Облаченные в тени - Александр Матюхин

Александр Александрович Матюхин

Облаченные в тени

1

— Его императорское величество видеть вас желает! — Ефим переломился пополам, едва переступив порог, подмел шапкой пол, да и остался в позе, обнажая проплешину в реденьких уже седых волосах. C появлением Евима комнату наполнил запах свежего сена, конского навоза и теплого парного молока, от которого щипало ноздри и хотелось чихнуть. Размытая тень пролезла под ноги, растеклась по гладкому блестящему полу и слилась с застывшей темнотой под столом.

Феофан Бочарин потеребил пальцами тонкий хрящик переносицы, потянул носом воздух и все же чихнул. От чиха перед глазами на секунду всплыли разноцветные круги, а уши словно ватой заложило. Бывает же, черт возьми…

Ефим не двигался, подметал шапкой пол, чуть приподнял голову и вылупился пронзительно-голубыми глазами. Смотрел столь внимательно, словно ни разу в жизни хозяина не видел, а вот сейчас решил запомнить раз и навсегда.

— Случилось что? — лениво спросил Феофан Бочарин. Он давно привык к выходкам слуги. Тот, находясь в легком подпитии, любил изображать из себя мученика всея земли, пропащего человека и вообще побитого жизнью неудачника.

На деле же Ефим был зажиточен, хитер, а уж скольких баб перетоптал по городу — не всякий родовитый петух таким количеством похвастаться может. Долгая и интересная жизнь Ефима в славном граде Питере обсуждалась давно, обросла ворохом легенд, как маленьких, вроде заморских анекдотов (короткий рассказ по-нашенски), так и огромных, которые рассказывали целыми вечерами за кружкой-другой унцкого серого. Поговаривали, к примеру, что Ефим в детстве чертей по реке гонял. Чертей в то время было видимо-невидимо. Лезли они в каждую щель, в каждом доме под половицей черт жил, а то и в трубу залезал или за картины. Тогда вообще спасу не было. Ну, Ефим (в то время малолетний отпрыск с молочными зубами в раскоряку) взял как-то тонкий прут с куста — лазиной называется — забрался в лодку и давай чертей гонять. Ведь всем известно, что каждый вечер, аккурат перед заходом солнца, черти на воде собираются. Берут, значит, сети, и ловят отражения последних лучей на воде. Для них, чертей, это самая вкусная еда. Ну, вот Ефим и воспользовался, что называется, моментом. Погонял он чертей тогда хорошо, с упоением. Многих потопил, другие сами с перепугу потонули, третьи улепетывали так, что на пятках огонь сверкал. В общем, поуменьшил популяцию рогатых в Питере дай-то бог.

Или, вот, рассказывали, что живет Ефин на службе у Феофана Бочарина вовсе не потому, что крепостной, и уйти не может (да и нет уже лет десять такого закона, который не позволяет от своего хозяина уходить, отменили его, чай), а потому, что Феофан-де составил завещание, по которому в случае его смерти все наследство Ефиму и перейдет. А ввиду профессии господина Бочарина, Ефимушка каждый вечер руки потирает и по двору прохаживает, подсчитывая свое будущее богатство. Ведь всем известно, что Феофан Бочарин зря на жизнь не тратил.

Но это все легенды и байки, а унцкого серого на всех не хватит. Поэтому Ефим счел нужным выпрямиться, скомкал шапку в потных пальцах и заговорил быстрым говорком, словно семечки щелкал:

— Ага, господин, а то вы не слышали…

Вчерашнего дня, вечером, совершено было в самом центре Питера разбойничье нападение на Александра Анатольевича Пухеева, второго после императорского казначея человека, значит, и на Федора Симеоновича Шнапса, который, значит, тоже не маленькая шишка при дворе его императорского величества. Оба были похищены прямо на улице. Засунуты, значит, в минимиз и увезены в неизвестном направлении. Господа чиновники в шоке, простой люд, подумать страшно, в панике, что говорить о невинных детях и женах похищенных. На стенки, небось, лезут от горя неутешного…

— А еще, — сказал Ефим и даже захлебнулся от нахлынувшего на него непривычного потока слов…

А еще пропало без вести за минувшую ночь, без малого, одиннадцать человек. И все, кто служил при дворе императора, батюшки, верою, значит, и правдою. Все при звездах и чинах, все с усами закрученными кончиком сверху. Каждый был в свое время награжден, обласкан, воздвигнут в ранг и не обделен вниманием. И вот же какая напасть…

Феофан Бочарин приподнялся с дивана, на коем лежал с самого рассвета и просто, от нечего делать, мечтал о пышных формах одной знатной особы.

— Дык, я же хотел, чтоб быстрее было, чтоб вы знали обо всем, господин мой, батюшка! — добавил Ефим на всякий случай.

— Император тебе батюшка, — заметил Феофан, потягиваясь, — докладывай по существу, чего бормочешь под нос?..

Феофан Анастасьевич Бочарин был уже не молод, но выглядел так, что все городские девушки, собирающиеся на балах у знаменитого тогда Прокла Большого, при появлении Феофана в поле их зрения, краснели, тихо шептались, скрывшись за пестрыми веерами, а иногда, в особо редких случаях, падали в обморок. У него были густые, черные волосы, топорщащиеся на висках и затылке, густые же брови и усы, лихо, по-гусарски, закрученные на кончиках. Стройная фигура и подчеркнуто ровная походка выдавала в нем выпускника военного училища. Поговаривали даже, что Феофан Анастасьевич успел побывать на Первой Большой Резне, где-то под Германской Республикой, и убил собственными руками не один десяток немцев. Наверное, это было правдой, нам же известно только то, что, отслужив свой срок в армии чином унтер-офицера, Феофан Анастасьевич взял расчет и уехал из своего родного Новгорода в Петербург. Там он, ввиду некоторых удачных обстоятельств, быстро нашел себе работу при дворе императора Андрея Второго — следователем по особо важным делам. Работа была не пыльная, требующая рассмотрения дел об ограблениях, похищениях или убийствах (что, кстати, случалось очень редко) особо знатных столичных господ, или же тех, коими император интересовался лично. Был еще, правда, некто Антоний Тупин, фаворит императора, влезавший в дела следствия, а иногда и назначающий свои собственные расследования, но его Феофан Анастасьевич не уважал, а за дела брался только при разрешении государя.

— Император видеть вас желает, я же говорю, — пробормотал Ефим, — немедленно, говорит, чтобы собирались и езжали! Дело, говорит, не терпит отлагательства. Тринадцать человек пропало все ж!

— Иду уж, чего… — Феофан Бочарин с роду маялся только одни недугом. Он был чрезвычайно ленивым человеком.

Поднявшись с дивана, Феофан оделся и вышел во двор, где его уже ждал запряженный тройкой вороных коней крытый металлический минимиз. Ефим, получив на прощание от хозяина ряд распоряжений, закивал головой, затрепетал и клятвенно пообещал, что все неприменнейше к возвращению его, Феофана Анастасьевича, исполнит. Феофан, однако, знал, что Ефим сейчас будет пить водку, ввиду своей слабости к этому напитку, но ничего не сказал.

В минимизе сидел первый советник императора Павел Николаевич Хренорылов. Был это человек высокий, чрезвычайно худой, с длинным, орлиным носом, от чего сбоку походил на телеграфный столб. Маленькое его пенсне с округлыми стеклышками и в тонкой оправе всегда ускользало с переносицы вниз, а изо рта пахло чесноком. Феофан Анастасьевич знал этого человека не понаслышке, недолюбливал его и старался не общаться. Хренорылов слыл в городе личностью скупой, вредной и жадной до чужого добра. Стоило кому-либо из дворян приобрести на стороне очередную собственность, как Хренорылов появлялся незамедлительно, предъявлял какие-то только одному ему ведомые бумажки о налогах, процентах и странных "дебетах" и "кредитах", после чего забирал часть купленных земель в распоряжение государства. Ясное дело, что ни в какую государственную казну доходы с этих земель не поступали. Они шли прямиком в узкие карманы камзола господина Хренорылова. Только сильнейшее влияние родственников Павла Николаевича позволяли ему ходить в первых советниках, но, поговаривали, под него уже давно копает начальник полиции господин Трупной Акакий Трестович…

— Доброго утра, — по обычаю сухо приветствовал Хренорылов садящегося Феофана Анастасьевича, — слышали новости?

— Довелось. Занятные дела начинаются. Скоро, небось, самого императора нашего из его же ложа украдут. Им только волю дай, — минимиз тронулся с места, под веселое гиканье извозчика и мелких пацанят, бежавших по каменному тротуару сбоку.

— Типун вам на язык, Феофан Анастасьевич. Как можно говорить такое?

— Само вырвалось, — пожал плечами Бочарин, — я, по причине своей специальности, знаете ли, имею право строить гипотезы. Вот и строю, как изволите видеть.

Хренорылов пробормотал что-то себе под нос, потом неожиданно извлек на свет пачку листов, туго прошитых капроном и скрепленных сургучной печатью с двуглавым орлом: