, как их сосед в кровь, до полусмерти, избил своего сына Додика, давнего, с детских лет, приятеля Яши за то, что Додик срезал пейсы. Додик при смерти валялся в околотке, а его отец рвал на себе волосы и рыдал – от сожаления, что его сын не умер, что хоть как-то искупило бы срам, который он навлек на всю семью…
